Одинокая страна

Легкая боль в ноге дает о себе знать - это очень неприятное чувство. Тяжело дыша, я опираюсь на трость и, поправив очки, смотрю вперед. Старость, она пришла незаметно, словно подкралась со спины и вонзила свои когти мне в спину. Пускай душа еще молода, пускай мозг еще не полностью уничтожен маразмом, но старость медленно и верно делает свое дело. И вот я уже забываю, куда положил очки, просыпаясь утром, громко ругаюсь на неработающий лифт, и поход до соседнего магазина меня выматывает. Только и остается, что опереться на свою уже изрядно потрепанную трость и смотреть вперед, набираясь сил перед очередным рывком. Прохожие же попросту не обращают на меня внимания. Такие молодые, такие сильные, проживают свою жизнь так, что потом, как и я, будут жалеть о том, что молодость прошла, и вспомнить нечего. А если и есть что вспомнить, то так хочется все это забыть.
Сделав еще один тяжелый вдох, я, наконец, делаю шаг вперед. Затем еще один. Это больно, старые военные раны еще не зажили до конца, но что делать. Знаете, молодежь почему-то считает, что в Советское время не было красок. Серые тона окутывали города, но я все вижу, как есть. Если ты захочешь увидеть радугу, то даже в самую темную ночь ты ее увидишь, но нынешнему поколению легче считать, что раньше все было иначе. Их мало волнует, как я жил в том Союзе, их волнует только то, что они не могли там жить, как сейчас. И поэтому для меня современная Москва - это серый город. Город, где каждый схож в своей разности. Большие афиши, рекламные плакаты, магазины с глупыми названиями. В старой Москве все было проще: если в магазине продают еду, он называется "Продукты"; если хозяйственные принадлежности - "Хозтовары". А что сейчас? "Перекресток", "Седьмой Континент" - куда идти и что там? Я не знаю. Этот новый мир, после переворота, столь недружелюбен к нам, к старикам, которым просто хочется дожить свой век.
Я, наконец, дохожу до магазина. Пытаюсь отдышаться, последние сто метров дались с особым трудом. Магазин "Валентина" встречает меня пластмассовой дверью и находящимся за ней небольшим помещением, куда дай Бог вместится больше десяти человек. Приветливая продавщица смотрит на меня и очень вежливо интересуется, что я буду.
- Батон "Нарезного", пачку пельменей за тридцать семь рублей и бутылочку "Гжелки" за пятьдесят, - отвечаю я.
- Пакет нужен?
Отрицательно покачав головой, я достаю из кармана драного пальто маленькую авоську.
Мой заказ выставляют в ряд на небольшой столик рядом с кассовым аппаратом.
- С вас девяносто восемь рублей.
При виде небольшого "шкалика" водки руки начинают трястись. Выскребывая из карманов мелочь, "заработанную" вчера, я отсчитываю нужную сумму. Еще даже остается десятка по рублю. Затем закидываю все купленное в авоську и подхожу снова к этой пластмассовой двери. Обратная дорога будет так же тяжела.

С неба падал снег, снежинка за снежинкой, укрывая асфальт своим белым покрывалом. Первый снег всегда вызывает какую-то особенную гамму эмоций. Ни на что не похожую, уникальную и столь знакомую нам всем. Она же сидела на ржавых качелях и ловила снежинки ртом. Это было ее единственным развлечением на ближайшие много часов. Ее никто не встретил после школы, опять. Мать так и не пришла за ней уже третий раз за месяц. Она прекрасно знала, что через пару часов она соберется с силами и, шатаясь, пойдет встречать дочь, замерзшую и голодную. А она так и будет сидеть на качелях, смотреть, как включаются первые фонари, слушать, как качели раз за разом издают все более жалостливый скрип.
- Девочка, ты почему такая грустная? - мягкий голос разрезал пространство.
За спиной у девочки стоял невысокого роста мужчина, не старше тридцати лет. Одет он был довольно солидно. Она посмотрела на него удивленно, после чего снова начала медленно раскачиваться. Мужчина сделал шаг, затем еще один. Девочка все так же спокойно раскачивалась на качелях. Сколько их уже было: здоровых дяденек и тощих парней, которые, перепив, двигались в сторону качелей. Практически всегда, когда мама забывала встретить ее, обязательство встречался подобный вид пьяных людей. Тот факт, что от нового незнакомца не пахло алкоголем, нисколько ее не смущал. Она искренне верила в то, что он уйдет, поняв, что он ей не интересен. Шаги становились все ближе, его интерес все никак не пропадал.

