Глава 12. Часть 2
Полученную через городскую почту бандероль секретарь Джордж внес в кабинет Кадди ближе к пяти вечера. Лиза разговаривала по телефону с представителем страховой компании и резким, нетерпеливым жестом велела ассистенту положить почтовое послание на край письменного стола. Джордж выполнил требование и поспешно ретировался.
Прошло еще не менее получаса, прежде чем Кадди, поглощенная еженедельной медицинской отчетностью и отвлекаемая постоянными телефонными звонками, вспомнила о небольшом прямоугольном свертке, которому почта присвоила высшую категорию срочности. Вскрыв бандероль, пробежав глазами записку, Кадди раздраженно смахнула диктофон вместе с почтовой упаковкой со стола в мусорную корзину. Скомканная записка полетела следом.
«И когда же ему надоест», - возмущенно подумала Кадди, полагая очевидным, что Хаус изнывает в своем кабинете от безделья и пытается вовлечь ее в какую-то новую игру.
«Когда ты прочтешь эти строки, - говорилось в записке, - мы с Лукасом будем на краю гибели. Без промедления иди в полицию. Лукас разворошил какой-то злобный улей, а я, сидя у него на хвосте, ему в этом помог. И теперь нам нужны сертифицированные укротители пчел. Хаус».
Но заново сосредоточиться на работе Кадди уже не удалось. Ведь всё очевидное, связанное с Хаусом, зачастую оказывается коконом, таящем в себе неожиданную, оригинальную и непредсказуемую форму жизни. Заныло сердце от неясной тревоги, и Лиза почувствовала себя выброшенной океаном собственных забот на остров, образованный проблемами и неприятностями Хауса. В прибрежных водах острова тотчас же появились акулы, блокирующие любые попытки немедленно покинуть неизученную точку на карте.
При этом первоначальное свое предположение Кадди не торопилась отвергать, и, желая выяснить, на работе ли Хаус, она вызвала к себе Тауба.
Тауб, догадываясь, зачем его позвали в начальственный кабинет, никак не мог решить, заложить ли ему своего шефа сразу вместе со всеми интимными принадлежностями или попытаться его выгородить, напустив густого и едкого дыма. Бывший пластический хирург продолжал колебаться, уже стоя возле стола Кадди, когда главврач спросила:
- Чем сегодня занят Хаус?
- Он сказал, что мы все обязаны целый день ублажать клинику.
- А теперь правду, Тауб, - попросила Кадди.
- А как вы поняли? – заинтересованно спросил Тауб, ожидавший разоблачения, но не настолько скоропалительного.
- Фраза об ублажении клиники, - пояснила Кадди, - подражательная, не Хаусовская и отмеченная копирайтом доктора Формана.
- Да, это распоряжение Формана, - кивнул Тауб. – Хаус сегодня проигнорировал больницу, ни разу не позвонил и отключил свой телефон.
- Телефон мог разрядиться, - размышляя вслух, сказала Кадди.
- Ну да, - скептически ухмыльнулся Тауб, - а на работу он не явился потому, что его гороскоп ему не велел.
- Возвращайтесь в клинику, Тауб, - отрывисто распорядилась Кадди, начиная осознавать всю несомненную серьезность и неумолимость реальной опасности, угрожающей Хаусу.
И, едва Тауб вышел за дверь, она встала с кресла, обогнула свое рабочее место и вытащила из мусорной корзины почтовую упаковку, внутри которой лежал диктофон, не поврежденный падением с высоты мичиганского стола.
Кадди прослушала запись дважды, напряженно обдумывая каждую фразу и пытаясь выявить сильные стороны этого разговора, которые, вопреки ее однозначному выводу, помогли бы привлечь внимание полиции. Всё выходило скверным, ибо пьяный Хаус перевешивал и дискредитировал свои же разумные подозрения, способные в любом полицейском пробудить жажду кипучей деятельности.
Но уже в следующую минуту Кадди обаятельно улыбнулась внезапной мысли о том, что в ближайшем к Ирландскому кварталу полицейском участке ее могут и выслушать, так как знают о своих соседях больше, чем кто-либо другой. И соображение это, принятое ею за красный спасательный круг, вынудило ее быстро собраться и уйти из кабинета.
Возле приземистого одноэтажного беловато-серого здания полицейского участка стояли двое высоких и крепких защитников общественного порядка и с видимым наслаждением дружно затягивались сигаретами. Один из полицейских был молодым и своими озорством и беспечностью производил ложное впечатление необстрелянного новобранца. Второму шел сорок первый год, в черных волосах нередки были нитевидные вкрапления седины, а черные глаза, все еще не утратившие юношеских живости и блеска, таили печаль в глубине. Он первым заметил Ленд Ровер, притормозивший у тротуара метрах в пятидесяти от него и коллеги, увидел нахмуренную Кадди, выходящую из машины и выронил недокуренную сигарету.
- Я никогда не сомневался, что моя страна красотой богата, но разве бывают такие сногсшибательные бабцы? – вполголоса восхитился старший из полицейских.
- У тебя глаза выпали из орбит и зарылись в снег, - отозвался насмешкою младший. - Подбери, пока она не заметила.
- Чем-то обеспокоена. Вероятно, ей нужен кто-то надежный и сильный.
- Ага, она собирается признаться, что утопила в бассейне своего шестого мужа, как и всех его предшественников.
- Значит, у нее чистое раскаявшееся сердце. Такая женщина и без кольца, это же преступно.
- Ну, уж тебе ли, трижды разведенному женскому угоднику, не знать, что отсутствие кольца не обязательно означает отсутствие мужа.
За время этого диалога Кадди, полностью погруженная в собственные тревоги, прошла по заснеженной дорожке к дверям полицейского участка и торопливо скрылась внутри здания. Старший из полицейских усилием воли удержал себя от предупредительного жеста, повелевавшего ему немного обогнать посетительницу и открыть перед нею дверь. Но на этом его воля иссякла, и, постояв рядом с коллегой еще полминуты, он почти бегом последовал за Лизой.
В полицейском участке царила оживленная суета, и каждый служащий был чем-нибудь сверх всякой меры занят – уж если не допросом свидетеля либо подозреваемого, то, как минимум, очередным отчетом о совершенных на благо общества деяниях. Перегородок в огромном помещении не было, и Кадди внимательно огляделась, оценивая обстановку. У нее тотчас же сложилось впечатление, что раздразненный улей из записки Хауса находится именно здесь.
Дежурный сержант подошел к ней, собираясь спросить, какого рода проблема привела ее в полицию, когда другой полицейский, вбежавший с улицы, уверенно заявил:
- Мы еще вчера договаривались о встрече.
- Извините… - вопросительно взглянув на неожиданно возникшего попечителя, попыталась возразить Кадди.
