 Фанфик «Фанфик "Прощание".»
Шапка фанфика:
Название: Прощание.
Автор: Рапунцель Митрофанна
Фандом: Code Geasse
Персонажи: Карен/Шнайзель, сквозь строки: Карен/Лелуш
Рейтинг: G
Тип: гет
Жанр: драма
Размер: миди
Статус: закончен
Дисклеймер: ни на что не претендую.
Размещение: где угодно, только кидайте ссылку, пожалуйста)
Аннотация: Через поколение... 2099 год. Нэль - обыкновенная британская актриса. И когда приходится принимать единственно верное в жизни решение, она вспоминает события, уже давно покрывшиеся пылью десятилетий... И делает свой выбор.
Текст фанфика:
Прощание.
***
2099 год, март, Лондон.
- Бабушка отодрала от платья свой белоснежный шлейф, примотала его к грифону на карнизе… и спрыгнула. В ночь и неизвестность, - Нэль глубоко затянулась, снова и снова представляя события почти семидесятилетней давности – события, знакомые по рассказам отца с детства.
- А зачем она это сделала?! - круглые глаза Стивена округлились еще больше, весь его облик выражал явную досаду и недоумение.
Нэль резко повернула голову и посмотрела на собеседника в упор. Вопрос показался ей абсурдным:
- Как это – зачем?..
Стивена передернуло от ее искренне непонимающих глаз – когда эта девчонка так смотрела, он словно чувствовал непреодолимое расстояние, отделяющее их друг от друга. Что-то необъяснимое в ее взгляде иногда пугало и отталкивало. Нэль смотрела на мир широко распахнутыми глазами – и видела то, что было Стивену недоступно: она умела видеть и воспринимать счастье в каждом вздохе…
- Нэль, но это же глупо и так по-детски… Бессмысленно и смешно. Твоя бабка могла стать императрицей, стать властительницей сверхмогущественной державы… Как нелепо – сбежать ночью накануне…
- А ты бы сейчас беседовал не с простой актриской, а с наследницей британского престола? – Нэль ехидно усмехнулась и подошла к открытому окну.
- Я не это имел ввиду, Нэль, ты прекрасно знаешь. Сбегать ночью перед собственной свадьбой, перед будущей коронацией, и это, когда тебе уже не 17, и не 20 лет…Голова должна быть на плечах! И вообще…, – он встряхнул длинной челкой, - зачем ночью-то, Нэль?!
- Но это же нельзя не понять! – на Нэль стало накатывать раздражение, - Бабушка ни секунды не хотела оставаться в доме человека, которого не любила.
- А раньше она о чем думала?? Зачем согласие давала? Зачем дожидалась дня свадьбы? А потом опозорить Императора, выставить его полнейшим дураком, сбежать через балкон?!
Нэль молчала, стряхивая пепел в ночь и глядя в одну точку. Английская темнота была вязкой, странной и сырой, но в воздухе пахло чем-то, что вызывало в душе Нэль неизъяснимую сладкую дрожь. И это ощущение было прекрасным и тревожным, незнакомым и пугающим… Быть может, когда-то давно… была именно такая ночь. И ее бабка чувствовала тот же запах.
Бабушка просто не любила… она не могла жить в кругу лиц-масок, жить во лжи. Она никогда не поступалась своими принципами – и поэтому она ушла. Нэль никак не могла уяснить для себя: разве не достаточно этого факта для объяснения каких только можно сумасшедших поступков? Не лю-би-ла. Возможно, такой же вот беспросветной лондонской ночью она разорвала свое подвенечное платье и спустилась на белоснежном шелковом шлейфе с третьего этажа Вестминстерского дворца. Такой же черно-прекрасной ночью бабушка в одну секунду, не задумываясь, разорвала белое платье и собственную королевскую жизнь. Наверное, Стивену это никогда не понять. Да, бабушка была сумасбродка. Нэль закрыла глаза и тихо засмеялась. Ночной ветер ворвался в комнату, принося с собой отзвуки давно минувших лет…
Почти семьдесят лет назад…
До прихода Канона Мальдини оставалось ровно три часа семнадцать минут. Огромные золотые в бриллиантах часы на стене мучительно отсчитывали секунды, и, казалось, время застыло навечно. Черной ночи не было конца, ни одного звука не долетало в эти роскошные апартаменты на третьем этаже западного крыла Вестминстера, ни одного дуновения ветра… Безмолвие. Безнадежность. Безысходность.