Я дошел до входа в подъезд своего дома, ноги непослушно дрожали от усталости, все мысли были только о том, как бы поскорее опохмелиться. А ведь раньше я не пил. Нет, конечно, во время войны, когда меня еще молодым пацаненком отправили в разведывательный отряд, выпивать приходилось, но это было другое. Там мы пили, чтобы отстраниться от тех ужасов, что наблюдали каждый день. Без этого можно было просто сойти с ума, как случалось с многими хорошими мужиками. Наш лейтенант, помню, после очередной вылазки на территорию врага пришел в штаб сам не свой: руки дрожали, язык заплетался, выглядел он крайне подавлено. Ничего нам не рассказывал, прятался у себя в теплушке и хлестал водку днями на пролет. Крепкий мужик, здоровый, сильный, настоящий русский богатырь, был сломлен до такой степени, что через месяц, как последний алкаш, ползал и пускал слюни. Никто его не обвинял тогда, все мы знали, что рано или поздно подобное будущее может ждать каждого из нас.
Никто к нему так и не подошел, не спросил, в чем дело, искренне считая, что он справится. Он застрелился спустя два месяца после своего возвращения.
Сжав ручки авоськи покрепче, я зашел в подъезд. У нас опять перегорели лампочки. Кромешная тьма, хоть глаза выколи. Подниматься на четвертый этаж. Мой дом представлял из себя обычную «хрущевку» с одним единственным отличием: лестничные площадки были довольно просторны, с небольшими помещениями, куда был проведен мусоропровод.

Чтобы вырубить девочку, хватило одного удара в затылок. Она обмякла и свалилась с качелей. На улице уже стемнело, и ему ничего не стоило взять ее на руки. Пусть прохожие думают, что она тихонько спит у него на руках. Впрочем, тут всем все равно. Группа подростков сидит на лавочке неподалеку и выпивает. Им все равно, что только что одним движением маленькое и невинное тело девочки попало в руки незнакомца. Им на это все равно. Они получили свободу шесть лет тому назад. Советский строй пал, и теперь можно было жить так, как раньше никогда не жили. Это уже потом, спустя пару лет, когда ребята из этой компании начнут умирать от цирроза печени, передоза наркотиков или же просто бросаться из окон, понимая, что они могли быть такими же, как люди, которые в этот период думали головой и спустя десять лет могут себе позволить купить английские футбольные клубы, но все шансы они давно потеряли, тогда все поймут, что, может, общество и не должно жить, как выпущенные из вольера животные. Но это все будет потом, а сейчас он несет ее по темным улочкам в полуразрушенную "хрущевку". Этому зданию явно не помешал бы капитальный ремонт. Он занес ее туда аккуратно, чтобы она не пришла в сознание. Он любил этот дом за просторные, темные комнаты для мусоропровода. Некоторые из них давно не использовались по назначению, это была находка для него. Летом все проще: затащил жертву в лес и все. А зимой холодно. Он очень боялся простудиться или отморозить что-либо.
Ее глаза завязаны, во рту обычный носок, как кляп. Его первое прикосновение она не забудет никогда.

Я впервые видел такое. Она кричала и дергалась, била его руками, но ему было все равно. Он получал животное наслаждение от того, что делает. Я впал в ступор от увиденного, старое сердце сжалось с такой силой, что я еле сдержался, чтобы не издать жалобный стон. Воздуха не хватало, я пошатнулся и еле сдержался, чтобы не упасть. Я прекрасно понимал, что мог остановить увиденное, но отчего-то мне не хотелось этого делать. Осознание того, что если он поймет, что я все видел, то убьет меня, сковало тело. Я посмотрел на это еще пару секунд и, развернувшись, медленно направился дальше.
Ввалившись в квартиру, я сразу же рухнул на пол. Дышать было нечем, словно во всем мире закончился кислород. Я начал ползти вперед по коридору в надежде найти место, где можно было вдохнуть полной грудью. К сожалению, моей трусостью было заполнено все помещение. Я не мог ни о чем думать, в глазах темнело.

Она истекала кровью, медленно двигаясь вперед, лежа в грязи, и молилась про себя Господу, чтобы тот спас ее. Господу до этого не было дела, собственно, как и насильнику. Он не собирался ее убивать, он получил свое и теперь может спокойно уйти.
- На все есть воля Божья, - произнес он ей на прощание. – Выживешь, значит, ты была хорошей девочкой.
Ее нашел дворник, который поутру решил немного поработать. Дядя Коля был тем еще любителем выпить, но, в тоже время, человеком крайне набожным. Она лежала на снегу, еще цепляясь из последних сил за жизнь. Она потратила всю ночь, чтобы вылезти на улицу. Она кричала и просила помощи - все бессмысленно. Никто, кроме обычного дворника дяди Коли, который и то просто пришел выполнить свою обычную работу, не обращал на умирающего ребенка никакого внимания.