- Капитан полиции Реджинальд Олден, - протягивая ей руку, представился полицейский. – Свой значок я показывал вам вчера, но если хотите взглянуть еще раз…
И он вытащил из нагрудного кармана форменной куртки служебное удостоверение. Разворачивая документ, Олден проклинал себя за прямоту и доверчивость, которыми он чересчур откровенно выдал незнакомой женщине свой неподдельный интерес очень личного свойства. И лишь через несколько шагов по офису в направлении его стола капитан понял, что его чувства остались незамеченными совершенно так же, как в зареве пожара бывает неразличимой отдельная мельчайшая огненная искорка.
Олден предложил Кадди стул за своим светло-коричневым рабочим столом, сел напротив нее и попросил ее паспорт.
- Грегори Хаус, - с удивлением и тщательно скрываемым разочарованием прочитал он вслух значимые сведения страницы с отметкой о браке. – Я слышал о враче-мизантропе, сволочном до гениальности…
- Это он, - подтвердила Кадди, перебивая Олдена и дополняя свои слова слегка раздраженным жестом левой руки. – Уже больше года мы женаты только на бумаге. Но изломы наших с ним отношений не имеют никакого касательства к делу. Хаус просил меня помочь ему обращением в полицию. Он в совершенстве владеет искусством наживать смертоносные неприятности.
- И свою жизнь он доверяет только вам, - высказал предположение капитан.
- Я, прежде всего, всегда была его другом.
- Ну да, - усмехнулся Олден, - это такая истинно американская традиция – жениться на своих друзьях во избежание распада дружбы.
- Наоборот, - возразила Кадди, - это низложение сразу всех традиций, поскольку, за исключением штампа в паспорте, у нас с ним не было ничего общепринятого.
- Это уж само собой, вы же даже фамилию не сменили.
- Я подумала, что два доктора Хауса для одной больницы – это непозволительная роскошь, - ослепительно улыбнулась Кадди. - Но мы отвлеклись от главного.
И Лиза переложила диктофон из кармана пальто на стол, нажала кнопку воспроизведения записи. Ей понравился серьезный и сосредоточенный вид, с каким Олден стал слушать разговор Хауса и Лукаса. Ближе к концу беседы он посуровел еще сильнее, черные брови сдвинулись к переносице, и между ними пролегла строгая вертикальная складка.
- Я понимаю, что этот разговор даже не шорох осенних листьев, поднятых ногами неизвестного преступника, - сказала Кадди, когда диктофон проиграл звук отодвигаемого Лукасом стула. – Подозрения Хауса довольно неопределенные, но у него очень тонкое чутье, и не довериться ему мне кажется ошибочным.
- Ваш лучший друг прав, - ответил Олден после минутного молчания, в продолжение которого он просчитывал наиболее предпочтительные подходы к ситуации. - А вы и другой ваш друг не сомневались бы в его правоте, если бы хотя бы раз столкнулись с Коннором. Это скользкий и опасный человек. Выглядит он как проповедник времен зарождения христианства, но при этом очень богат, широко и щедро занимается благотворительностью, которая подчас носит мелкоуголовный характер.
- Современный Робин Гуд? – задала уточняющий вопрос Кадди.
- Нет, - отрицательно качнул головой Реджинальд. – Тот был крупным разбойником, хотя и грабил только богачей. Коннор же увлекается тем, что часто вносит залог за различных мелких воришек и мошенников, попавшихся на каком-нибудь пустяке. Мне не раз приходилось выслушивать его пространственные рассуждения о праве каждого подняться после того, как споткнулся. Истинных же его мотивов и повседневных занятий не знает никто. Много темных историй о нем известно, но он имеет к ним лишь отдаленное косвенное отношение.
- И почему же такой колоритный самородок до сих пор не в тюремном хранилище? – полюбопытствовала Кадди.
- Говорю же, нет на него ничего серьезного. Спросите любого простого жителя Ирландского квартала, кто такой Родерик О'Коннор, и вам скажут, что он святой. И я был бы заодно с общественным мнением, если бы опытный охотник во мне не вопил бы страшным голосом, что Коннор – свирепейший из тигров, и в одиночку к нему лучше не подходить даже во всеоружии боевого снаряжения. Кстати, в тюрьме Коннор никогда не был, и одно только это дает повод предположить, что вашего второго друга бесстыжим образом водят за нос. Для него явно придумали целую историю, в которой нет ни капли истины, и смысл ее известен только самому сочинителю. Но восьмой дом по Дублинской улице на самом деле принадлежит Коннору, - Олден едва заметно улыбнулся недолгой осторожною улыбкой, - и я был бы счастлив найти у него в подвале печатный станок и дипломат с миллионом фальшивых долларов, хранимых как память о былых подвигах.
- Так что же вы собираетесь предпринять? – взволнованно спросила Кадди, чувствуя, что время убегает слишком быстро, оставляя Хаусу все меньше шансов на жизнеутверждающий исход.
- Идеальным было бы получить ордер на обыск известного вам дома, - мечтательно произнес Олден и тотчас же прибавил строго и сурово: - Но у прокурора уже закончился рабочий день, и даже если он найдет основания для обыска, ордер будет не раньше, чем к завтрашнему полудню. А это, разумеется, слишком поздно. Но уже сейчас мы можем поехать к Коннору пощупать жировые отложения возглавляемого им общества садоводов. Возьмем с собой детектива Янга да еще пару полицейских. Эй, Фред, - обратился Реджинальд к своему коллеге, с которым недавно курил у дверей участка, - прокатишься со мной на Дублинскую улицу?
Янг сидел за соседним столом и почти с самого начала заинтересованно прислушивался к беседе Олдена и Кадди. На предложение капитана он с готовностью кивнул, шутливо заметив:
- Ну, если только прокатиться и только для того, чтобы автомобильный мотор не заржавел от бездействия.
Четверть часа спустя две полицейские патрульные машины и черный Ленд Ровер выстроились друг за другом вдоль тротуара Дублинской улицы. Кадди сразу же бросился в глаза Форд Фокус Лукаса, возле которого остановились Олден и Янг.
- Держитесь за моей спиной, - велел капитан Лизе, подходя во главе полицейского сопровождения к едва угадываемой двери необычного дома.
Янг со всею неисчерпаемой молодецкой силой постучал кулаком по двери, и минуты через три она покладисто отодвинулась в сторону, а все пятеро визитеров оказались стоящими на пороге уютной прихожей, освещенной мягким желтоватым светом. Атмосфера опасного дома, пропитанная благоуханием цветущего сада, покоряла гармоничным спокойствием и дружественной теплотой. Навстречу нежданным гостям, излучая радушие, вышли мужчина и женщина в очень простой, непритязательной одежде, словно сшитой по моде начала нашей эры из домотканого льна. Мужчина был полуседым, стройным, в возрасте около пятидесяти лет, ростом чуть выше 180 см, с густой окладистой бородой и пронзительным умным взглядом глубоко посаженных карих глаз.
