Отдавая Бертуччо и Батистену приказ о закупке рождественских украшений, граф вовсе не ожидал, к каким результатам приведет его распоряжение. Не смотря на то, что благодаря неисчерпаемым богатствам все его приказы обычно выполнялись с излишней долей экстравагантности, Рождество, как он предполагал, будет таким, как и всегда – скромно украшенное дерево с немногочисленными подарками, и несколько маленьких свечей, освещавших холодные просторы особняка. Однако, вернувшись домой, граф обнаружил, что его дом преображается - гирлянды оплетали перила лестниц, свечи и украшения обрамляли комнаты, и все вокруг готово было засверкать.
Бросив на убранства мимолетный взгляд, граф прошел в свою комнату, оставляя слуг и дальше водружать звезду на верхушку дерева.
Его равнодушие было вполне привычным для остальных обитателей дома. Бертуччо, Батистен и Гайде прекрасно знали, что если граф пожелал остаться наедине с собой, никто не посмеет нарушить его покой.
Граф оставался в одиночестве до тех пор, пока с площади до него не донесся топот копыт. Он вспомнил, что должен нанести очередной визит…
Разумеется, семья де Морсер устраивала рождественский бал, и он был приглашен одним из первых, и, как и ожидается, должен прибыть в течении ближайшей четверти часа. Вздохнув, граф неспешно собрался, захватил трость, и прошествовал к экипажу, даже не взглянув на праздничное убранство своего дома.
Прибытие графа было встречено потоками гостей, сбежавшихся ему на встречу. Граф, как и всегда, стойко вытерпел многочисленные приветствия, но поздоровавшись с Мерседес и Максимилианом, почувствовал, что шумное окружение и яркие праздничные огни начинают раздражать его. Особенно облик Мерседес, так сильно изменившийся с их последнего проведенного вдвоем Рождества, вызвал в нем почти что отвращение. Он чувствовал то же, что и в собственном доме – все вокруг казалось ему тошным и ненужным. Он отказался от предложенного коктейля, который каждый норовил преподнести ему первым, и незаметно прокравшись к малолюдному из-за колючих лап дерева углу комнаты, остался один.
Все это произошло незадолго до того, как юный Альбер де Морсер отыскал своего обожаемого товарища, и сразу же обеспокоился при виде его. Даже с синеватым оттенком лица сегодня граф казался особенно бледным. Его большие пальцы были прижаты к вискам, а указательные скользили по закрытым векам, желая оградить глаза от яркого света.
- Граф? – осторожно обратился к нему молодой человек, не решаясь говорить слишком громко, чтобы не ухудшить состояние гостя. Монте-Кристо медленно поднял голову, и обернувшись на голос Альбера, убрал руку от своих глаз, заставляя себя улыбнуться обезоруживающей улыбкой:
- Ах, Альбер… Мне было интересно, где же вы прятались весь вечер… - солгал он. Все, о чем он думал, было желание поскорее уйти из этого места. Тем не менее, он продолжил:
- Мне кажется, ваш дом заставит мою голову взорваться…- произнес он. Это замечание оказалось не самым лучшим способом поприветствовать молодого человека.
Слегка нахмурившись, Альбер мягко взял графа под руку и повел его к двери в сад:
- Вам, кажется, нехорошо. Вы правы, в комнате немного душно… Возможно, свежий воздух пойдет вам на пользу…
Выйдя на улицу, граф действительно отметил некоторое облегчение. Здесь находилось всего несколько фонарей – из-за сильных морозов гости оставались в доме, и не было необходимости украшать слепящими огнями пустынный сад.
Глаза Альбера сразу же устремились в небо, полные юношеского мечтания о пределах и загадках огромного космоса:
- Какая прекрасная ночь! Забавно, что люди предпочитают избегать холода, а не наслаждаться им…
Столь легкомысленное замечание заставило графа резко поднять голову. Возможно, он просто еще не полностью оправился от духоты закрытого помещения, или, быть может, Ганкуцуо пожирал все царившее вокруг него счастье - так или иначе, презрение почти сразу заполонило его:
- Действительно… - ответил граф: - Но разве люди когда-нибудь совершали правильные поступки? Мы (тень улыбки мелькнула на его губах – он называет себя человеком? Смешно) сами отравляем собственное существование. Проводим жизнь в глупых фантазиях, создавая пропасть между собой и теми, кого любим, лишь потому, что из-за никчемной мелочи они перестают соответствовать нашим представлениям об идеалах.
После столь угрюмого замечания детская радость Альбера рассеялась в свежем ночном воздухе, оставив один лишь нахмуренный взгляд из-под сведенных бровей. Граф слегка откашлялся, будто желая оправдать себя. На самом деле его слова не значили ничего – он просто позволил своему настроению говорить за себя. На мгновение глаза юноши задержались на Монте-Кристо, после чего он отвернулся, сосредотачиваясь на чем-то далеком:
- Какой ужасный взгляд на жизнь… - произнес он наконец, перемежая слова со вздохом.