Тишина стояла такая, что больно было дышать, однако она знала точно – здесь даже стены умеют слышать. Повсюду. В эту ночь в замке – бесчисленное количество людей, которых не видно, но которые повсюду. Повсюду рядом с ней. А она одна… затеряна в глубине тысячи комнат, лестниц и коридоров.
«Как птица в золоченой клетке», - глупое сравнение пришло ей в голову.
Глупо – потому что в клетку ее никто не сажал, она сама так решила, и нечего теперь метаться. Но что ж так щемит сердце…
Она закрыла глаза и тут же открыла – спать она не могла. Боялась, что снова приснится тот сон, который снился ей вот уже 10 лет. Но в эту ночь она не хотела бы еще раз пережить этот старый сон – жаркое палящее солнце и такой родной оглушающий запах распускающихся вишен…
Она расправила идеально гладкий подол подвенечного платья и медленно подошла к зеркалу в старинной, потемневшей от времени раме.
«Быть может, сама королева Елизавета Первая смотрела в него. Видимо, эту комнату Чарльз оставил нетронутой – здесь повсюду пыль веков. А теперь вот смотрю в это зеркало – я…»
- Скажи мне – кто я?? Что мне делать? Что же… – громко вслух спросила вдруг она у своего отражения.
Из зеркала на нее смотрела женщина лет тридцати с золотистой кожей, раскосыми глазами цвета предгрозового моря и роскошными тугими блестящими огненными волосами, ливнем спадавшими на обнаженные плечи. В ней было что-то, что завораживало взгляд - какая-то особенная, неправильная, несовершенная красота, и от этого она была еще более притягательной. Белоснежное гофрированное платье со шлейфом волной струилось по ее телу, и в воздухе вокруг нее витал неповторимый аромат тайн.
…Все убивали глаза. Ее взгляд. Так не смотрят девушки, одетые в подвенечные платья, так не смотрят роскошные дамы, усыпанные бриллиантами… У женщины с огненными волосами, стоявшей перед зеркалом был взгляд девяностолетней старухи. Тяжелый, гнетущий взгляд. И она это знала.
- Ну, здравствуй, Императрица Британии! – мрачная усмешка отразилась в зеркале и потухла. – Кто бы мог подумать еще даже лет пять назад… Императрица Священной Британской Империи – как звучит! Абсурдно даже.
Она запрокинула голову и расхохоталась. Жутко звучал смех ее в неестественной тишине, жутко и жалобно вторили ей хрустальные подвески на большой вычурной люстре, жутко прокатилось эхо по каменным стенам необжитых королевских покоев.
Внезапно она резко замолчала и, вздрогнув всем телом, снова взглянула в зеркало. Собственный смех напомнил ей о чем-то, что вспоминать вовсе не хотелось.
На часах пробило ровно три часа ночи. До того, как за ней придут люди императора, оставалось всего три часа. Целых три часа до рассвета – целых три часа «до ворот в новую жизнь».
Карен Стедтфилд оторвала свой морской взгляд от старинного циферблата и, тихо, горько усмехнувшись, снова посмотрела в зеркало.
- Другой вопрос в том, а хочу ли я эту новую жизнь… - прошептала она.
***
Время – безжалостно и беспощадно. Оно меняет человека до неузнаваемости. И поделать с этим ничего нельзя. В женщине, стоявшей перед зеркалом, никто не узнал бы девчонку с непослушными короткими волосами десять лет назад собравшую свои немногочисленные чемоданы, сказавшую «Прощай!» солнечной стране, где выросла, и смело улетевшую за океан – в далекую и мрачную, таинственную и туманную Британию. Страну, вызывавшую в душе ее одновременно ненависть и восхищение… За долгие десять лет Карен Стедтфилд так и не определилась в своих чувствах к этой стране. Но то, что она без памяти влюбилась в Лондон в первый же месяц учебы здесь, она знала точно. А по ночам ей снилось палящее солнце, синее небо и летящие по ветру белые, розоватые лепестки… Все десять лет.
Она три года училась в престижном вузе на секретном факультете военных переводчиков – это отделение считалось элитным, попасть туда было практически невозможно. Но знатная родня Карен, ее старые знакомства, близость к Рыцарям Круга – все это сыграло свою роль. Способности к языкам были у нее с детства, видимо, сказывалась двойственность происхождения. Ее мать настояла на Лондоне, - сама Карен ни за что бы не покинула свой дом, а она была просто невероятно упрямой девчонкой.