Молодая женщина, стоящая рядом с ним, держалась скромно, словно травинка в тени могучего дуба, и Лукас, будь у него такая возможность, сейчас едва ли признал бы в ней свою богатую клиентку. В глухом, слегка приталенном светло-сером платье, с ниспадающими ниже плеч распущенными светлыми волосами, без косметики на красивом приветливом лице, она представала совершенно другим человеком. Глянцевая красота, лишенная своих обязательных атрибутов, сменилась красотой естественной, располагающей к себе сразу и безусловно.
Со спутником своим Аманда вела себя подчеркнуто отчужденно, и Кадди невольно подумала о них как о тайных любовниках. Но тотчас же упрекнула себя за поспешные суждения и странное желание в каждой случайно встреченной паре видеть зеркальное отражение себя и Хауса.
- Коннор, - без вступительной речи, как давнему своему оппоненту, заявил хозяину дома Олден, - вы чуть ли не на каждом углу декларируете, что вам нечего скрывать от людей. И у меня с моим напарником Янгом вышел спор, входит ли полиция в светлый круг тех, от кого у вас нет секретов.
- Вы отлично знаете, Реджинальд, - ни на миг не утрачивая внешнего спокойствия и простодушия, ответил ирландец, - что все люди равны для меня, и я не сторонник деления людей по какому-либо надуманному признаку.
- Тогда позвольте осмотреть ваш дом, точнее, сад, как утверждает молва.
- Говоря откровенно, вы хотели бы всё здесь обыскать. А разрешения спрашиваете, потому как санкции прокурора у вас нет.
- Но есть сведения, что вы навязываете свое гостеприимство двум свободным жителям нашего города, - сделал прямой выпад капитан.
- Вас вводят в заблуждение, Реджинальд, - ответил Коннор ровным и слегка покровительственным тоном, - не зная ни меня, ни моих принципов, связанных с гостеприимством. И я готов возглавить обыск в своем саду, чтобы вы перестали во мне сомневаться.
Ирландский проповедник в эти минуты выглядел искренним и открытым, внушающим усыпляющее доверие, вызывающим непреодолимое желание последовать за ним на край земной поверхности.
- Не берите на себя лишнего, Коннор, - возразил Олден, который, казалось, был единственным из присутствующих, на кого не действовало обаяние философствующего святого. – Свою работу я знаю, люблю и умею неплохо делать. Вспомогательных кукловодных ниток мне не надо.
- Снимайте верхнюю одежду, - с мягкою, почти воркующей интонацией, предложил хозяин. – В моем саду вечное лето.
Быстро сняв с себя теплую куртку и помогая раздеться Лизе, Олден старательно обдумывал стратегию обыска. Определяющими намечались два пути: разделить собственную группу и отправить Янга с одним полицейским осматривать правую половину сада во главе с помощницей Коннора. Самому вместе с Кадди и другим полицейским следовать за Коннором через всю левую сторону вечнозеленой растительности. Выбор подобной стратегии уменьшил бы вероятность, что пленники за спиной полиции будут переведены в ту часть сада, с которой начнется осмотр.
Олден не допускал и мысли, что Коннор и его помощница находятся в доме одни. И, пытаясь поставить себя на место хозяина, пришел к выводу, что древний девиз «разделяй и властвуй» должен звучать для ирландца соблазнительно и современно. По отдельности все они могут угодить в ловушку, тогда как вместе в случае опасности они способны будут дать отпор.
И Реджинальд первым пошел за Коннором и его спутницей, сразу же за порогом прихожей оказываясь на небольшой круглой площадке, сложенной из разноцветной тротуарной плитки в изящный восточный орнамент. Вокруг площадки тремя дугообразными рядами росли молодые, еще не набравшие своей природной высоты кипарисы, стремящиеся к прозрачному потолку, через который было видно вечернее небо с тусклыми огнями равнодушных звезд. Февральские морозные сумерки Принстона здесь окончательно сменялись благоуханием влажных субтропиков, окутанных, словно тончайшей вуалью, ярким искусственным светом.
Фонари были незаметны среди густо растущих деревьев, зачастую перевитых зарослями цепких лиан. Края тротуарной плитки обнимала цепь близко расположенных прозрачных лампочек, усиливавших впечатление доброты и миролюбия этого зеленого райского уголка. От площадки в разные стороны уходили две извилистые дорожки, состоящие из рыжеватых, бурых и светло-коричневых плиток. И эти дорожки, равно как и плодовые деревья, в строгой точности повторяющие их контуры, еще раз подтверждали, что создатель сада не был поклонником прямых, классических линий.
И одновременно с этим сад все-таки на самом деле был домом, комнаты которого были изолированы друг от друга стволами деревьев, близко посаженных в чередовании с густым самшитовым кустарником. Внутренняя часть каждой комнаты, а Кадди насчитала их 12, имела форму подковы. Деревья, образующие стены, в каждой части сада были разными: персиковые соседствовали с гранатовыми, а те, в свою очередь – с мандариновыми и абрикосовыми. Везде стояла комфортная плетеная мебель, к запаху цветущего сада примешивался легкий кофейно-шоколадный аромат, доносящийся с кухни. Была и шикарная библиотека в одной из комнат – единственной, где легкая мебель южных стран уступила лидерство дубовому массиву северных широт.
Родерик О'Коннор, обходя свои владения во главе нежданных визитеров, углубился в пространный ботанико-исторический экскурс, подробно рассказывая о растительности своего сада, об уникальном его микроклимате, о легендах, сложенных о каждой породе дерева тем или иным народом. От слов Коннора складывалось настойчивое ощущение, что любая шероховатость древесной коры, увядание очередного листа, падение вновь созревшего плода с ветки, всё это имеет собственную неповторимую биографию.
В апельсиновой роще, как мысленно назвал Олден девятую по счету осматриваемую комнату, они обнаружили троих молодых мужчин в современной одежде, сидящих вокруг большого, около двух метров в диаметре, плетеного круглого стола. Все трое недоумевающе переглянулись между собой, увидев Коннора, ведущего целую экскурсионную процессию. Олден окинул каждого из них испытующим настороженным взглядом, отмечая про себя их едва прикрытые пиджаками пистолеты. При этом он позволил себе склониться к мнению, что без приказа Коннора эти люди и не шелохнутся. Святой и его фанатики – вечный союз, известный практически со дня изгнания Адама из Эдемского сада.
- Это мои братья-садоводы, - прерывая рассказ о даровании людям богами первого апельсинового дерева, представил своих свитских последователей Коннор. – Дейв, Тристан, Гарольд.