- Я могу отыскать красоту в предметах. В природе и погоде ее тоже не трудно найти... Но я не могу отыскать красоту в людях. В них слишком много тошнотворных недостатков. По этому…
Но Альбер прервал графа, и разочарование зазвучало в его голосе с новой силой:
- Ну и что? Разве именно недостатки не могут быть прекрасны? Ведь было бы ужасно жить в мире без единого изъяна.
- Вы считаете, что недостатки могут быть оправданы?
- Я считаю, что в идеальном мире наши достижения потеряли бы всякий смысл. Недостатки? Нет, не недостатки определяют человека. Но неудивительно, что вы видите мир в таком свете, если считаете наоборот…
Недостатки… Они сопровождали жизнь графа. Измена Мерседес, предательство лучшего друга Фернана и его собственное непреодолимое желание мести, которое почти полностью лишило его человечности – все это преследовало его. И теперь Альбер позволял себе утверждать, что не изъяны олицетворяют человеческое существование. Он почти издевался. Ребенок, ничего не знающий о жизни. Люди всегда были всего лишь лицами, телами, сформированными из недостатков и ошибок. Как может существовать красота, истинная, внутренняя красота в том, что состоит из сплошь неправильных поступков?
Размышляя об этом, граф, однако, не нашел в себе сил высказать свои мысли вслух. Только не такому взгляду, какой отражался на лице Альбера. Это невинное выражение обезоруживало графа, лишая его самого дерзкого ответа, который он мог бы дать. Альбер выглядел так… торжественно и серьезно вопреки своему возрасту… Был ли он на самом деле тем, что стремился отыскать Эдмон Дантес? Пятнадцатилетнее создание, рассуждавшее, словно мудрец на этом Рождественском балу? Ребенок, искренне желающий донести то, во что верил сам, казался столь наивным и почти божественным, стараясь пролить свет человечности тому, кто видел перед собой одну только месть и тьму… Отвратительно. И вовсе неудивительно, что граф не может найти красоту в окружающих – он сам запятнан. Чувства переполняли его. Дурацкие огни, от которых он надеялся сбежать, теперь казались ему косыми осуждающими взглядами, тайком наблюдавшими за ним. Отвращение вновь накатило на него, и он повернулся, чтобы уйти.
Но граф был немало удивлен, обнаружив, что Альбер вцепился в его руку, когда он уже был готов сделать шаг. Мужчина не сопротивлялся, но и не собирался возвращаться на место рядом с виконтом, позволяя своей руке оставаться в теплых пальцах мальчика.
- Я удивлен, что вы не желаете, чтобы я ушел.
- Я никогда этого не пожелаю.
При этих словах оба взглянули друг на друга почти ошеломленно. В этих простых словах не было ничего особенного, но честность, с которой они были сказаны, придавала им особое очарование. Наконец Альбер отпустил руку графа, почти стыдясь своего поступка. Монте-Кристо мог больше не задерживаться, однако именно это он и сделал, пораженный услышанным признанием.
В слабом уличном свете начинал кружиться снег. Это выглядело так умиротворяюще, и хотя снегопад никогда не был шумным явлением природы, скользившие к земле крохотные снежинки создавали иллюзию абсолютной тишины. Альбер моргнул, глядя в небо, и хлопья снега, которые уже начали оседать на деревьях, задержались на его ресницах. Он сделал глубокий вздох, и его невесомое дыхание закружилось в танце с порхающими снежинками. Граф был почти что озадачен, молча наблюдая это обычное, но такое неподдельное зрелище.
Эдмон не ожидал найти успокоение на этом гнетущем балу, который лишь напоминал ему о том, как была разрушена его жизнь. Как и в обществе этого ребенка, который всего несколько минут назад вызывал в нем отвращение. И все же, по мере того, как он обдумывал слова Альбера, его смятение медленно таяло. Теперь он уже не был так подавлен тем невидимым грузом, который постоянно тяготел над ним. Правильно, ведь сегодня Рождество… Приглушенный шум веселья, несколько тусклых фонарей, и больше никого, кроме него, его собеседника и опадающего на Париж снега. Эта простота всегда будет хранить праздник в том, что еще осталось от его сердца.
Монте-Кристо склонился к Альберу, и мальчик тут же удивленно обернулся. Граф поцеловал ресницы юноши, едва чувствуя, как колкие снежинки тают на губах. Ему показалось, что он почти согрелся в этот лютый мороз.
Щеки юноши потеплели и разрумянились, и он вмиг позабыл все угрюмые замечания графа. Ему потребовалось еще несколько минут, чтобы набраться смелости, и осторожно поинтересоваться:
- Значит, вы останетесь до конца вечера?
- Я не хочу возвращаться в дом. Это напоминает мне о том, что я предпочел бы забыть. Но здесь? Да, я останусь. До тех пор, пока ты останешься со мной.
