 Фанфик «Я принесла бы ему жертву | Малиновый»
Шапка фанфика:
Название: Я принесла бы ему жертву
Автор: Apple no Kawaii(Яблочная)
Фандом: Bleach
Персонажи: Самые обычные женщины
Жанр: Ангст, Драма, Эксперимент, Романтика, Повседневность, Songfic
Тип/вид: Гет
Предупреждение: Смерть персонажа, OOC
Рейтинг: PG-13
Размер: мини
Статус: в процессе
Дисклеймеры: не претендую
Размещение: с моего разрешения
Текст фанфика:
Малиновый
...себя. Ни больше, ни меньше.
Он удивился, очаровательно вскинул брови, тряхнул апельсиновыми волосами. Долго смотрел на неё, но потом решился: взял её трепещущее сердце в свои руки. Зачарованно смотрел на него, потом вернул обратно. Он знал, что сломает, разрушит, поранит. Рано или поздно.
Она молчала. Ночь пряталась в её глазах, пела грустные песни в обнимку со своей подругой тоской, укрывалась занавесом коротких тёмных волос. Она отдала ему всё, он не принял. Её небо крошится мелкой пылью, разлетается на осколки, царапает ей лицо. Методично и чётко высекают бледно-голубые осколки рисунки на бледной коже. Ей не больно. Ну почти, может, только самую-самую малость. Жаль, что она не сможет вернуть сердце в грудную клетку.
Он смотрит. Внимательно, с неподдельным интересом. Ей страшно: его взгляд, стальной, дикий, проникает куда-то внутрь, раздвигает её рёбра, заглядывает туда, куда она ещё никого не пускала. Слишком ново, слишком интимно. Она краснеет и выбегает из класса. Он даже не смотрит ей вслед. Всё равно сломал, пусть и случайно.
Коленку щипет, нелепо смотрится зелёное пятно на покрасневшей коже. Она споткнулась прямо перед ним, неловко покачнулась, упала. Он улыбнулся ей – словно глупой малышке, помог подняться. Она даже не поблагодарила его – слишком жестоко он поступил с ней – просто убежала, закрылась в медпункте и долго рыдала, укрытая золотисто-малиновым покрывалом предзакатного солнечного света. Малиновый – это, наверное, цвет её детства. Малиновый – это цвет волос того, кому, наверное, никогда не суждено стать её героем.
Медпункт убаюкивал их своей стерильной пустотой. Рукия грустно улыбалась, Ренджи тоже молчал, только его молчание давило на хрупкие плечи снежинки: вот-вот начнут трескаться тонкие кости. Тишина, в которой громовыми раскатами раздавалось мерное жужжание вентилятора, разрывала сознание девушки, сжимала виски, готова была с минуты на минуты проломить ей череп. Она ненавидела малиновый цвет в тот момент, потому что её щёки полыхали такими же ярко-малиновыми пятнами, словно его непослушные волосы, собранные в высокий хвост.
Она мерно покачивалась на невысоком табурете, старательно отводя взгляд куда-то в сторону, упорно делая вид, что не замечает его, его горящего взгляда, что просто отрешённо смотрит в распахнутое настежь окно, следит взглядом за пушистыми краями нежно-розовых облаков. Тревожные мысли тонкими тугими нитями оплетали её сознание: она чувствовала, что этот дурной сон будет длиться слишком долго, наверное, целую вечность. И если ей всё-таки удастся проснуться…
Малиновые пряди легко щекотали её кожу. Ренджи умеет быть нежным, когда рядом находится та единственная, сияние чьих глаз затмевает холодное серебро луны, чьи волосы темнее февральской ночи и чья очаровательная головка – колыбель идей и глупых мыслей, холст, перечёркнутый тонкой морщинкой на высоком лбу. Он хотел бы сказать ей что-то важное, но слова застревали в глотке, не давая даже вздохнуть, цеплялись за обмякший язык, и это бесило его, выводило из себя. Он чувствовал, что даже сейчас, когда они так близко, Рукия бродит мыслями где-то очень далеко, должно быть, взявшись за руки с мандариновым не-шинигами. Какая ирония.
Золотое солнце догорало в нежно-розовом сиянии. Они всё также молчали, лишь слышалось их тихое дыхание. Страшно, смешно, стыдно. Рукия громко рассмеялась, и её звонкий смех мгновенно наполнил собой помещение, тысячу раз отразился от белых стен, прошёлся короткими ноготками по шее Ренджи, заставив того вздрогнуть. Рукия была странной. Глаза блестели, щёки горели малиновым огнём, на губах играла лёгкая улыбка. Что-то внутри Абараи с треском сломалось – в тот момент она было до боли похожа на Ичиго, рыжего полудурка, похитившего её хрупкое сердце. Он через силу улыбнулся, думая, что ей будет немного легче смеяться вместе с ним. Не угадал. Она опять молчала.