В Дейве Хаус без труда признал бы конкурирующего преследователя Лукаса, а частный детектив – своего подзащитного Мэддокса Шора. Все трое братьев Коннора в единомыслии поднялись со стульев в той очередности, в какой их кумир называл их имена. Реджинальд еще сильнее нахмурился, когда стало ясно, что вооруженная троица намерена сопровождать дальнейший осмотр дома.
Завершающий этап экскурсии также не принес ровно никакого результата, и Коннору все сложнее становилось скрывать свое ликующее торжество. Янг был удручен и раздосадован, полицейские глубоко бесстрастны. Олден собирался спросить о нижних этажах здания, и эта мысль была их с Кадди общей.
Но, прежде чем завести разговор о полуподвале, подвале и прочих возможных еще более глубоких ярусах, Реджинальд полюбопытствовал:
- Есть у вас документы на огнестрельное возделывание сада?
Он мгновенно прикинул в уме всевозможные проволочки в оформлении документов на оружие, начиная от его регистрации и заканчивая медицинским заключением о вменяемости обладателя.
- Вам ничего не дадут эти придирки, Реджинальд, - сказал Коннор. – Как видите, мне нечего скрывать, и об этом вы сами говорили с самого начала. Ваших подопечных здесь нет.
- Я видела машину Лукаса в двух шагах от вашего дома, - вступила в разговор Кадди.
- Если я засну под любым уличным деревом нашего города, - дружелюбно возразил Коннор, - а меня тем временем ограбят, будет ли это означать, что грабителем был хозяин дома, находящегося рядом с тем деревом, под которым я спал?
- Полицейское дознание проверило бы эту версию, чтобы узнать ответ, - заметил Олден.
В эту минуту все услышали приглушенные звукоизоляцией пистолетные выстрелы. Кадди инстинктивно побежала в ту сторону, откуда они доносились. То была центральная часть сада, где росли самые высокие деревья, а вьющаяся растительность создавала эффект непроходимых зарослей. По мнению Кадди, стрелять так отчаянно, неугомонно, безостановочно, мог только Хаус. И никакие колючие, цепляющиеся ветки не могли стать преградой между ней и Грегом.
Олден помчался за нею, остановил в двух шагах от края зарослей, крепко схватив за локоть.
- Вы с ума сошли, Лиза! – воскликнул капитан. – Откуда вам знать, кто там упражняется в стрельбе?
- Это Грег! – с пылкой убежденностью во взгляде и голосе возразила Кадди.
- Это недостоверно!
- Я права, капитан, - быстро посмотрев влево, с грустным вздохом сказала Лиза. – Вы только взгляните на них.
Пока Олден и Кадди спорили, трое братьев Коннора, встав на садовой дорожке полукругом, прицелились в них из Смит-энд-Вессонов. Полицейские, под аккомпанемент громогласной команды Янга «бросайте оружие!» тотчас же взяли на мушку троих садоводов, и ситуация вступила в кризисную стадию.
- Всем опустить оружие! – послышался резкий, не подлежащий обсуждению приказ Коннора.
Садоводы подчинились, их примеру последовали полицейские. Коннор твердой поступью обошел два изгиба дорожки, остановился на ее краю напротив Олдена и Кадди и растерянно сообщил:
- Я и сам хотел бы знать, что за демона они поселили в святилище, пока меня не было всего два дня. Выходите оттуда, проход к святилищу с другой стороны.
- Коннор, ты не можешь отвести их туда! – подбегая к хозяину дома, возмущенно заявила его помощница. У нее был очень красивый, мелодичный, обольстительный грудной голос. Она выглядела смертельно испуганной, словно находила очевидным, что ирландец собрался обрушить на собственный сад все испепеляющие молнии неба.
- Не похоже, чтобы ты и тот демон оставили мне богатый выбор, - глядя на нее переполненными гневом глазами, ответил Коннор.
Он помолчал немного, наблюдая, как Реджинальд и Лиза выходят из зарослей на садовую дорожку. Олден медлительным движением выпустил ее локоть. Кадди продолжала всматриваться в темноту густой растительности, напряженно прислушиваясь к каждому шелесту, словно ее внимание способно стать Хаусу защитным покровом, гарантирующим неуязвимость.
- Ваша взяла, Реджинальд, - прибавил Коннор, встретившись с капитаном взглядом.
На ирландского проповедника было больно смотреть в этот миг, поскольку выглядел он настолько растоптанным, словно табун мустангов проскакал по нему. Был изничтоженным, словно полчища захватчиков отпинали и сожгли все, во что он верил и чем дорожил. И только глаза все еще сверкали яростью, гневом и жаждой жесточайшей борьбы. Но Олден, отмечая все это, промолчал из нежелания потешаться над сильным, но надломленным противником.
Несколько минут спустя все участники событий обогнули заросли слева, Коннор осторожно отодвинул гибкие стебли свисающих до пола лиан, открывая темно-зеленый освещенный тоннель, который представлял собою металлический каркас. На его нержавеющих прутьях были протянуты провода с лампочками освещения и умелой рукой направлены лозы винограда. Метрах в двадцати от входа тоннель упирался в стену трехметровой высоты из актинидии и лисьего винограда. Ветви актинидии притягивали всеобщие симпатии своими крупными розоватыми цветами; виноград был еще зелен, и в каждом пробуждал невольные воспоминания о самой нежной поре давно минувшей юности.
Коннор пропустил Олдена и Кадди вперед, поманил за собой свою спутницу, велел остальным ждать у входа и чтить при этом тишину.
По периметру квадратного сооружения, оплетенного вьющимися растениями, была проложена узкая дорожка из тротуарной плитки, словно очерчивающая границу между доступным и запретным. Реджинальд и Лиза прошли сквозь тоннель и остановились на этой дорожке, дожидаясь идущих следом Коннора и Аманду.
Коннор подошел вплотную к наиболее густому сплетению виноградных лоз и стеблей актинидии, приподнял эту живую зеленую завесу и свободной рукой снял с шеи висящий на грубой веревке пластиковый электронный ключ. Растительность скрывала углубленный дверной проем и дверь из толстого непрозрачного белого стекла. Также становилось заметным, что внешние стены комнаты сложены в два слоя из красного кирпича.
Ключ ирландца идеально подошел к небольшой вмятине в верхней части двери, и дверь сначала подалась навстречу хозяину, а затем ушла на две трети вбок, освобождая не особенно широкий, но достаточный для одного человека, проход. Коннор растерянным взглядом быстро окинул просторное помещение и, сокрушенно покачав головой, отступил назад, на дорожку, предоставляя Олдену и Кадди возможность войти внутрь.