А через два дня Карен Стедтфилд уже стояла в международном аэропорту Хитроу и не верила своим глазам. Лондон сводил с ума, влюблял в себя до бесконечности и подчинял своей воле. Лондон кишел народом, рвался изнутри эмоциями и находился в постоянном движении. В Лондоне Карен ждали ее друзья – с ними было связано все самое лучшее и тяжкое в ее жизни…
Первую неделю она только ходила по музеям и смотрела на уходящие в небесную высь шпили соборов. Потом она отправилась смотреть то, что осталось от бывшего великолепия города, который так недолго был столицей Британии, но который для всех людей стал символом величия и запредельного могущества империи, подчинившей себе полмира в начале ХХI столетия, а так же символом ужаса и кошмара, творившегося в кровавом начале века… Карен отправилась на другой материк - в Пендрагон. После того, как этот город был уничтожен, ее отец числился в списках пропавших без вести. Там сгинули тогда миллионы людей… Карен смотрела на огромную пустошь с зияющим посредине котлованом и не могла поверить, что некогда здесь высился величественный, блестящий и неприступный город, так горячо любимый Императором Чарльзом.
Вернувшись в Лондон, Карен погрузилась в изучение всех столичных ресторанов, кафе и ночных клубов. Свобода опьяняла, но юная Стедтфилд всегда знала, когда нужно остановиться. Дни текли за днями, уходили годы, и так прекрасно было просто жить, просто не бояться засыпать ночами, не носить чужих масок, не скрываться и не прятаться… Как прекрасно было просто жить в несовершенном, лицемерном, чужом – но мире! без войны!.. Карен впервые почувствовала себя обычным человеком; будто и не было страшных лет оккупации Зоны 11, смертей дорогих людей, будто и не было ужаса Черного Восстания, будто и не было…
Три года мира. А потом одним ясным сентябрьским утром началась война, которую в учебниках истории позднее назовут Четвертой Мировой. Потрясение вызывало уже то, что агрессором на этот раз выступила вовсе не Британия.
И Карен подумала: ее жизнь – это только смерть, слезы, убийства и… прощания, вечные прощания с теми, кого она любит.
***
В свете ярких ламп лицо Карен казалось мраморным. Слегка дрогнувшей рукой она взяла с кровати длинную прозрачную фату, прикрепленную к бриллиантовой платиновой диадеме.
«Королевской диадеме…» - подумалось Карен.
Она опустила на лицо вуаль и прикоснулась пальцами к холодному зеркальному стеклу – к своему белоснежному отражению. Зачем посреди ночи она надела весь свадебный наряд? Зачем стоит перед зеркалом и смотрит на отражавшуюся переливающуюся диадему на голове?.. Она и сама, наверное, этого не знала.
- Словно белая шахматная королева… - негромко сказала она и усмехнулась своему сравнению. – И снова – шахматная партия, и снова – Шнайзель, только теперь я – королева… Что ж, белые ходят вперед.
Время шло, уносило в вечность секунды, минуты – всю прошлую жизнь. Было ли в ней хоть что-то, о чем стоило бы жалеть? Было ли?...
Что она теряет? Да ничего. Впереди – только хорошее: ее ждет целый мир у ног, любовь самого императора, страна, против которой она когда-то боролась, власть, слава, величие… Она, ее мать никогда больше не будут знать нужды и горя – только хорошее впереди…
«Что же я делаю, Господи?!...»
Отчего она стояла в подвенечном платье среди апартаментов Вестминстерского дворца, на середине своей теперешней жизни, на распутье дорог, и не могла отвести взгляд от своих глаз, отражавшихся в зеркале… Словно хотела увидеть в них это что-то, словно пыталась в них найти… быть может, … себя?...
Ту себя, которая никогда, ни за что бы не очутилась в королевском замке, которая никогда бы не приехала в Британию, не выбрала бы фамилию Стедтфилд, не стала бы Рыцарем Круга, которая никогда бы не согласилась танцевать с британским императором вальс… Ту себя, которая не покинула бы страну цветущих вишен, таинственных драконов, тончайших самурайских мечей и безумного автомобильного смога – страну своего детства, страну, где остались ее друзья, страну, что считала своей родиной… Что эта женщина оставляла позади? Что променяла она на жизнь, ожидавшую ее? Что бросала, что теряла она?...
Девочка, выбравшая иную судьбу, безукоризненную маску и священный престол Великой Империи. Ровно через сутки она будет самой могущественной женщиной мира. А самая могущественная женщина мира никогда ни о чем не жалеет.
