 Фанфик «Только нелюбимые ненавидят | Глава I - Знакомство»
Шапка фанфика:
Название: Только нелюбимые ненавидят
Автор: Блондунишка
Фандом: Тёмный дворецкий
Бета/Гамма: Krredis
Персонажи/ Пейринг: Клод Фаустус/Алоис Транси
Жанр: Ангст, Драма, POV
Предупреждение: OOC, Насилие, Изнасилование, Underage
Тип/Вид: слэш
Рейтинг: NC-17
Размер: миди
Содержание: XXI век, демон, гнивший в двухсотлетней тюрьме и ребенок, загибающийся в приюте. Остальное все то же: контракт, враги и чувства.
Статус: закончен
Дисклеймеры: не извлекаю
Размещение: с разрешения автора
Текст фанфика:
Глава I - Знакомство
Если весь мир станет красивым, то никто не увидит его красоты. Лишь на фоне мерзости и грязи, сравнивая одно с другим, пробираясь сквозь серую массу неизвестно какой дряни, я смогу увидеть, какой он, этот мир, красивый.
Саша Ро
POV Алоис
В моей жизни не было ничего хорошего. Или было? Нет, не было. Остальное я придумал, чтобы не забыть кто я, чтобы меня не нашли мертвым в туалете, как Малькольма, который просто не выдержал всех издевательств. Но я крепкий орешек, справлюсь. Мой приют — это самое мерзкое место на планете, исчадие ада во плоти. Начиная от завтрака, заканчивая вечерними молитвами. В приют я попал в возрасте четырех лет, с тех пор прошло еще восемь, и я с трудом вспоминаю ту свою жизнь, когда был еще обыкновенным среднестатистическим ребенком; да, было что-то. Наверное, но с тех пор я научился одному — ничего не бывает просто так. Есть что-то, и есть плата; пока платил всем я, но когда-нибудь заплатят все они, с процентами, иначе какой толк в моем существовании? Такой же ничтожный, как всех червей на этой планете — никакого. Все пустое, кроме расплаты.
— Транси, отвали с дороги, встанешь вечно, — меня пихают в бок; опять задумался. Поднимаю свой взор и вижу всю ту же мерзкую рожу нашей кухарки. На завтрак все та же каша-размазня, ненавижу её, но есть нужно, пока дают. А то вон Джима в карцер посадили на три дня, так еле откачали потом. Вместо чая подают еле розовый компот, это плохо. У меня есть примета: если утром дают компот вместо остывшего чая, то быть мне сегодня битым. За столом занимаю место с краю: себе дороже в центре, там сидит Пирс Браун с дружками. Они старше меня кто на два, а кто на три года. Не стоит лишний раз испытывать судьбу. Конечно, мои потуги относительно места весьма забавны, потому что осторожность спасает лишь в пяти процентах случаев; остальные весьма плачевны, и дело не в отнятой еде и, поверьте, не в одном фингале. К сожалению, моя внешность всегда располагает ко мне немного другим способом, и не важно, какого возраста этот кто-то и статуса, лишь бы член был при нем. Хорошеньким всегда достается роль шлюхи.
Утверждаюсь в своей примете, когда иду на занятия — у входа поджидает Пирс. Не успеваю зайти, как он меня хватает за грудки и прижимает к стенке.
— Ну что, Транси, как себя чувствует наша принцесса?
— Отвали, — стараюсь не выглядеть испуганным. Толку от этого, но пусть лучше так, может, сойду за психа?
— Что такое? Зубки показываешь? Давно по морде не получал? Или в рот?
— А ты все также угрозами сыплешь? Отыгрываешь на мне свой комплекс: не встает? — усмехаюсь. Это я зря, очень зря, но бесит он меня неимоверно. В реакции Пирсу не откажешь: быстрый удар в живот заставляет свернуться в комок. На мое счастье, идет наш преподаватель математики — мистер Уильямс. Уильямс подозрительно смотрит на нас с Пирсом.
— Мистер Браун, отпустите Транси.
— Да я и не держу его, ему плохо вдруг стало, вот я и хотел помочь в класс зайти, — вот сука, такой поможет — костей не соберешь. Отпихиваю его с дороги и прохожу в класс.