- Опять он нажрался… - знакомый женский голос разбудил меня.
- Да оставь его, мам, как сдохнет, так нам всем легче станет.
Я пытаюсь подняться, но безуспешно. Силы оставили меня, зато возможность дышать вернулась.
- Ань, помоги встать… - я произнес это максимально громко, но моя дочь сделала вид, что ничего не слышит.
- Что он там бубнит?
- Не знаю, мам.
Второй голос принадлежал моему любимому внуку. Они расхаживали по квартире в поисках моей пенсии. Это был ежемесячный ритуал: приходить ко мне и отбирать те копейки, которые у меня были на жизнь. Но я не сопротивлялся. Все же это моя кровь, моя семья, пускай и бросившая старого алкоголика, с жадностью ждущая моей смерти.
Когда они нашли заначку с деньгами, внук радостно рассмеялся, дочка же, видимо, начала жадно пересчитывать купюры. Это я понял по шелесту бумаги, раздавшемуся в комнате. Мне, по правде, было уже все равно. Если будет нужно, то я готов умереть прямо здесь. Просто не хочу умирать на глазах у дочки, лучше как обычно: в своей пустой квартире с грязными полом, ободранными занавесками и давно изъеденной молью мебелью. Я впервые осознал тот факт, что готов умереть. Правда, вряд ли смогу сказать, что прожил хорошую жизнь, но ведь я хоть что-то прожил. Наверное, чего-то моя жизнь да стоит.
- Пошли, сынок, эта тварь, слава Богу, ничего почти не потратила, – я слышал, как от облегчения заскрипела кровать, на которую села Аня. Она выросла довольно упитанной женщиной.
Она перешагнула через меня и направилась к выходу. Внук шел позади и, подождав, когда мать отвернется, ударил меня ногой в живот.
- Не смей тратить наши деньги… - прошипел он и, также перешагнув через меня, пошел к выходу.

Он любил гулять по вечерним улицам Москвы. Все же красивый город, пускай и переживший недавно кучу жутких событий. Впрочем, его это волновало мало. Москва не была его родным городом, поэтому он, как посетитель музея, вглядывался в этот город, испытывая моральное удовлетворение. С физическим тоже было все нормально: вчерашний поступок до сих пор будоражил кровь. Она была самой нежной из всех девочек, которые попадали ему в руки. Царапины от маленьких ноготков давали о себе знать. И это было непередаваемо хорошо. Он знал, что сегодня ему захочется еще и что снова придется гулять по темным улочкам и проспектам в поисках одиноких девочек, приводить их в тот темный угол и освобождать их тела от бремени невинности.
Неторопливо двигаясь по подземному переходу, он увидел, как какой-то старик в шапке-ушанке играет на гармошке что-то печальное. Он так и не понял, как узнал, что это печальная песня. Он никогда ее не слышал, да и прохожие улыбались под ее мотивы. Но песня была печальная, как и глаза этого старика. Закинув в стоящий рядом пакет пару монет, он направился дальше. Его ждали важные дела.

Когда я, наконец, набрался сил, чтобы подняться с пола, они уже как пару часов ушли. Нога снова разразилась невыносимой болью, но я все же доковылял до дивана. Авоську я тащил за собой и, как только присел, достал бутылку водки. Крышку я открутил за мгновение ока - все же дали о себе знать годы в разведывательных отрядах. Я сделал пару глотков, дешевая водка обожгла горло, оставив неприятный привкус на губах и не самые лучшие ощущения в желудке. За то время, пока я валялся на полу, пельмени испортились, превратившись в один огромный ком теста от тепла. Денег больше нет, тело болит, и смерть, смерть витает где-то рядом. Это плохо, но, в тоже время, как-то легче стало на душе. И тут я решил твердо, что перед смертью хочу поесть что-нибудь вкусное. Мой дед говорил мне, что вкусная пища поднимает настроение.
Через полчаса я поднялся с дивана и взял свой маленький нож, оставшийся с войны, и небольшую гармошку, подарок отца на мою свадьбу.
Выйдя из квартиры, я повстречал нашего дворника, Колю, с которым любил временами выпить. Он рассказал мне, что сегодня сюда приезжала скорая и милиция, что увезли полуживую девочку, которую он нашел.
- Дядя Дим, - говорил он, – больше всего меня удивили наши стражи правопорядка. Посмотрели все и уехали. Даже выяснять ничего не стали, сказали, что преступник сюда не вернется, да и искать его - гиблое дело.
Я многозначительно покачал головой, сердце сжалось.
- Хотя, если честно, их можно понять, в стране хер пойми что происходит, им сейчас не до этого.