Война рушит судьбы, убивает, выжигает насквозь души, меняет людей безвозвратно… Война и время. Самое страшное, что меняет человека навсегда – война и время. Между семнадцатилетней девчонкой из подпольного освободительного японского движения и женщиной перед зеркалом эпохи английской королевы Елизаветы - десять лет потерь, крови и человеческих страданий.
Власть, как таковая, была ей не нужна, у нее был свой взгляд на демократию и монархию, она знала, что чувствует народ, когда лидеры вещают с трибун, и она всегда подкрепляла свои слова делом.
Карен знала об этом и знала, что нужна народу, но на больших часах пробило четыре утра, ночь становилась темнее черного, во дворце звенела проклятая тишина, а она все стояла в белом платье и сжимала руками левую сторону груди – там под ее ладонями заходилось от боли сердце. И в этот миг она думала вовсе не о власти, троне, деньгах, людях, монархии – она думала о том, что завтра выходит замуж за человека, любившего ее больше жизни (она знала это точно), за человека, для которого она значила все и … у которого были светло-фиалковые глаза. Он любил ее, а она видела в нем лишь отражение. У каждой королевы есть своя тайна, у Карен Стедтфилд эта тайна была.
Ее она оставляла в своем прошлом, расцвеченном ярким солнцем родных островов, в своей военной юности, в дыме от взрывающихся снарядов, в летящих лепестках сакуры, в последних своих словах прощания, эхом отразившихся от мраморных колонн. В своем сдавленном крике свободы, которым она захлебнулась в тот страшный миг, снившийся ей все десять лет… Эта тайна рвет душу, раздирает все внутри и мешает дышать. Слишком многое она оставляла в этом самом прошлом, слишком многое ей нужно было забыть. Завтра – она наденет свою последнюю маску, завтра - она станет императрицей, завтра, наконец, она обретет свой настоящий дом рядом с человеком, для которого она не просто пешка, не шахматная фигура. Завтра… Нет, уже сегодня.
А десять лет подряд ей снились фиалковые глаза. И последний день, когда ее, привязанную к смертному столбу, вывозили на палящий зной. Мир вокруг был таким бесконечно светлым – неуловимым, пахнущим только что распустившейся сакурой… Мир, исчезнувший в белом кружении лепестков … Была весна - повсюду. А боль во всем теле становилась невыносимой, она не чувствовала рук и ног, но ей казалось, что сердце сейчас вырвется из груди – так болело оно. Человек с фиалковыми глазами умирал, а она кричала его имя, не помня себя, до хрипа, до слез, до крови кричала его имя, и еще что-то…о свободе. Только он все равно умирал, и зачем же ей эта чертова свобода теперь?!!.... Это был кошмар, снившийся Карен Стедтфилд ночами. Это было то, о чем вспоминать было невозможно. Тайна Королевы.
Она стояла, вглядываясь в свое лицо за прозрачно – белой вуалью, и не понимала – почему? Почему в ее жизни не может быть простого человеческого счастья? Она выходила замуж за Императора, который весь мир бы кинул к ее ногам, который любил ее больше всего на свете – но счастливой она не была. И ничьей вины здесь не было…
- Счастье не для нас, не для тебя и не для меня, мой Император…- голос ее прозвучал в тишине дико и неожиданно. – Но я не хочу больше носить маски…
Словно удивившись тому, что сказала, Карен откинула вуаль с лица и еще раз вгляделась в свое отражение. А через минуту она уже яростно рвала восхитительное белоснежное гофре на шлейфе.
***
Ярко-зеленая трава дворцового парка обжигала ноги холодом и росой, и изящные белые королевские лодочки из тончайшей изысканной кожи уже насквозь промокли. Холод ночного воздуха раздирал легкие, но Карен не замечала этого – раскинув руки в стороны, она бежала навстречу огням города, сверкающим вдали, навстречу ночному мраку - но мрак больше не пугал, не вызывал в сердце тоску и безысходность. Где-то там, во мраке ночи ее ждало новое будущее, свобода улиц, пыль городов, яркое солнце, которое скоро появится из-за горизонта, и никаких лиц-масок… Карен вдруг резко остановилась, запрокинула голову и засмеялась, но не так, как смеялась час назад перед зеркалом, а легким, чистым, свободным, искрящимся смехом. Быть может, так когда-то смеялась семнадцатилетняя студентка британской Академии Эшфорд Карен Стедтфилд. И так было легко у нее на душе, что, казалось, никакие силы мира не смогут помешать ей быть свободной. Карен стянула с мокрых грязных ног туфли и усмехнулась: из-под грязи сверкали чистейшие бриллианты, украшавшие лодочки замысловатым узором. Она вспомнила, как настаивал на этих бриллиантах граф Мальдини: «У настоящей императрицы даже туфли должны быть в алмазах, леди Стедтфилд, и не кривите свое личико, ведь я пытаюсь сделать из вас хоть что-то подобное королевскому роду… Хотя я устал доказывать Его Величеству, что Вы не достойны такой чести, Рыцарь…»
- Представляю, как ты теперь будешь торжествовать, Мальдини! – весело сказала Карен, оглядывая перепачканный и разорванный подол платья и нечаянно размазывая грязь по лицу. – На твоего драгоценного императора я больше не претендую…
Схватив в охапку туфли и концы длинной развевающейся фаты, она, босая, бросилась наперерез через лужайку – туда, где виднелись высокие ворота с крылатыми вепрями, установленными уже при Чарльзе.