На уроке Пирс зло на меня смотрит и кидает угрожающие взгляды. Почти впечатлило.
После математики идет ещё вереница скучных предметов, потом все тянутся обедать. На обеде я получаю свою порцию странной желтоватой субстанции, призванной изображать картофельное пюре, а также кусок чего-то твердого и серого, не то прожаренного, не то я даже не берусь предположить, чем оно должно являться. Да, собственно, раздумывать не приходится: всегда за спиной кто-то стоит, смотрит и ждёт, когда ты снова расслабишься, когда отвернутся воспитатели. И я потерял бдительность, выходя из столовой, я забыл о своей привычке обходить главную лестницу, ведущую к длинным коридорам с комнатами; обычно я пользуюсь двумя служебными тёмными ходами, это намного длиннее, но безопаснее. Сейчас же я почему-то решил пройти по главной лестнице, хотя пользуюсь ей только во время перемен, когда коридоры заполнены народом. Меня хватают сзади, зажимают рот и волокут вверх. В комнате меня бросают на постель, сверху придавливает Пирс, его рожа перекошена почти детской радостью, будто он получил свою очередную игрушку и собирается с ней хорошенько позабавиться. В принципе, сие не далеко от истины, с одной лишь разницей: я не игрушка, я живой. Пока ещё…
— Транси, ты, я смотрю, совсем осмелел, неужели прошлый раз стерся у тебя из головки? Или мы тебя так сильно приложили, что ты вдруг заработал себе амнезию? — он обманчиво ласково гладит мои волосы, пока не хватает их и с силой тянет назад, сука… — А может ты, тупая блондинка, специально на грубость нарываешься?
— Что-то ты говоришь много, Браун, даешь время своему дружку? — киваю на ширинку. — Ничего, со всеми бывает… — не успеваю закончить, в лицо летит кулак. Я зажмуриваюсь и чувствую, как костяшки ударяют в районе щеки; резкая боль немного отрезвляет, и я наконец осознаю, где я и с кем я. Молчал бы лучше… Но куда там.
— Пирс, разве хорошо дам избивать? Ох, прости, я забыл, ты же гребаный педик и трахаешь мальчиков, а с ними по-другому никак?
— Кто педик, так это ты, Транси…
— Не по своей воле, — последнее, что я говорю перед тем, как окунуться в ад. Хотя, сколько раз уже это было, ничего не меняется: коленопреклонная поза, резкая боль, стыд. А потом холодная вода и боязнь, что-то кто-то тебя обнаружит, пока ты подмываешься в туалете холодной водой, а потом еще два дня ты не можешь нормально сидеть. Это было бы не так ужасно, если бы не довольная мерзкая рожа Брауна.
В этот раз кончается всё быстро, у них было мало времени. После того, как всё закончилось, меня одели и вышвырнули за дверь. Что тут скажешь, легко отделался. Я плетусь в сторону своей комнаты, которую делю с такими же несчастными. Но внутри меня ждал сюрприз. Нет, не неприятный, как обычно — этот мальчик стал потом для меня всем. На моей постели сидел рыжий мальчонка лет семи, было похоже, что он чувствует себя неуютно и потеряно, сдерживаясь из последних сил, чтобы не заплакать; домашний, сразу видно. Я так же сидел в свое время. Увидев меня, он застыл.
— Привет, — прохрипел я. Он не ответил, наверно, его смутил мой вид. Ничего, скоро привыкнет к такому. Я уселся рядом с ним, больше, собственно, и некуда было: кровать моя, а с соседями я особо не был дружен. Наконец, он тихо прошептал приветствие и уставился в пол; его взгляд скользнул по мне, и он покраснел.
— Алоис Транси.
— Лука Маккен.
— Домашний? — он странно съежился, и я увидел, как по его лицу текут слёзы. Подобное в приюте сплошь и рядом, но раньше меня злили те, кто плакал, они казались слабыми, жалкими существами. Но, Лука, почему ты вызывал совсем иные чувства? Впервые за восемь лет моего здесь нахождения я проявил сочувствие, на которое, был уверен, уже не способен.