- Что же ты творишь? – свистящим от ярости тоном спросил хозяин свою спутницу.
- Двойной выкуп, - предельно лаконично ответила Аманда, весь внешний вид которой отражал внутреннее осознание полного краха всех пленительных надежд.
Этот немногословный ответ мгновенно довел Коннора до крайней точки кипения, и он хлестко ударил помощницу ладонью по правой щеке. Аманда взглянула на него вызывающе, резко отвернулась и стала ждать распоряжения идти обратно в основную часть сада.
Кадди тем временем переступила невысокий порог белой комнаты и вскользь, страшась выдать свои взволнованные чувства, посмотрела на Хауса. Он выглядел сильно потрепанным и помятым, но, с учетом всего случившегося, вполне прилично. Она прошла несколько шагов по освещенному полу и, нагнувшись на мгновение, подняла трость Грега.
Лукас в эту минуту опрометью бросился из комнаты прочь, едва не сбив с ног только что вошедшего Олдена.
- Мой безжалостный бог! – воскликнул капитан, увидев весьма неординарную фотовыставку.
Избегая смотреть на Хауса, притягивающего ее взгляд в обход ее воли, Кадди стала рассматривать фотографии, одновременно отмечая боковым зрением, что Олден уважительно и ненавязчиво помог Грегу встать на ноги.
- Уходим отсюда, - отдал приказ капитан, размышляя над тем, какова должна быть мощность вытяжной вентиляции, чтобы с наименьшими потерями времени полностью убрать тревожный запах гнили. Только после этого можно будет приступить к работе в этой комнате и выяснению личностей убитых, а также всех обстоятельств, обрамляющих их гибель.
Олден вышел из комнаты, а Хаус, прихрамывая, подошел к Кадди, которая застывшим и скорбным взглядом смотрела на стену с фотографиями, слегка запрокинув голову вверх.
- Кого из нас ты хотела спасти? – спросил Хаус, напряженно вглядываясь в нее и стремясь прочесть по ее лицу малейшие противоречия между ее чувствами и возможным ответом.
- Катнера, - сказала не Грегу, а, скорее, своим мыслям, Лиза. И, по-прежнему не сводя взгляда со стены, она прибавила: - То есть, я хотела сказать, что эти люди убили Катнера.
- Довели до самоубийства, - внес уточнение в ее обвинительные слова Хаус, проследил за направлением ее взора и тоже наткнулся взглядом на фотографию Катнера, лежащего черноволосой прострелянной головой в луже собственной крови. Предсмертная мука, застывшая на лице Лоуренса, всколыхнула в Хаусе заглушенные Мейфилдом все травмирующие чувства, связанные с той нелепой и необъяснимой гибелью. И чувства эти приводились в движение гневом и жаждой мести.
Они с Кадди постояли еще около двух минут в трагическом безмолвии перед фотографией безвременно ушедшего друга и коллеги, потом Лиза передала Хаусу его трость и пошла вслед за ним к выходу[12-3].
- Нам многое нужно обсудить, Коннор, - жестко заявил Олден хозяину, как только вышел из святилища.
- Вернемся в апельсиновую комнату, - кивнул в знак согласия ирландец.
- Уж не собрался ли ты обратить его в свою веру? – внезапно расхохоталась Аманда. – Это, пожалуй, спасло бы твою шкуру, да и то с очень малой вероятностью.
- От веры и убеждений моих осталась всего одна строка, - ответил ей Коннор, - умоляющая простить предавшую меня.
- Если вы рассчитываете, что ваш круглый стол станет вам столом переговоров, - заметил Олден, - лучше сразу забудьте. Смерть как минимум сотни человек не может быть предметом торга и деловых соглашений.
В эту минуту из источающей ядовитое зловоние комнаты вышли Хаус и Кадди. Коннор подошел к двери закрыть ее, а Хаус спросил:
- Как умер Катнер?
- Без принуждения, - весело ответила Аманда.
- Ну да, скажи еще, что он всю жизнь готовил себя к этому! – сердито воскликнул Хаус.
Аманда лишь улыбнулась загадочной и наглою улыбкой.
Четверть часа спустя братья Коннора по его требованию на входе в апельсиновую рощу безропотно сдали полицейским свое оружие и вместе со всеми заняли свои места за круглым столом. Кадди села так, чтобы не видеть Хауса, Лукас – так, чтобы видеть обоих и ревниво наблюдать за ними, выслеживая малейшие проявления их обоюдной любви.
- Кто из вас собирал тот фотоальбом? – спросил подавленных и погруженных в раздумья преступников Олден.
- Та комната на самом деле является зернохранилищем, - объяснила Аманда.
- Которое ты обратила во прах, - отозвался горестным упреком Коннор.
- Это твоя щепетильность перемолола в пыль наши труды! – пылко возразила женщина. – Если бы ты поменьше мнил о себе и позволил бы братьям убить врагов, святилище так и осталось бы не обнаруженным!
- Убить четверых полицейских?! – яростно переспросил ирландец. – Да ты хоть представляешь, какой вой на весь штат подняли бы их коллеги, начальство и ФБР вдобавок? За них нам досталось бы так, как за всех тех не достанется!
- Кого ты хочешь обмануть, Коннор! – усмехнулась Аманда. – Я тебя знаю, ты пощадил их из человеколюбия, а не из рассудочных каких-то соображений!
- Замолчали! – прикрикнул на спорщиков Олден. – Говорить будет один из вас – тот, кто желает срок чуть меньше ста пожизненных! Уступишь эту поблажку женщине, Коннор?
- Пусть говорит, - кивнул Коннор, - раз уж она теперь знает больше меня. По крайней мере, о том, что она насовершала сегодня.