Рыжее солнце уткнулось носом в линию горизонта, повисело немного на небосклоне, провожая взглядом чудесный пейзаж полусонной Каракуры. Рухнуло вниз, куда-то за широкие спины многоквартирных домов, забрало с собой малиновые пятна ванильных облаков.
Он вздрогнул, почувствовав её ладошки на своих плечах, не посмел обернуться. Она что-то шептала ему, словно пела колыбельную, словно раскрывала самую важную тайну. Кажется, он слушал её тихий лепет целую вечность, жадно вбирал в себя звук её голоса, нежные нотки, когда, говоря какую-то бессмыслицу, она тепло улыбалась – вспоминала не Ичиго, думала о малиновых закатах, которые так здорово наблюдать, сидя на крыше руконгайских хижин. Целую вечность она променяла на огненно-ослепительное солнце, которые не светит – горит, обжигает её кожу, сушит слёзы. Не выдержав этого сладко-ужасающего безумия, он обернулся: она протягивала к нему руки - то ли просила его о чём-то, то ли желала отдать что-то хрупкое, очень нужное, очень важное.
Она молчала, только глухо, едва слышно билось что-то в её ладонях.
Он не верил, ей хотелось закричать.
Ренджи придётся простить её - в хрупких ладошках она преподносит ему лишь осколок малиново-хрустального неба. Трогающая до глубины души улыбка, слёзы на глазах.
«Прости, сердце разбилось».
Против ветра
Это было давно и совсем не правда. Рангику просто отчего-то спросила: «Химе, знаешь, сколько на самом деле солнц освещают небо над Сейретеем?».
Орихиме лишь пожала плечами.
«Их всего три. Да, именно три. Одно фальшивое – ярко-жёлтый блин, приклеенный с чьей-то лёгкой подачи к голубому потолку, что отчего-то зовётся небом. Второе – рыжий мальчуган, сталь, чьих глаз греет сердца и живых, и мудрых. Третье… Поймёшь ли ты, если я расскажу тебе о нём? – она тяжело вздохнула и покачала головой, заставив танцевать солнечные блики на её золотистых волосах. – Так и быть, я скажу. Третье солнце правдивее всех, носит огненную корону на голове и смотрит на мир сквозь розовые очки. Это солнце – добрая принцесса, у которой, надо сказать, весьма забавные вкусовые предпочтения, – Рангику рассмеялась. – Но речь не об этом. Это солнце никогда не злится, только иногда смотрит слишком грустно, потому что понимает немножко больше, чем другие. И это солнце – ты», - она улыбнулась, но было в этой улыбке что-то печальное, тоскливое. Вечное.
Тогда Орихиме не поняла её или просто не пожелала этого – слишком пустыми и сложными ей показались слова лейтенанта 10-го отряда. Теперь, когда уже столько всего позади, она наконец-то начала осознавать. Что? Этот вопрос был отчего-то самым сложным.
Орихиме улыбалась – ей нравилось это лёгкое, увядающее молчание природы, окружавшей её. И спокойное зеркало океана по правую руку, и песчаный пляж у её ног, и зелёные верхушки деревьев где-то далеко, даже серая гряда обтёсанных неласковыми волнами камней, недвижимыми изваяниями выдававшихся из морской воды, - всё это было мило ей, грело душу, заставляло свободное теперь сердце трепетать от восторга и нежности. На север, отчаянная, гонимая своим же прошлым.
«Эй, братик, далеко ли мне ещё идти?» - спросила она у резвого ветра, игравшего с её волосами. Ответа нет, только зашумел, заревел океан, и Орихиме кивнула ему. Идти вперёд и не останавливаться, как она любила делать это раньше. Пройдено уже больше половины пути – долгого пути на север, наверное, за океан. Иное ещё не знала, что ждёт её там, но чувствовала – это будет что-то светлое и чистое, наверное, лёгкое и пахнущее свежестью, свободой. Да, старенькие кеды давно истоптаны, и джинсы протёрлись в некоторых местах, но разве это может остановить её, когда по правую руку безбрежный океан, по левую руку – серая пустота, принесённая в эти края ненасытными людьми, а позади – чьи-то голоса, очень знакомые, но теперь чужие. Наверное, среди этих голосов есть и голос ясного солнца с огненными, колючими волосами, наверное, не зря ей чудится его странный, щемящий что-то в грудной клетке смех. Не оглядываясь.