С Лукой я чувствовал свою нужность и важность. Эта странная сила и уверенность в том, что мы выберемся, делала мою жизнь не такой невыносимой. Всё было по-старому, я по-прежнему подвергался избиениям и насилию. По-прежнему у меня не было надежды на то, что меня усыновят: я слишком взрослый для усыновления, меня ждало ничто; но с Лукой я был всем.
Его поселили вместе со мной. В приюте не хватало мест, и поэтому поставили дополнительную кровать в нашу и без того переполненную комнату. Хотя она не была нужна. Лука ночью пробирался ко мне. Днём мы отправлялись на занятия, а вечером уже были неразлучны. Счастье было очень близко, или, может быть, я уже был счастлив, но ничто не вечно.
— Братик, — Лука плюхнулся на мою кровать и довольно улыбнулся.
— Что-то случилось? — таким радостным я его ещё не видел.
— Сегодня приходила семья, хотели меня усыновить! — моё сердце пропустило один удар. Неужели его заберут у меня?
— Ты их уже видел?
— Да, — он кивнул, потом на его лице отразилась вина, — прости.
— Ты уверен, что хочешь?
— Да, конечно! Они очень хорошие.
— Лука, зачем тебе это? Разве плохо со мной? — наверно, мы говорили слишком громко, потому что те двое, что сидели у окна, обернулись и заинтересованно уставились на нас.
— Нет, что ты! Просто, Алоис, ты же знаешь, как мне тут не нравится, — прошептал он. — Я… я попрошу, может, они и тебя возьмут, Алоис.
Я не слышал, что он щебетал, мне было всё равно, я лишь надеялся, что Лука не понравился этим ужасным людям, этим, без сомнения, отвратительным ворам, которые смеют вот так приходить и отбирать чужое счастье. Лука был моим!
Через неделю, которую я провел словно во сне, пришли те, кто отняли у меня названного брата. Это был ожиревший обрюзгший мужчина и странного вида женщина, она была крупной и мужеподобной, будто трансвестит какой-то. И что только Лука нашел в них? Они были отвратительны.
В полдень он собрал свои немногочисленные вещи, потом виновато подошел ко мне и обнял.
— Я тебя люблю, — прошептал Лука. Моё сердце сжалось, я не мог сердиться на него; конечно, он не заслуживает оставаться здесь: ещё пара лет, и он будет так же не нужен и потерян, как все дети приюта, достигшие возраста, когда уже не усыновляют. Я обнял его хрупкое тело, и впервые на моих глазах появились слезы.
— Алоис, я буду писать, ты тоже пиши, обязательно. Мы встретимся ведь, как только ты уйдешь отсюда, встретимся, — я молча слушал его и старался поверить в то, что он говорит, но почему-то у меня было чувство, что я вижу моего Луку в последний раз.
— Возьми, — он принял из моих рук тонкую серебряную цепочку с крестиком — единственное, что у меня осталось от матери.
— Нет, я не могу.
— Не спорь, пожалуйста.
Потом он ушёл, вместе с ними. Ночью я не спал, все последующие ночи я пытался найти в постели его и, не находя, просыпался, только потом вспоминая, что Луку усыновили. Я получил от него всего два письма. Первое было наполнено восторгом и бесконечной радостью. Он делился впечатлениями о доме и о том, куда его водили приемные родители. Второе было странным: из его неумело построенных предложений с кучей ошибок я понял, что Луку настораживает приемный отец — он касается его и гладит. Когда я прочел это, у меня закружилась голова: своими руками я отправил его к чертову педофилу. Хотел лучшей жизни и получил. Письмо было отдано коменданту, а потом руководству. Как ни странно, к нему отнеслись серьезно. Через неделю меня к себе вызвал директор и сказал, что ему очень жаль сообщать это мне, но Лука мертв. Его нашли задушенным в постели приемного родителя.