Вряд ли можно было подумать, что в такую ночь он сможет уснуть. Нет, он не спал – он вспоминал. Людям свойственно подводить итоги в переломные моменты жизни, и Шнайзель эль Британия не был исключением. Он вспоминал все с самого начала, с детства, вспоминал двор Королевы Марианны, вспоминал войну с ЕС, свое первое прибытие в Зону 11, и Черное Восстание, вспоминал и ужас последней мировой войны… Его память выдавала ему все события до мельчайших подробностей. Но одного он вспомнить не мог никак: как, когда, в какое роковое мгновение случилось так, что он не смог уже даже дышать без этой женщины? Завтра она станет его – его женой, его королевой, но не было в мире ни в одном языке мира слов, чтобы описать, что значила она для него, для всемогущего императора Британии…
Какую власть имела эта женщина над его сердцем! Полукровка, совсем девчонка еще для него, без аристократического воспитания, без манер – что было в ней такого? Когда, когда это случилось?! Когда он понял, что без нее ему не нужна даже Британия?... Впервые он увидел ее в Японии, тогда еще – Одиннадцатой Зоне; ему было почти тридцать, он многое понимал в этой жизни и в жестокой бессмысленности той войны, но преследовал свои цели; а она… Ей было всего семнадцать лет. Для него тогда она была просто «пешкой», путающейся под ногами, «революционным сбродом», которым кишела Зона 11. Неожиданно «пешка» оказалась опасной – ее «Алый Лотос» и манера уничтожать противника стали легендарными. Когда он увидел ее в первый раз, кажется, это случилось на Каменидзиме, а быть может, в Китае на бракосочетании Одиссея с китайской принцессой – тогда ему были смешны и жалки все эти японские повстанцы, «Орден Черных рыцарей», как они себя называли. Но она… нет, жалкой эта девчонка не была. Как горели ее глаза, какой бунт, взрыв обещал ее отчаянный взгляд – он запомнил этот взгляд надолго. Сейчас она больше так не смотрит… хотя именно сейчас он любит ее до умопомрачения. Но те глаза – неповторимого цвета – как море на рассвете или как скалы в снегах – останутся в нем навсегда. Но когда же… когда потом?... День, когда закончилась тирания 99-го императора Британии… Она, в белом тюремном костюме политического заключенного-смертника, и он – в жалких лохмотьях пленника. Жизнь сравняла их в то утро – всех: британскую элиту и японское освободительное «подполье». Нет, не тогда: он был в то время не в себе, и лишь намного позднее память о том дне вернулась к нему… Так когда? Потом был мгновенный государственный переворот, страну временно возглавила Корнэлия, пока он валялся в больнице, потом - его приход к власти. Освобождение Зоны 11, Зоны 3 и Зоны 16, борьба с голодом, восстановление мира… И три года затишья.
Какое это было счастье! Мир уже забыл, как это – жить без войны. Вот тогда – в 2020 – он увидел ее снова. Его визит в Лондонский Университет на благотворительный вечер впечатался в его память навечно: было много речей и обещаний, много подарков, цветов, докладов лучших студентов – и когда на сцену поднялась она, он в ту же секунду узнал ее. Студентка-второкурсница элитного факультета военных переводчиков – базы для членов Королевского рыцарского круга.
А потом был бал, но его срочно вызвали в министерство. И он больше и не увидел бы ее… Она окликнула его в фойе – спрятавшись за колонну, она тихо произнесла его имя и улыбнулась – такой мягкой и усталой улыбкой. А морские глаза ее были грустными и бездонными, уже совсем не такими, как два года тому назад… «Вы помните меня, Шнайзель? – сказала она, назвав его без титула, по имени– но он даже не обратил на это внимания, – Наверное, вы не помните: Одиннадцатая Зона, «Орден Черных Рыцарей», я была одной из повстанцев…». «Почему же, я помню – Карен Козуки и ее непобедимый «Алый Лотос»» - он даже голоса своего не узнал в тот момент.