«Эй, слышат ли они меня?» - спрашивала она спокойные волны, изредка пробегавшие по морской глади. Нет ответа, только задорно, немного зло свистел ветер, обвивал своими холодными руками её хрупкую фигурку, трепал край лёгкой кожаной куртки. Орихиме не обижалась на него, не обижалась на молчаливые океанские волны: она шла вперёд, словно за тонкую нить, хватаясь за чужие, дикие запахи новой земли, послушно следовала за ними, удивлялась тому огромному количеству нового, что она узнавала каждый день. Она чувствовала – север близко, он уже готов распахнуть свои объятия, приветствуя рыжее солнце, остужая слезинки на её щеках. Слезинки, которые она забыла смахнуть ладошкой, когда стояла у калитки собственного дома, в последний раз глядя на место, в которое всегда можно было прийти.
Возвращаться больше некуда. Впереди только север, за её спиной – люди, которые никогда её не простят. Не простят, даже если она повернёт время вспять, даже если останется дома тем субботним утром. Она сбежала, нет, не испугалась. Просто она не хочет быть чьим-то солнцем, не хочет дарить ласковые лучи ни живым, ни мудрым. Просто север зовёт, манит сладким ароматом прелой листвы и невежественной свободы. Она не хочет, она не любит. Ни жёлтый блин, висевший над её головой много долгих лет, ни рыжего, когда-то безумно дорогого парня, которому почти удалось стать Богом Смерти. Почти, почти настоящим. Тем, который карает Пустых, который спасает беспомощных. Тем, который будучи почти и не живым, и безмерно мудрым, оставался самым ярким солнцем для неё.
Она сбежала от него на север, потому что хотела чувствовать руками колючий, холодный снег, а не его рыжие колкие вихры, слепящие любящие глаза. Нет, это было слишком давно, нет, это было неправдой. Нет, она никогда не была чьим-то солнцем, а тонкий, безумно давний разговор с лейтенантом 10-го отряда был просто странной, полубезумной шуткой. Нет, она даже не плачет, это просто солёная морская вода капает из серых глаз. И ей даже совсем не одиноко: с ней братец-ветер, который отчего-то осерчал на неё и потому всегда молчит; с ней сестры-волны, безмолвные, холодные, слишком дикие и гордые, чтобы хоть раз взглянуть на бездомное, глупое солнце, спешащее куда-то на север, потому что не знает где запад.
Орихиме уже не шла – бежала, летела. Вообразила себя бурей, силящейся обогнать время и злой рок проказницы судьбы. Не удалось – океан внезапно кончился, кончился и песчаный берег – кончился будто бы случайно, но так тихо и не вовремя. Впереди режущие слух голоса, смех, яркое сияние самого верного солнца, позади, где-то далеко-далеко, наверное, даже не в мире живых, - плещется суровый океан, разбивается белой пеной и мириадами брызг о северный берег. Орихиме заходится диким хохотом, по щекам, сверкающие на золотистом свете, скатываются льдинки слёз. Убежать – не смогла, вернуться – некуда.
«Север, где же ты?» - обнимая колени, спрашивает девушка, но как обычно по старой традиции мозг разрывает тишина. Нет ответа, только на мокром от пролитых солнцем слёз песке отпечатываются чьи-то следы.
«Прости, ты немного не успела», - улыбаясь и гладя её по морковной шевелюре, сказал когда-то великий почти шинигами, ныне простой студент, влюблённый в глупое солнце. Нет ответа. Она плакала, уткнувшись ему в грудь, вновь связанная по рукам и ногам, наверное, очень солнечная.
«Север, где же ты?»
Коматозный
Её жизнь надломилась, полетела в Тартары так же, как однажды раскололась Каракура, когда он взмахнул клинком. Честное слово, она не просила такого счастья. Облака пыли, ошмётки бетона, клочья газет по тротуарам, тонкая струйка крови, змеёй сбегающая по её виску, руки по ветру – всё это казалось ей чем-то далёким и неправдоподобным, словно искусно выполненная гротескная зарисовка, калечащая воображение своей правдивой абсурдностью. Он, наверное, даже не посмотрел в её сторону, даже не подумал о ней, о когда-то самой любимой женщине.
Может, только в самый последний момент, когда её лицо исказила гримаса нечеловеческой боли. Он улыбнулся, этот чудной чудак.
- Ичимару. Гин.
Ей всегда нравилось звучание его имени – было в нём что-то колкое и змеиное, под стать самому шинигами.
- Гин. Гин.
Она улыбалась, прижимаясь к нему, целуя его лицо, шептала что-то бессвязное ему на ухо. В тысячный раз звала его по имени. Гин, Гин – твердила словно приговор. Он молчал – думал о том, что нужно подготовить отчёт для Айзена и оттереть наконец кровь на плитке в ванной. Она страдала, потому что любила сильнее, чем ей этого хотелось.
Его руки были едва ли теплее бледно-голубой, вечно влажной плитки.