Я был зол, неимоверно, окончательно, на мир, на Бога, на проклятую землю, на чертовых воспитателей и директоров, которые сквозь пальцы смотрели на усыновителей, которым было плевать, куда они сплавляют его. Весь мир для меня погряз в насилии и крови. В тот вечер я бежал, как бешеный, подальше от этого мерзкого места. Наверное, я как-то ушел с территории приюта, потому что очнулся глубокой ночью на земле. Вокруг были лишь очертания деревьев. Во мне не было страха, только боль и отчаяние. Внезапно налетел ветер, я услышал странный звук. Он был похож на звериный. Но я не мог представить, какое из животных может издавать подобное. В темноте что-то мелькнуло, потом я почувствовал, как сковывает мою грудь и горло, будто их обтянули веревками. Передо мной появился свет, в его центре находился скорчившийся тёмный силуэт. Существо дико завыло, будто испытывало сильнейшую боль. Потом оно посмотрело на меня и нехорошо оскалилось. Из меня вырвался крик, и я попытался встать, чтобы сбежать из этого проклятого места, но руки и ноги оказались скованы. Животное же сорвалось с места и направилось прямо ко мне; я только зажмурился, ожидая расправы. Но ничего не произошло. Когда я открыл глаза, на меня в упор смотрел красивый мужчина, в его алых глазах плескалось безумие, на лицо падали длинные волосы. Его оскал мне совсем не понравился. Он уткнулся мне в шею и вдохнул. Я боялся пошевелиться. Потом я почувствовал боль и что-то влажное на своем плече, его жадные глотки заглушили всё вокруг. Потом всё потемнело, и я провалился в небытие.
* * *
POV Клод
Когда этот мальчишка вытащил меня из ловушки, я, признаться, был удивлен. Два столетия был я на самом дне ада, я был уверен, что всё для меня потеряно, когда меня закинули туда за испорченную душу пророка. Не стоит посягать на дружков парней с крылышками. Я так голоден, что готов поглощать всё и всюду, мне нужно набраться сил. Тот мальчишка был недурен, но его душа требует приготовления. А пока мне нужно много грешных душ, я неимоверно голоден.
После трёх месяцев блужданий понимаю, насколько разочарован этим проклятым миром, он стал абсолютно невозможно греховен. Ангелочки хреново справляются со своей работой, точнее, вообще не справляются. Люди, вы все такие же самоуверенные жестокие обезьяны, кичащиеся своим прогрессом, но вы слабы перед своими страстями: любовью к еде, алкоголем, сексом. Стоит вам принять определенную дозу чего-то, и вы готовы любить этот мир до конца, выворачивать свою душу, кричать о ней и о том, какой вы весь из себя, какой добрый и бескорыстный и какой особенный. Но что стоит за этими пьяными бравыми словами? Лишь неуверенность и одиночество, страх стать неинтересным, потерять свою сцену. Вы до сих пор не продвинулись ни на шаг от животных. Все те же стадные, мерзкие, тщеславные ублюдки, готовые загрызть друг друга при первой же возможности. Я разочарован, бесконечно, полностью и без остатка. И не на что свой взор обратить мне, всюду сгнившие, дурно пахнущие души. Я устал от них, мой голод грозит мне смертью, если я не найду хоть что-либо приемлемое.
Ещё месяц, и меня тошнит от однодневных скучных контрактов и пресных душ. Наверное, стоит вернуться к мальчишке, он, возможно, ещё жив. Я ведь ещё не поблагодарил его за спасение. Будь уверен, я воздам тебе за твой подвиг.
POV Алоис
Когда я пришел в себя, то увидел белый потолок. Это был медпункт приюта. Попытка встать не увенчалась успехом. На плече возле шеи что-то сильно болело; я хотел потрогать это, но мои пальцы наткнулись на марлевый компресс. Потом потолок поплыл, и я зажмурился. Слева доносились голоса. Из разговора я понял, что меня нашли рано утром, и я потерял много крови. Тут же в памяти всплыл образ зверя, и внутри всё затряслось. Что это было? Как я остался жив?