«Карен Стедтфилд – британская студентка, - она снова улыбнулась, - Вот как смешно время все расставляет на свои места: вы все-таки император. А я – все-таки британка…»
Что-то было в ее голосе, в движениях, в глазах такое, отчего у Шнайзеля мурашки бежали по коже. Неузнаваема была революционерка Козуки в огромном сводчатом фойе английского университета – неузнаваема и потеряна навсегда.
Но нет, не тогда… Еще одно воспоминание билось в душе, он нашел его – тот миг… Последняя война уже доводила людей до исступления, крови и жертв было столько, что, казалось, вот теперь – и должен наступить Армагеддон… 2025 год, январь. Ту ночь весь мир запомнил навсегда, такую неслыханную жестокость забыть невозможно… Было ровно два часа ночи, когда небо над мирными поселениями Седьмой Зоны в ЮАР зажглось страшным алым светом. Сначала никто ничего не понял, дети, женщины, старики – все вышли из домов смотреть на непонятное сияние. А потом начался ад… Это было новое оружие союзных войск их нового противника – оружие почище «Фреи».
Алый свет все разрастался и мигал, когда вдруг на горизонте потемнело… Сотни, тысячи черных точек покрыли небо – авиация врага приближалась со скоростью мысли. «Death bulletins» - так назовут их потом… Они зависли в небе над спящими кварталами, и на минуту в мире вокруг воцарилась страшная тишина. Люди открывали окна и смотрели вверх, люди выходили из домов, и дети смеялись, глядя на гигантских стрекоз в воздухе – они не успели понять, и даже опомниться не успели... И пришла смерть. Это была страшная ночь.
А рано утром Шнайзелю сообщили, что в Седьмой Зоне в то время находилась Первая Королевская Гвардия во главе Четвертым рыцарем Круга, и что шансов на то, что кто-то остался жив – нет никаких…
Он отчетливо помнил, как слушал это срочное сообщение и не мог поверить ни одному слову… Четвертый Рыцарь… Он вспомнил, как ровно месяц назад в этом же кабинете напротив него улыбалась Карен Стедтфилд. Улыбалась и говорила: «Я не имею ничего против африканской жары и москитов, Ваше Величество. Люблю жару – Седьмая Зона так Седьмая…». Месяц назад он собственноручно отправил ее гвардию в бывшую ЮАР… Отправил их на смерть.
Еще через час ему сообщили, что в Зоне 7 в ту ночь был и рыцарь его сестры Гилберт Гилфорд, а так же именно в тот вечер туда прибыли первые союзные войска Японии под командованием полковника Оги Канаме. Все больше значимых, знакомых имен в смертных списках… с каждым днем – все больше. Он помнил, как сидел в мятом черном костюме в своем кабинете в Вестминстере и смотрел на телефонную трубку – нужно было звонить Корнэлии, но его тело, его руки почему-то перестали его слушаться… Нужно было звонить в Японию Наннали – но и это было выше его сил. Поэтому когда резкий звук телефонного звонка разорвал тишину кабинета – он был совершенно не готов к этому. На экране светился номер Корнэлии, а в трубке… Нет, этот голос он не перепутал бы ни с чьим на свете.
- Я жива, ваше Величество… Я и еще десять моих гвардейцев, - голос Карен Стедтфилд звучал очень тихо и хрипло, но никогда в жизни он еще не чувствовал такой всепоглощающей радости, наполняющей его душу при звуках этого голоса. – Мои люди в госпитале в Шеффилде, а я… я у вашей сестры.
- Как она?.. – выдавил он из себя.
- Приезжайте, Шнайзель… - и снова, как тогда в фойе, она назвала его по имени. – Пожалуйста, приезжайте…
Еще никогда время перелета до центра Йоркшира не казалось ему таким долгим и мучительным.