Я играл в подземном переходе на станции метро «Парк Культуры». Я приезжал туда на трамвае и, взяв в руки гармонь, играл старые, давно забытые мотивы для людей, которым на это все равно. Я помню, как в армии под эту самую музыку мы сидели около костра где-нибудь в лесах и общались, вспоминая ту жизнь, которая скоро вернется. Я однажды обмолвился, что хочу встретить старость с Аней, девушкой, которая ждала меня в далеком на тот момент Ленинграде. Товарищи теребили меня за плечо и говорили, что все будет, друг. Она умерла от инсульта пятнадцать лет назад. Мне кидали в мешок монеты, а я даже не замечал этого. Я просто играл от всей души.

Она шла после вечерних занятий, в руке тяжелый футляр. Он сразу понял, что это какой-то инструмент. Он любил талантливых детишек. Родители не стали ее встречать, она уже самостоятельная - так считал отец, никак не хотевший оставить в покое телевизор и вспомнить, что у него есть дочка. Он шел за ней, не обращая внимания, как наступает на лужи. Дети такие наивные. Считающие, что раз им можно гулять одним по вечерам, они очень самостоятельные. А ведь стоит и по сторонам смотреть. И снова быстрый удар в затылок, тело жертвы обмякло, но он с отцовской нежностью поймал его и, обняв, понес в сторону все той же «хрущевки». Желание было сильнее него, он сжимал еще маленькую грудь девочки и мысленно раздевал ее.
- Еще чуть-чуть, милая, еще самую малость…

Попировать мне не удастся: мелочи хватило всего на бутылку портвейна «777» и упаковку шоколада "Вдохновение". На улице была слякоть. Мои дырявые ботинки то и дело напоминали мне, что, может, пора поменять обувь. Хоть на белые тапки. Снова мысли о смерти, кое-как я их отогнал от себя. В подъезде снова было темно, впрочем, в отличие от вчерашнего, нога не болела. Как и говорил Коля, милиция бросила место преступления, не удосуживаясь даже хоть как-то его оградить.
Я уже хотел пройти мимо, но…
Я не знаю, что двигало этим человеком, не знаю, зачем он сюда вернулся. Девушка в его руках была обнажена наполовину, и я уже догадывался, что будет дальше. Надо бежать, надо бежать.
Я мало кому рассказывал про то, что на самом деле, однажды выпивая, разговорил того лейтенанта. Что же случилось тогда, почему он пришел сам не свой. Он рассказал, что все шло по плану: он сделал все необходимое и разузнал дислокацию штаба врага и его строение. Когда он уходил, ему пришлось спрятаться в канаве, фашисты вели новую порцию на расстрел. И тогда он сломался. Понимая, что ничего не может сделать, наблюдая за тем, как невинные люди умирают только потому, что это война, но война - не повод для смерти тех, кто не взял оружие в руки. Он закрывал глаза и видел их. Молодой лейтенант, у которого были жена и ребенок, не выдержал тяжести своей ноши.
Я достал из кармана пальто нож и тихо начал двигаться в сторону мужчины. Задача облегчалась тихим мычанием девочки. Я подошел достаточно быстро, всего за полминуты, и, получив шанс, загнал нож ему меж ребер. Он взвыл, но было уже поздно. Я вспомнил военные годы. Рукой зажав ему рот, я сбил его с ног, поставив перед собой на колени, и быстрым движением перерезал горло. Во мне не было ненависти, желания убивать или чего-то такого. Это все прошло еще во время войны. Я просто делал то, что должен был сделать, потому что кроме меня этого никто не сделает. Он пытался кричать, хватаясь за горло, но вместо этого из его глотки выходил глухой хрип. Он так и умер, держась за горло, а я, убрав нож и взяв пакет, направился домой. С ней все будет хорошо, я уверен.
Зайдя в квартиру, я уже все понял. Налил в стакан портвейна, выпил и закусил шоколадкой. Потом еще и еще один стакан. Я знал, что наутро дворник Коля обнаружит бьющуюся в истерике девушку и тело человека, который хотел над ней надругаться, а еще я знал, что когда моя дочь и внук в следующий раз придут забирать мою пенсию, они увидят то, чего так желали. Но, наверное, самое главное не то, сколько лет ты прожил, а то, что умрешь ты, зная, что спас хоть кого-то.
Победа в борьбе со старостью. Победа над забвением. Победа над самим собой. Пускай об этом не знает весь мир, мне достаточно себя самого. За эти годы в одиночестве я не думал, что буду действительно чувствовать себя молодым. А ведь я еще мог бы повоевать. Когда-нибудь. Наверное…