Я раздумывал над случившимся ещё долгие недели, но постепенно из памяти стерлось всё, что произошло ночью, осталась лишь тупая боль о моем Луке. Она невыносима, я задыхаюсь, в голове так много мыслей, что она раскалывается надвое; не могу сосредоточиться. Я разрушаю себя каждый день, каждую минуту своей жизни. Не чувствую ничего, кроме себя; весь мир погрузился в серую масляную массу, он тщетно бьётся сквозь толщу меня, пытаясь добраться до сознания. Мне скучно и плохо от потока всего. Занять себя чем-то — это было бы великим счастьем, но, увы, я не знаю, чего хочу. Моя жизнь впервые не подчинена ничему, но я в страхе мечусь и пытаюсь занять себя хоть чем-то, найти смысл в этом беспорядке. Хоть бы меня задели слова Пирса, пожалуйста. Но всё более я понимаю, что не прав, несправедлив. Мир такой, какой есть, всегда одинаков, это я изменился. У меня не было ничего, кроме Луки. Вернее было бы сказать, что моим всем был Лука, и его отняли. Зачем жить, когда всё, чего ты желал, исчезло? Когда тебе ведома серость и грязь, в которую ты превращен, нет ни гордости, ни стыда, ни злости, ни сожаления? Я пуст, я ничто. Во мне даже нет желания убить себя. Дни похожи на вереницу бессмысленности, вокруг одни куклы, они не дети уже совсем и не взрослые ещё, да и вряд ли когда-нибудь повзрослеют. Не одаренные щедрой любовью, они втайне ночью под одеялом надеются, что найдется на земле хоть кто-то, будь то человек или дьявол, кто полюбит их, кто скажет им, что всё будет хорошо, что их всегда будут защищать от всего на свете, от реальных угроз и от призрачных ночных кошмаров. Какой обделённый не мечтает об этом?
POV Клод
Мальчишка скучен и пуст, словно его душа далеко отсюда. Моё восстановление высосало все его соки. В подобном заведении удивительно, что нашлось хоть что-либо стоящее. Эти маленькие кукольные попрошайки, с надеждой уставившиеся на меня, раздражают. Я не желаю связываться с безнадежными идиотами, думающими только о собственном комфорте. Даже разбалованные аристократы не столь эгоистичны, как маленькие сиротки. Обычно они просят какие-то глупости, вроде конфет или любви, в общем, абсолютно не ценную ерунду. Но меня заинтересовал этот белобрысый мальчишка. Признаться, я был удивлен, что он вообще выжил. Может, этот Алоис Транси стоит того, чтобы потратить на него свое бесконечно долгое время? Я успел заскучать за бесконечными трапезами прекрасных душ юных девушек.
— Алоис Транси, — передо мной сидит совершенно мерзкое существо с маленькими пухлыми розовыми руками. На его лысой голове выступил пот; волнуется. Чем они здесь занимаются с маленькими мальчиками, и так ясно. Алоису уже двенадцать, в таком возрасте не усыновляют, а значит, мальчишке просто некому будет пожаловаться, что с ним здесь вытворяют. Но не теперь. — Не самый лучший выбор, месье Фаустус, он не слишком воспитан, сейчас же вообще ведет себя неадекватно, после того, как его друга Луку усыновили…
— Скучает по другу? — удивленно смотрю на это подобие человека. Тот мнет в руках бумагу с делом Алоиса Транси.
— Завидует, скорее, — врёт, его поросячьи глазки не смотрят на меня. Хочет отговорить. Ну уж нет, раз он хочет, чтобы я не брал мальчишку, значит, стоит взять его.
— Покажите мне хотя бы одного ребенка, который не завидовал бы этому Луке.
— Но есть дети более воспитанные и благочестивые, они молятся каждый день и…
— Мне не нужен монах, мистер Ролл, мне нужен ребёнок, его зовут Алоис Транси. У Вас на руках всё, что нужно: документы о моём материальном состоянии, справка о месте работы, рекомендации. Нет ничего, что бы могло Вас заставить передумать.
— О, что Вы, дело не в Вас! — поспешил меня уверить этот червь. — Просто, как бы Вам сказать, берут детей младше, оно и понятно: их ещё возможно воспитать и выдрессировать под свои нужды.