«Холодный», - мысль, болезненная и уставшая, посетила её. В красивых серых глазах дикая скука, потом едва ли не ужас. Рангику потрепала старого друга по серебристым волосам и поднялась на ноги. Негромко захлопнулась за ней дверь, разделяя их слишком непохожие миры. Он остался один, как и хотел. Только за спиной маячила тень шинигами, которого благодушный Ичимару Гин сожрал сегодня на обед. Приятного аппетита.
Она не просила такого счастья. Будучи вечно молодой и вечно пьяной, она была вполне довольна жизнью, а солнечные лучи с завидным постоянством путались в её роскошных волосах. Небо было словно полотно, сотканное из полевых васильков, а Гин… Гин был всё также бездушен, словно и не осталось в нём ничего от того мальчишки, что когда-то спас Рангику жизнь.
- Любишь печенье?
Вопрос милый и наивный, так трогательно звучащий из уст нового лейтенанта 11-го отряда. Хорошо ли, что эта очаровательная малышка водится с этими амбалами? Рангику задумчиво посмотрела куда-то сквозь обитую старой вагонкой стену. Печенье разломилось, и пара крошек упала на чёрную ткань хакама, точно как слёзы в тот день, сбежавшие по её бледным щекам, исчезнувшие в складках простого чёрного платья. Она не просила такого счастья, а белая роза в её сухих, уже давно не молодых руках, выглядела жалко и понуро. Она не успела сказать слишком многое, а платить за это будет целую вечность и ещё пару секунд – ровно столько же, сколько она видела его смерть перед своими глазами. Нелепо, правда.
Любила ведь, хотела сделать его счастливым – сломалась. Вспыхнула когда-то чертовски давно, а теперь тлеет под его холодным взглядом. Никаким. Мёртвым. Нет, стойте.
Она не хотела верить в то, что уже конец фильма и начались титры.
Она придумала. Коматозный. Да, это ведь немного легче, нужно просто подождать, пока он не очнётся, и снова по новой – вместе, играть друг с другом в давно не детские игры, менять маски, разбивать костяшки пальцев в кровь от бессильной ярости и злобы, потому что в итоге заигрались, забылись, оступились и рухнули вниз, переломав все кости на ступенях, ведущих на ту самую гору, открывающую путь в Эдем.
- Гин. Ичимару Гин.
Поминальный алтарь стал её лучшим другом, маленькой отрадой. Она проводила у него бесчисленные часы, заворожено смотрела на старое фото одного чертовски чудного шинигами. В застывших глазах ещё искала проблески жизни. Пусто, а с кухни доносится запах гари. Он никогда не любил домашнее печенье.
Окровавленная рука лежит на животе, глаза в небо, золотые волосы и грустные мысли по ветру. Коматозный, это же почти живой, да? Непонимающие взгляды других лейтенантов и капитанов, но в которых легко можно увидеть облегчение. Они не страдают, даже Сой Фонг, по роковому стечению обстоятельств лишившаяся руки, не чувствовала такой адской боли, такой пустоты, такой ущербности, когда хочется лезть на стену, когда готова разорвать грудную клетку голыми руками, только бы вышла эта чернота, этот жар, пожирающий гниющие внутренности. Гниющую, смердящую душу.
- Рангику.
Она отвернулась от него, закрыла лицо руками, но тут же попыталась заткнуть уши. «Не делай мне больно, только не делай мне больно», - сверлила виски отчаянная мысль.
- Рангику, я…
Она уже готова была разрыдаться, закричать, только не было его короткого «люблю», о котором она мечтала всю жизнь, которого боялась больше самой настоящей смерти, было только холодное «я ухожу». И ничего, пустота, правда. Когда за ним закрылась дверь, когда ночь тёмно-синим занавесом укутала Сейретей, она позволила себе заплакать. Всего самую малость, но горло уже не так першило, не так бешено колотилось сердце, не вырывались из груди сдавленные стоны.
Она увядала с тех пор, как его не стало. Нет, не тогда, когда он впал в кому в её воспалённом сознании. Она начала сгорать в тот момент, когда он растворился в черноте гарганты, разинувшей свою пасть посреди ясного неба, что целую вечность укрывало Общество Душ. Ей просто нужен холодный душ, чтобы остудить голову. Она же знает, что это просто ночной кошмар, и если выйти в коридор и постучаться в смежную комнату, то ей откроет чудной шинигами с серебряными нитями в волосах. Тук-тук. И пустота, только жар в грудной клетке. Просто показалось.
Солнце умирало в объятиях кровавых облаков. Скоро выйдет на охоту коварная луна-лисица. Свечка догорала возле поминального алтаря, отбрасывая тени на красивое, но уже старое лицо золотоволосой женщины, сидевшей на коленях перед фото бывшего капитана 3-го отряда.
- Гин. Гин. Ичимару Гин, - твердила словно приговор.
Коматозный.
|