Красивая, подвижная мимика лица Аманды отразила всю сложность многочисленных колебаний, терзающих ее сознание. Потом она с ужасом подумала о чем-то и решительно заговорила, очаровывая присутствующих голосом, интонациями, плавностью рассказа:
- Есть древняя индийская легенда о боге Брахме, задумавшем даровать людям бессмертие. Был еще молод созданный им мир, был полон он зла, коварства, обмана и прочего несовершенства. Но на другой плошке весов находились дружба, любовь, верность, бескорыстные помыслы добрых людей, которые вдохновляли Брахму и примиряли его с оборотной стороной его творения. И решил он пожить среди людей, чтобы лучше понять их и найти способ привести к равновесию разрушительные силы, преобладающие в большинстве живущих. Воплотился он в нищего, и тридцать лет выпрашивал милостыню на площади перед своим же храмом. По истечении этого срока он пришел к выводу, что исправить существующее положение сил возможно лишь в том случае, если сделать людей бессмертными. Кто же пожелает, думал Брахма, убивать другого и рисковать нарваться на ответное убийство, а то и на кровную месть, когда будет заведомо уверен, что наделен бесконечною жизнью. Вечность во лжи и ненависти также станет никому непотребной. Но более всего удручало его чудовищное кастовое расслоение индийцев и их коленопреклоненное отношение к этому неравенству. И он решил дать им бессмертие вместе с наглядным уроком о том, что они равны как между собой, так и с другими населяющими землю народностями. И ушел он из города в сельскую местность, увидел гречишное поле, наливающееся уже тяжестью зрелых колосьев. С одного поля он взял только одно зернышко, зажал его в левой ладони. Затем обошел триста полей по всей Индии, продолжая брать с каждого поля по одному всего зернышку. И так увлекся он этим занятием, что слишком поздно увидел мчащихся на него разъяренных собак и хозяина поля, бросающего в него копье. Острие оружия попало в сердце, собаки повалили его на землю, рассыпались вокруг него гречишные зерна, которые и без того с трудом уже удерживал он в одной ладони. Собаки растерзали его тело, хозяин их до конца дней думал, что справедливою карой воздал воришке-оборванцу, не впервые грабящего его поле. Но Брахма был бог, и он лишь развоплотился, что не затронуло его божественной сущности. Но был он немного ошеломлен и разочарован, отчего принял окончательное решение бессмертием людей не награждать, но оставить эту возможность тому, кто сможет собрать все рассыпанные им гречишные зерна. В зашифрованном виде передал Брахма эти сведения через своих жрецов, и доныне можно увидеть в одном из древних храмов Индии высеченное на стене его послание с загадочными словами и оборотами из языка, которым мало кто теперь владеет.
Помолчав немного в общей тишине, собираясь с мыслями для дальнейшего повествования, Аманда продолжила говорить:
- Родерик О'Коннор родился и юные годы провел в Ирландии. Его отец был представителем местной элиты, одним из богатейших людей своей страны. Всю жизнь он увлекался востоковедением, отдавая особое уважение Индии, ее культуре, обычаям, мифологии. Именно в его рукописных заметках Родди прочел только что рассказанную мною легенду, которая пленила впечатлительное юношеское сердце. В тот период жизни Родди мечтал стать католическим священником, уже собирал документы для передачи в семинарию, когда случайно прочитанная легенда перевернула все его стремления. Из-за нее он поступил на философский факультет Сорбонны, ее же силился понять и гармонично соединить с современной реальностью. Она казалась ему светом Истины во тьме наносных учений, казалась оправдывающей и придающей новый смысл извечной погоне человечества за бессмертием. Мне неведомо, когда и почему он решил, что во имя всеобщего равенства и вечной жизни триста человек с жизнью своей должны добровольно расстаться. Я познакомилась с ним, когда его собственная религия была уже полностью сформирована, и он знакомил с ее основами всех, кто желал его слушать, утаивая, впрочем, краеугольный камень своей веры. Он всегда был очень хорош и убедителен в своих рассуждениях о превосходстве добра над злом, о необходимости непротивления злу насилием, о порочности богатства и бедности в равной мере, ибо любой человек должен жить в достатке. Родди был прирожденным оратором и, хотя и унаследовал огромное состояние своего отца, тратил его в основном на благотворительность и в самой малой доле – на такую причуду, как вот этот сад.
- Мое настоящее имя, записанное в метрику о моем рождении, Синтия Коллинз. Моя мать зарабатывала на жизнь уличной проституцией. Официальный отец беспробудно пьянствовал, постоянно отбирал у нее доставшиеся весьма непочтенным трудом деньги, обрекая всю семью на существование впроголодь. Я была старшей из пяти их детей, и я до сих пор испытываю отвращение при воспоминании о той нищете, в которой мы обитали. Когда мне исполнилось четырнадцать, и мать уже морально готовила меня к первому выходу на панель, неизвестный неосторожный водитель насмерть сбил моего отца. Коннор в это время шел по улице с очередным своим облагодетельствованным мелким мошенником и, увидев, что водитель скрылся с места происшествия, попытался помочь моему отцу. Через пару минут прибежала мама, залилась слезами, вызвала в Родди живейшее сочувствие и получила от него щедрое пожертвование на похороны отца. К тому времени она тоже стала крепко закладывать за воротник, но денег Коннора хватило и ей на выпивку, и отцу на гроб, и ему же на скромные поминки. После похорон мать окончательно спилась, и Коннор, не раз навещавший нас из самых благородных и чутких побуждений, решил устроить наше будущее. Мои три сестры и брат были отданы в приемную семью, меня же Коннор забрал себе, стал учить, воспитывать, заботиться. Уже зеленел этот сад, шелестел второгодней листвой. Долгие годы я не имела представления о том, что Родди именовал своим предназначением. Считала его лучшим из людей. Любила его. Безответно, как мне казалось.
По контрасту со своим признанием Синтия посмотрела на Коннора холодно и уничижительно, что ирландец перенес с подлинно философским спокойствием.
- Однажды, девять лет тому назад, - приступила Синтия к следующей части своего рассказа, - он попросил меня прочитать ту легенду и попытаться разгадать зашифрованное в ней божественное послание. Я сказала, что это всего лишь красивая притча, не имеющая никакой связи с реальностью, и Коннор разразился пылкой речью о прочтенном им между иносказательных строк. Выходило так, что поле – это отдельный, самобытный народ, а гречишное зернышко – одиночный представитель этого народа. Упавшие на землю семена дадут новые всходы гречихи, а люди, погибая, способны даровать бессмертие всему человечеству. Но никого нельзя лишать жизни насильственно, даже во имя великой идеи, и потому идеальной представлялась мысль о самоубийцах, добровольно приносящих себя в жертву всеобщему благу. Я не смогу вам объяснить, как вышло так, что в одночасье я стала самой преданной сторонницей верований Коннора. Безусловно, важную роль сыграла моя любовь к нему, но мне не хотелось бы оправдывать себя своим долговременным умопомрачением и прикрываться образом влюбленной статистки, не ведающей корней творимого ею. Более того, без меня, идеи Коннора, возможно, так и остались бы мечтой о несбыточном, не воплощенной в реальность даже и на половину. В тот период я не видела другого способа тесно сблизиться с ним, а, кроме этого, меня увлекла мысль, что интересно было бы поглядеть, не окажется ли все это и впрямь правдивым, ведь во многих древних легендах скрыты непостижимые умом современного человека тайные знания.
- Ясно без всяких легенд, - твердо прокомментировал Хаус, - что чужая кровь – слишком жидкий и скользкий клей для склеивания женщины с мужчиной.