— О каких НУЖДАХ Вы говорите? Мне нужен ребёнок, ребёнок не является сам по себе способом достижения чего-либо, скорее потребителем всего, что есть. Мне всё равно, каким он будет, потому что у меня есть всё, что нужно, включая способы воспитания. Поверьте, мистер Ролл, я справлюсь. Алоис Транси — это то, что мне нужно.
— Раз Вы так говорите… Но предупреждаю Вас, он неуправляем, к тому же ужасный врун.
— Не волнуйтесь об этом, я справлюсь, — я улыбнулся, Ролла передернуло от моей «улыбки». Он поспешил дать мне анкеты, которые я должен был заполнить. Все было достаточно просто и быстро. Уже через полчаса я стоял в странного вида помещении, напоминающем тюремный карцер. Мальчишка спал, подтянув свои тощие колени к груди; в позе эмбриона, проще говоря. За мной подошли двое. Они были более похожи на санитарок из психбольницы, нежели на нянечек. Мальчишку растолкали, он взглянул на них безучастным, чуть недовольным взглядом.
— Транси, вставай, тебя усыновили.
Его взгляд сделался чуть удивленным. Когда же он увидел меня, на лице его отразился страх, он задрожал и забился в угол. Скучно, неужели я потратил свое время на ЭТО?
— Алоис, — я присел около кровати и протянул руку. Он не откинул её. В его взгляде читалась обречённость; когда я коснулся его головы, он обмяк и снова сделался безучастным. Так будет лучше для меня. Лучше поскорее убраться из этого поганого места. Я поднял его и понес к выходу. По дороге на меня смотрят дети. Сейчас в их глазах столько ненависти и зависти, они похожи на маленьких бесов ада, жалких, жестоких, примитивных.
* * *
POV Алоис
Когда я увидел его… не могу описать. Это прозрение, озарение, что угодно, только не то, что было до этого. Сон сошёл. Пелена спала с моих глаз, и я увидел виновника своего состояния. Это животное, которое глотало мою кровь, отравило меня своим ядом. Он не человек, он что-то тёмное, древнее, словно сама вселенная. Мне сказали, что меня усыновили. Был ли это он, или это галлюцинации? Его рука, коснувшаяся лица, стерла все мои страхи, боль и ту звенящую пустоту. Я пребывал в небытии, мне было хорошо. Когда тебя нет, нечему страдать; меня не было.
Ничто не вечно. Я просыпаюсь от того, что мне невыносимо хорошо, тепло и мягко. В голове лёгкий туман, и только желудок сводит тупой болью. Когда я решаю всё-таки открыть глаза, то первое, что вижу — это два жёлтых зрачка. Они впиваются будто бы в нутро моего тела; мотаю головой, чтобы стереть наваждение, но получается плохо.
Приподнимаюсь на локтях и смотрю в глаза мужчине.
— Доброе утро, — говорит он, а я не могу вымолвить и слова. Не то я удивлен, не то за время моего лежания в карцере совсем отупел.
POV Клод
Он так и сидел, как идиот какой-то. Мнение о нём, как о чём-то стоящем, улетучилось, когда он задал самый из банальнейших вопросов, эгоистичный, ответ на который не даст ему никакой информации.
— Где я? — вот она, вершина человеческого себялюбия. Перед страхом смерти люди опять-таки думают о том, как они выглядят и куда попали, и почему именно они. Будто не допускают возможности, что другой такой же, которого они считают только лишь элементом серой массы, так же спросит: почему я?
— В помещении, извольте заметить.
— Но, — мальчишка запнулся. Он посмотрел на свои руки и слегка подёргал край одеяла, собираясь с мыслями. — Вы… вы вампир? — близко к истине, но всё-таки он совершенно далёк от понимания того, что такое демон и вампир, он вообще далёк от таких вещей. Весь его круг интересов складывается из желаний: не быть избитым, изнасилованным и вдоволь набить свое брюхо.
— Вряд ли такой, о каком Вы думаете.
— Я о них не думаю, — нахал маленький, мелочь, а туда же, нос задирает. Было бы чему, а то ведь обыкновенный сын отрепья, личико только больно хорошенькое. И как таким уродился?