Замок Второй Британской Принцессы темной громадой высился на горизонте, напоминая зловещую птицу, раскинувшую крылья. Неподалеку чернели развалины замка ХIII века, в котором с 1571 года находилась в заключении знаменитая Мария Стюарт. Шнайзель очень ясно помнил, как сжималось его сердце, когда он бежал к черному входу, минуя охрану…
Она сама открыла ему дверь и молча смотрела в его глаза. Перепачканная, изорванная рыцарская форма – она почему-то даже еще не переоделась – обожженные руки, рассеченная щека…весь ее измученный облик врезался болью в его душу. Никогда бы не мог он подумать, что сможет так чувствовать… Каждой своей клеткой чувствовать ее, ее жизнь, ее боль, ее отчаяние… Он шел за ней по длинному темному коридору и не понимал, почему она так спокойно говорит ему что-то – голос ее был мягким и теплым, совсем нереальным… Но он знал, что должен сказать ей.
- Леди Стедтфилд, Карен… Там… мне сообщили утром… Оги Канаме, и Виллетта, и Гилфорд…
- Молчите, Шнайзель… Не говорите больше ни слова… - она остановилась, словно наткнулась на невидимую преграду.
Только тут он заметил, как дрожат ее руки, как стискивает она зубы, словно силясь пережить внезапный приступ невыносимой боли.
- Карен… - он шагнул к ней.
- Там был ужас, Шнайзель… - пересохшими губами прошептала она. – Ад вокруг тебя, и ад внутри – от сознания, что мы бессильны, что нам не спасти этих людей, и не спастись самим… Это была наша расплата за всю кровь, что на нас – быть может, и за «Фрею»…
- Но ты жива… - для него это было сейчас самым главным на свете.
Она горько усмехнулась:
- Какая ирония. Я жива, а они – нет. Там горел даже воздух, Шнайзель! Даже воздух… - она на секунду закрыла руками лицо, а потом выпрямилась и пошла дальше.
- Я сама просила подкрепление в Седьмую Зону. Когда вы сказали, что Япония выслала нам на помощь свои войска, я немедленно просила отправить часть Оги в Седьмую Зону – так хотелось его увидеть. Я виновата во всем.
- Не говори так, не смей! Седьмая зона была последнее время одной из самых горячих точек, и я бы все равно послал туда японское подкрепление. Ты не виновата, Карен…
Она не ответила, молча толкнула тяжелую дубовую дверь и вошла в залу. На полу перед камином сидела Корнэлия и смотрела на танцующие в нем языки пламени. Он вдруг подумал, что так же сестра сидела и смотрела на пламя в камине после смерти Юфемии…
- Корнэлия!... – тихо окликнул он ее.
- Она ничего не говорит с самого утра, – сказала Карен. – Оставьте ее…
Карен подошла к окну и замерла. Он не помнил, сколько времени продолжалась эта тишина. Казалось, он слышал гулкие надорванные удары своего сердца… А на столе у окна горкой лежали апельсины на серебристом подносе. «Как капля солнца в бескрайнем море смерти и горя» - подумалось тогда Шнайзелю. Она вдруг медленно, словно в замедленной съемке, подошла к столу и взяла один апельсин в руки:
- Апельсины… Так хочется пить… - сказала она и так же медленно начала руками счищать кожуру.
«Ведь она ничего не ела и не пила с ночи, наверное… Что там творилось с ними?... Солдаты ее в госпитале, а она…» - подумал Шнайзель и хотел спросить ее об этом, но… Но в окно вдруг упал луч заходящего солнца, такой же рыжий, как апельсин в ее руках; упал на ее усталое, как-то разом постаревшее лицо… А она все чистила апельсин, сдирая с него кожуру тонкими пальцами и изломанными ногтями, разбрызгивая сок, сминая всю апельсиновую мякоть. Сок затекал в порезы на руках, и она морщилась от боли, но продолжала чистить это маленькое рыжее солнце. Вот тогда… Он вспомнил эту минуту – именно тогда, и ни секундой раньше, ни позже, он понял, что если ее не будет в этом мире – он не сможет прожить в нем и дня. И ему хотелось вечно стоять и смотреть, как она неумело чистит руками апельсин, как она всасывает в себя сок из ранок, как разрывает апельсин на дольки и, зажмурившись, кладет одну из них в рот… Он подошел, взял со стола еще апельсин и молча начал очищать с него кожуру. А она даже не удивилась этому – просто ела свои дольки и смотрела в его светло-фиалковые глаза. Как мало нужно иногда человеку для счастья… Император Британии стоял в лучах заходящего солнца, рядом с женщиной, которую желал больше всего на свете, и чистил руками апельсин. На столе лежали ножи, и можно было вызвать сотню слуг, или просто попросить принести апельсинового напитка… Но они чистили руками рыжие солнца, заливая свою одежду липким соком, захлебываясь его терпким вкусом, и больше никогда за всю жизнь Шнайзель эль Британия не был счастлив так, как в тот миг - в тот «апельсиновый вечер».