- Но нас с Родди это действительно склеило, и значительно прочнее, чем мне когда-нибудь хотелось бы, - с грустью ответила Синтия. – Именно это обретает сейчас неумолимую ясность. Но довольно лирических отступлений. Я вижу раздраженное нетерпение в глазах капитана, жаждущего поскорее добраться до сути, то есть до убийств. Им предшествовало знакомство Коннора с одним талантливым ученым, посвятившим жизнь изучению влияния запахов на различные отделы человеческого мозга. Вместе с тем он увлекался составлением парфюмерных композиций, и именно в этой сфере своих интересов изобрел, сам того не подозревая, наше с Коннором главное идеологическое оружие. Мне не удастся сообщить вам рецептуру того уникального аромата, который последние девять лет был моим верным союзником. Вдыхание этого аромата в незначительных количествах действует на каждого очень индивидуально: способен вызвать необъяснимую радость, эйфорию, повысить настроение и оказать бодрящий эффект. Но может возникнуть и чувство уныния, тоски, безотчетной тревоги. В любом случае, в малых дозах этот женственно-мужественный парфюм совершенно безопасен, становясь губительным лишь тогда, когда воздух перенасыщен им. Человек тогда оказывается подобием марионетки, управляемой мыслью о самоубийстве, и эта мысль принимается за единственное доступное ему благо. И очень немногие истинно сильные личности, - с этими словами Синтия с неподдельным уважением взглянула на Хауса, - способны дать отпор этому властному зову.
- У нас с Коннором никогда не было единого сценария к убийствам, очень многие планы разрабатывались под определенного человека. И рассказ о каждом снятом с поля созревшем гречишном зернышке отнимет слишком много времени, поэтому для примера я предпочла бы рассказать о смерти того человека, о котором меня уже спрашивали с дружеским к нему участием и пристрастием. Но мне ни о чем не напомнила его фамилия, и, быть может, если бы назвать полностью…
- Лоуренс Катнер, - еще раз сказал Хаус, - неутомимый генератор оригинальных идей.
Но и полное имя с элементами индейского имянаречения ничего дополнительного Синтии не сообщило, и она растерянно-вопросительно посмотрела на Коннора.
- Раджив Чаудри, индус, - ласково подсказал философ.
- Бесцветный и банальный случай, - разочарованно произнесла Синтия, с насмешкой глядя на Хауса, непроизвольно сжавшего в кулаки свои красивые сильные руки. – С одной стороны, он был идеальным кандидатом в самоубийцы, но при этом обстоятельства его гибели для меня все равно что для выдающегося композитора простенькая мелодия из двух-трех нот. Его выбрал Коннор, как и всех остальных, руководствуясь, прежде всего, чистотой его крови, насколько это вообще возможно при современной страсти народов к смешению друг с другом. Вторым строго соблюдаемым условием выбора было одиночество, ибо Коннор считал недопустимым приносить в жертву всему человечеству кого-либо, обремененного семьей. Все эти частные подробности детально расследовались моими помощниками, которых Коннор неизменно именует своими братьями. И те из них, кого вы видите за этим столом – лишь особо приближенные из «Вечного Братства», рассеянного по всему миру и насчитывающего около тысячи человек. Были у меня и другие помощники – те, кто открывал мне двери, так как не годится смерти, словно разбойнице, ломиться в дом к своему избраннику.
- Так вот для чего тебе твои мелкие мошенники! – воскликнул Олден, обращаясь к Коннору. – Ты требовал от них в виде ответной услуги дубликаты ключей от всех необходимых тебе домов и квартир!
- Я никого ни к чему не обязывал, - возразил Коннор. – Я помогал многим из них, потому что в этом состоит долг каждого человека – помочь другому, и вы сами, Реджинальд, не сторонитесь этого долга. Вы тоже всегда готовы протянуть руку тому, кто нуждается в этом.
- О чем ты споришь, Коннор? – не удержалась от издевки Синтия. – Он же прав в самой сути своего обвинения. Да, мелкие воришки и мошенники – далеко не все, но многие, охотно добывали ключи от необходимых квартир в тех городах, где жил очередной избранник. Особенно много их было в таком Вавилоне 21-го века, как Нью-Йорк. Но я снова отвлеклась от Катнера. В его квартиру я пришла часа за четыре до его возвращения с работы. Это всегда было самым сложным – правильно рассчитать время визита, так как наиболее желательным всегда было, чтобы человек оказался дома приблизительно в тот момент, когда цветочная сердечная нота губительного аромата начнет переходить в базовую гниющую. В этом случае человек, еще не успев распознать опасность, не открывая наглухо закрытых окон, в кратчайшие сроки успевает свести счеты с жизнью. Я, Коннор и все братья тренировали привычку к этому парфюму постепенно, начиная с малых доз, и потому мы к нему совершенно нечувствительны. Катнер, которого я увидела, стоя на лестничной площадке одним пролетом выше площадки его квартиры, был чем-то в тот вечер сильно расстроен. Выстрел грянул минут через двадцать, что Коннором всегда признавалось идеальным, поскольку этого времени вполне достаточно, чтобы человек осознал бессмысленность своей одинокой жизни и, возможно, даже обнаружил высокое предназначение в ранней смерти.
- Шальное безумие, - одновременно заявили Хаус и Олден.
- Ты что же это, Коннор? – добавил Олден после секундного молчания. – Богом себя возомнил? А она – твой ангел смерти?
- Я – лишь продолжение господней руки, направляемой Им, - ровным, уверенным тоном ответил Коннор.
- Катнер доставил мне так мало хлопот, - продолжила рассказ Синтия, проигнорировав краткую перебранку своего учителя и полицейского, - что мне действительно скучно о нем вспоминать. Мне не пришлось даже подбрасывать ему пистолет, предварительно зарегистрированный на его имя. К слову сказать, многие предпочитали ножи, веревки – в общем, весь возможный арсенал самоубийц. У Катнера же было личное оружие, и мне оставалось только сделать посмертную фотографию. В этом искусстве за прошедшие годы я достигла определенных высот, - в голосе Синтии слушателям в этот миг послышалась гордость. – Фотографировать следует в первые минуты после смерти, и назначение каждой такой фотографии, по версии Коннора, в том, что в эти мгновения наиболее ярко проявляется вовне внутренняя индивидуальность человека. Лицо становится словно бы гипсовым слепком души. И в будущем наше святилище должно было стать мемориалом, открытым для почитания всех тех, кто принес свою жизнь в жертву бессмертию человечества.
- То есть вы с Коннором решили принести в жертву! – возмущенно подвел промежуточный итог Лукас. – Но при чем тут я и для чего вся та китайская лапша, навешанная мне на уши?