— Я демон, — коротко говорю и наслаждаюсь произведенным эффектом. Он хмурится, кусает губу и потом изрекает то, над чем я готов биться в истерике смеха.
— Их не бывает.
— То есть вампиры бывают, а демоны нет? — насмешливо спрашиваю.
— Тогда Вы укусили меня, вот я и… — мальчик замолкает и неосознанно потирает то место, куда я буквально вгрызался; там до сих пор припухшая рана. Такие отметины просто так не заживают.
— Твоя кровь помогла мне напитать моё тело, мою ослабшую сущность. Впрочем, это к делу не относится. Я предлагаю тебе сделку.
Неосознанно я перешёл на ты. Алоис, кажется, не заметил — он во все глаза смотрел на меня и раздумывал, скорее всего, куда меня определить: в друзья или враги. Конечно, выгода этому мальчику была знакома, но всё-таки он не был еще искушён в сделках, а потому с трудом мог себе представить, что существуют чисто деловые отношения, и что он может заключить самую выгодную сделку в своей жизни.
— Какую?
— Алоис, пусть демоны лишь сказка, но даже в сказках есть свои правила. Что нужно демонам? — он снова пожевал нижнюю губу. Что за манеры?
— Душа. Но за душу они могут дать всё? — неуверенно спросил он и уставился на меня своими невозможно голубыми глазами.
— Чего же ты пожелаешь за свою душу, Алоис?
— Я не согласился ещё.
— Хорошо. Будь ты просто человечишкой, решившим вызвать демона, а потом отказывающий в контракте, я бы тебя убил, но твоя кровь спасла меня, поэтому ты можешь подумать, — он зло на меня уставился, пытаясь прожечь во мне дырку. Не получится, Алоис, молоко ещё не обсохло на губах, чтобы вот так, да ещё и с демоном.
— Это угроза? — насмешливо спрашивает он, явно храбрится.
— Это стимул для раздумий.
— Тогда — нет.
— Что? — он что, серьёзно?
— Нет. Доволен?
— Ты что, хочешь и дальше влачить свое жалкое состояние? Хочешь служить подстилкой жирных уродов и малолетних хулиганов? — он вздрогнул, на его лице промелькнуло нечто, похожее на тень боли, но, возможно, мне показалось.
— Не твоё дело, демон, — сквозь зубы выговаривает он и демонстративно натягивает на себя одеяло.
— Отлично, тогда я верну тебя обратно в приют.
— Ну и верни! Я тебя не просил меня забирать! — такой наглости я не ожидал. Ещё никогда в жизни мне не отказывали: контракт всегда был большой радостью для моих клиентов. Я могу дать всё и сейчас, ну, а потом когда-нибудь, как они думают, придет мифическое поглощение души или ад. Они толком и не интересуются что, потому что не верят, что это вообще когда-либо произойдёт. Люди обманываются своей непобедимостью, а после общения со мной вообще впадают в какое-то непонятное состояние эйфории и уверенности, что она не кончится никогда. Но этот мальчишка, почему он отказался?
— Тогда собирайся. Я, видимо, с ума сошел, когда подумал, что в тебе есть что-то, сила и желание отомстить обидчикам. А ты, как оказалось, слабая и безвольная кукла для определенных сексуальных манипуляций.
Он побледнел, губы скривились, и он с маской отвращения выдавил из себя:
— Странно слышать это от самой большой шлюхи во всей вселенной. Уверен, у тебя были клиенты, желавшие получить твое тело. Будь это даже не столь грязная работа, как обслуживание, ты продажная тварь.
— О, так вот что интересует тебя?
— Ты меня не интересуешь ни в каком виде, верни меня назад.
— Отлично, — я не выдержал. Эта маленькая грязная дрянь смеет мне тут морали читать, в моём же доме! Я схватил мальчишку за запястье и вытащил из постели. В длинной ночнушке, в которую я же его сам и одел, он смотрелся совсем как девчонка. Эти его блондинистые локоны и голубые глазища… Он был абсолютным ангелочком, только бы рот держал закрытым. Но куда уж там. Он заорал и начал выдергивать свою лапку из моей руки; я с удивлением разжал ладонь и увидел припухлость на запястье. Вроде бы не сильно сжимал. Наверное, рука пострадала в очередной схватке в приюте. Мальчишка прижал к себе руку и обиженно уставился на меня. Как возможно вообще сочетание такого откровенного очарования на личике с его грязным языком? Эта вульгарная показушная смелость меня раздражала.