***
Какая-то неведомая сила заставила ее обернуться… Он стоял на балконе своих апартаментов и смотрел прямо ей в глаза. Он так и не смог заснуть, так и не смог вытеснить из сердца гложущее тяжкое чувство тревоги, и все та же неведомая сила привела его на балкон… Между ними было безмерное расстояние, но Карен почему-то казалось, что она видит его фиалковые глаза совсем рядом. Она устало выпустила разорванный подол платья и бессильно уронила руки. К ней со всех сторон приближалась королевская охрана, во дворце начали зажигаться огни – Вестминстер просыпался, Вестминстер был разбужен этим ее отчаянным порывом… Бессмысленно. Это было глупо и бессмысленно. Но все же…
- Я не хочу и не могу быть твоей королевой, – прошептала Карен, сжимая руки. – Не хочу.
Он понял все мгновенно, как только увидел белую фигуру на темной зелени английской лужайки. Она была так далеко от него, но он почувствовал каждое ее слово. Эти слова раскаленным железом выжгли на его душе незаживающую рану. Но об этом уже никто не узнает…
- Прости меня, если сможешь, когда-нибудь, прости меня, за все – за все, прости меня, Шнайзель!... – все так же тихо произнесла она, не отводя взгляда от далекой фигуры британского императора.
И в это время ей в лицо ударили прожектора охранных найтмеров.
Но Карен Стедтфилд не обращала внимания на то, что творилось вокруг, она видела только далекий балкон, только затаенную глухую боль в глазах Императора…
«Все правильно. Так и должно быть, – пронеслось в голове у Шнайзеля. – Невозможно запереть Карен Козуки в клетке… Даже в золотой. Потому что она всегда любила свободу больше всего на свете…»
- Уходи, Карен… - сказал он вслух. – Уходи навсегда. Только обещай мне, Карен, обязательно обещай, что будешь счастлива в этой жизни.
- Я не могу обещать это, – она улыбнулась темному небу над головой. – Но я буду жить и буду свободной… И это тоже счастье.
Насмешливый негромкий голос Канона, наконец, врезался за грани ее сознания:
- Да! Я предупреждал Его Величество, я всегда говорил – хоть обмотайте ее горностаем и усыпьте бриллиантами – все равно подлая одиннадцатая суть вылезет наружу…
Карен горько усмехнулась вдруг мыслям, пришедшим ей в голову:
«Возможно, ты прав, Мальдини… Возможно, именно эта «одиннадцатая суть» швырнула меня с третьего этажа в ночь и неизвестность. Но именно этой сутью я горжусь».
Она в последний раз взглянула на балкон и неожиданно громко с надрывом крикнула:
- Прощайте, Император!..
- Прощай, Карен, - тихо ответил он.
А она подумала, что уже однажды слышала эти слова…
«Видно, прощаться с королями – моя судьба».
Карен бросила последний взгляд на величественный Вестминстер и глубоко втянула в себя аромат безлунной темной английской ночи, вдруг так круто изменившей ее жизнь. Впервые ей показалось, что ночь пахнет особенно – свободой…
Шнайзель эль Британия молча развернулся и так же молча удалился с балкона. Через пять минут к нему в апартаменты ворвется взбешенный Мальдини, но Император лишь прикажет принести ему целое блюдо апельсинов и даже не обратит внимания на крики своего советника…
***
2099 год, март, Лондон.
Нэль в последний раз вдохнула пьянящий лондонский воздух и открыла глаза. Шальной ветер нашептывал ей чудеса и призрачные тайны, заполнял собой душную прокуренную комнату, заставлял сердце биться глухими неровными ударами. И Нэль знала точно только одно: Стивен никогда в своей жизни не поймет, почему она сейчас уйдет и больше не вернется ни за что на свете… Не вернется к нему – «идеальному мужчине».
- Прощай, Стивен…
Перед рассветом тьма особенно густа и неверна. Нэль шла по тесной старинной улочке, глухо стучали ее каблучки. Вдали возвышался вечный Биг Бен, и весь Вестминстер переливался огнями. Он ослеплял, приводил в трепет, а его древние стены хранили загадки и вечность, которая была недоступна всем остальным…
Нэль вдруг раскинула руки и, звонко расхохотавшись, побежала вперед. Что-то дрожало внутри и обещало все только самое счастливое впереди. Она совсем не знала, что именно так семьдесят лет тому назад бежала в ночную черноту ее молодая бабушка.
|