- Однажды в Лос-Анджелесе, - полностью преображаясь от яркой улыбки, стала объяснять Синтия, - я познакомилась с одним банковским служащим. Коннор знает его настоящее имя, для вас же пусть он так и останется Мэддоксом Шором. Наши взгляды случайно встретились на одной вечеринке, куда я последовала за новой избранницей – чистокровной представительницей болгарского народа. О ней было известно, что она все ночи проводит на вечеринках, и мне желательно было хотя бы приблизительно узнать, в котором часу сегодня она собирается домой. И намерена ли быть одна, поскольку она вела безобразно беспорядочную жизнь, и предсказать поворот ее ночных приключений не взялся бы никто, включая ее. Самоубийство влюбленных в лучших японских традициях в наши с Коннором планы никак не входило, и моей задачей было правильно подобрать ночь, когда она все же пойдет спать в одиночестве. Кавалера она обычно цепляла в самом начале вечера, если было к тому настроение. А в тот вечер оно у нее было. И это означало, что ночь снова будет не та, что нужна мне. И потому я уже собиралась уйти с вечеринки, когда увидела Мэдди. Мы приблизились друг к другу, немного поговорили и пошли в ближайшую гостиницу.
На лице Коннора от нежных и проникновенных интонаций Синтии ясно отразилась борьба философского мировоззрения и ревнивых чувств собственника. Он посмотрел на нее исподлобья, словно бы приказывая замолчать, но ее ответный взгляд был вызывающим и торжествующим, и она продолжила уверенную речь:
- Наутро мы расстались, не навязывая один другому дальнейшего общения и склоняясь к пониманию, что бывают ночи, которые прекрасны только раз.
В эту минуту Лукас увидел одинаковые ироничные улыбки Хауса и Кадди, и его ревнивому взору померещилось, что они понимающе переглянулись, и двое сидящих между ними полицейских не послужили препятствием взаимному обмену взглядами. Несомненно, подумал Лукас, уж Лиза с Грегом лучше всех знают, как сильно заблуждаются те, кто принимает подобные суждения за истину. И он ощутил одновременный прилив ненависти к Хаусу и усиление сердцебиения из-за любви к Лизе.
- И вот месяц назад, - говорила тем временем Синтия, начиная то и дело взволнованно сбиваться, словно бы захлебываясь в словах и не находя подходящих, - когда прошел уже год после того прощания, Коннор выбрал наконец-то жертвенного американца. Здесь надо отметить, что Коннор не считает чистокровными американцами индейцев, поскольку многочисленные народности, заселившие Америку после колонизации, к настоящему времени имеют не меньше прав называться американцами, чем те, кто обитал на этой земле задолго до завоевания нашего континента. И братья искали такого человека, в ком было бы максимальное смешение всевозможных кровей наиболее часто встречающихся в штатах представителей различных народов – от испанцев и англичан до евреев и афроамериканцев. А, кроме того, обязательна примесь индейской крови. Я обмерла, когда узнала, что таким человеком оказался Мэдди. Я не считаю и до этой минуты не допускаю мысли, что Коннор приговорил его из-за меня. Я не думаю, что он вообще знал о моей единственной измене, пока сегодня я не заговорила об этом.
- Ты так говоришь, как будто Коннора здесь нет, и нельзя его об этом спросить, - усмехнулся Реджинальд, воспользовавшись паузой в ее монологе.
- Я не знал, - мрачно сказал Коннор. – И не могу понять, почему она просто не поделилась всем этим со мной.
- Коннор, я умоляю тебя! – воскликнула Синтия. – Ты сколько угодно можешь воображать себя святым, но если бы я призналась тебе, что влюбилась в другого и хочу сбежать с ним как можно дальше от всего, чем живем мы с тобой, неужели ты меня отпустил бы?! Да ты скорее пошел бы к тому же Олдену и сдал бы всех нас, лишь бы я никому не досталась!
- Теперь приблизительно так и вышло, - заметил Коннор. – И нам уже не угадать альтернативных вариантов. Но, во имя всего прежнего, объясни, наконец, чего ты хотела достичь тем, что ты назвала «двойным выкупом»?
- Две жизни за одну – разве этого мало? – ответила вопросом на вопрос Синтия. – А гибель в самом святилище должна была компенсировать отсутствие в них индейской крови.
- Да ты просто ничего не знаешь о моем происхождении, - с лукавым озорством подмигнул ей Хаус. – Ведь ты даже о собственных критических днях узнаешь из донесений разведки. И все, что разведка проворонит…
- А тебя и вовсе не было в моем проекте, - азартно срезала насмешки Хауса Синтия. – Выкуп не был задуман двойным. И я не считаю придуманную мною историю о преступлении и наказании китайской лапшой. Скорее это кошачий коготок, выпущенный из мягкой лапы ради забавной игры с обреченной мышью. Братья, обязанные в отсутствие Коннора подчиняться мне беспрекословно, могли бы оглушить Лукаса темной порою в безлюдном переулке. Но это было бы грубо, пошло и жесточайше неблагодарно по отношению к человеку, который принял бы смерть во имя жизни моего любимого. Все было продумано до мелочей и непредвиденным оказался только внезапно подцепленный Лукасом хвост. У Дейва, обязанного разыграть перед избранником Мэдди, тотчас же возникло множество вопросов, что за человек ведет слежку. Кто он? Коп, федерал, частный сыщик? О чем ему известно? Следит ли за Лукасом или за самим Дейвом. И Дейв, не спросив меня, не нашел ничего умнее, чем попросить Эрни выяснить все эти крайне деликатные вопросы. А Эрни – чемпион по отбиванию почек, совершенно не годный к дипломатическим переговорам.
- И этот чемпион не имел представления, где находятся почки, - ввернул замечание в монолог Синтии Хаус.
- Коннор говорил, что Эрни требуется серьезная проверка, - заступился за свой поистине роковой выбор Дейв.
- Ну да, свалим все на Коннора, его человеколюбие и пристрастие к дарованию шансов! – резко отозвалась Синтия. – И тот факт, что ты вконец отупел от безнаказанности, станет незначительной соринкой! Эрни не только ничем не помог, но и сам черт знает где до сих пор болтается!
«Нет, сегодня не мой час признаний, - подумал Лукас, испытывая жгучее желание оказаться в этот миг как можно дальше от подковообразной апельсиновой рощи и круглого стола, ставшего словно бы сценой древнегреческого амфитеатра, играющего вселенскую трагедию так, что она превращается в реальность. – Со своим убийством пойду в полицию завтра. Они должны будут счесть мои действия самообороной. Я защищал себя и своего друга, и он наверняка подтвердит это. Поможет мне. Но сейчас я слишком устал для подобного разбирательства»[12-4].
Предыдущая часть: http://fanfics.info/load/fanfiki_po_serialam/house_m_d/dvojnaja_zhizn/133-1-0-8150
Следующая часть: http://fanfics.info/load/fanfiki_po_serialam/house_m_d/dvojnaja_zhizn/133-1-0-8152