— Дай сюда, вправлю кисть.
— Нет, мне от тебя ничего не нужно.
— Ладно, тогда одевайся, не пойдёшь же ты в этом.
— Где моя одежда? — я махнул рукой на шкаф. То, что он гордо именует одеждой, стыдно использовать даже на тряпки для мытья полов. Он распахивает шкаф левой рукой и удивленно глядит на содержимое. Я гордо смотрю ему в спину. Ещё бы, всё выбирал я, и, конечно, все вещи будут ему впору.
— Но, — он неуверенно оборачивается, — Тут чьё-то, моего нет.
— Надевай, что хочешь, те тряпки я уже выбросил.
Мальчишка неуверенно берет с полки свитер и джинсы, я внимательно смотрю. Рука у него болит, и шевелить он ей не может. Алоис, придерживая джинсы левой рукой, надевает их на себя, потом застегивает; а вот со свитером сложнее. Я смотрю на его жалкие попытки, он сдается и смотрит на меня. Я даже не знаю, что передаёт его взгляд: не то просьбу, не то укор. Подхожу к нему и протягиваю руку. Он неуверенно вкладывает свою правую кисть и зажмуривается. Дело двух секунд — резко дергаю кисть, мальчишка с приглушенным всхлипом дергается в мою строну. Его голова непроизвольно уткнулась мне в грудь, он дрожит.
— Надо зафиксировать, — он кивает. Я недолго роюсь в соседней комнате с аптечкой, пока не нахожу эластичный бинт. Когда я бинтую руку, он не смотрит на меня, а я всё это время удивляюсь его тонкой ручке, такой хрупкой и красивой. Потом помогаю ему натянуть свитер. Он с благодарностью смотрит на меня, но ничего не говорит. Далее, всё также в молчании, мы выходим из дома. Транси робко оглядывается по сторонам; в машине он буквально приклеился к стеклу, разглядывая улицу. Когда мы подъезжаем к приюту, я вижу, как он ёжится и бледнеет. А увидев ухмыляющуюся рожу местного авторитета, вообще сжимается и обхватывает себя руками.
— Выходи, я пока улажу дела с бумагами, — он неверяще смотрит на меня, потом на этого громилу.
— Я передумал, — шепчет Алоис. Наверное, если бы он сейчас не был в такой стрессовой ситуации, то ужаснулся бы моей ухмылке. Ах, значит, его высочество передумало?
— Перспектива стать моим ужином тебе кажется удачнее, чем быть боксерской грушей для него? — киваю на крупного парня, стоящего возле выхода приюта.
— Можем заключить твою дурацкую сделку, доволен? — раздраженно заявляет Транси. Ну нет, так быстро ты не отвертишься.
— А я передумал, Транси, — холодно заявляю я. — Ты — не то, что мне нужно.
— Что? — чуть не задохнулся он от возмущения.
— А ты думал, особенный? Таких, как ты, полно, в одних приютах только сколько; да и, знаешь ли, домашние мальчики получше будут, воспитанней.
— Какая тебе разница! Воспитание еды, абсурд какой!
— Уж извини, у каждого свои замашки, так что выметайся из машины.
— Нет.
— Транси.
— Я сказал нет! — он скрестил руки на груди и уставился перед собой.
— Отлично, значит, я тебя просто вынесу.
— НЕТ.
— Хочешь заключить сделку? — с улыбкой спросил я. Он посмотрел на меня.
— Да.
— Отлично, и чего же ты желаешь?
— Я хочу отомстить!
— Кому?
— Убийцам Луки… и…
— И?
— Им, — он кивнул на приют. — Но перед этим я хочу узнать о своих родителях.
— Что именно?
— Кто они, почему бросили или умерли… В общем, всё.
— Ясно.
— Так как?
— Ладно, можем заключить сделку.
|
