Название: Я снова уйду. Этюд 2. Мое солнце Автор: Anzz Фэндом: Поющий принц Персонажи/пейринг: Дзигундзи Рэн/ Хидзирикава Масато, Харука Нанами, Ичиносэ Токия Жанр: повседневность, Ангст, романтика Предупреждение: ООС Тип/ вид: слэш Рейтинг: R Размер: мини Статус: закончен Дисклеймеры: не претендую Размещение: только с согласия автора
Текст фанфика:
Его огненные волосы разметались по подушке, как солнечные лучи. К ним нестерпимо хочется прикоснуться, погрузить пальцы в их шелковую волну, прижаться лицом и вдохнуть их аромат, дразнящий запах их вожделенного обладателя. Он мог любоваться им часами, а хотелось всю жизнь, но стена никуда не исчезла, она все так же, стоит на страже принципов его рода, он все так же, прячется за своей бесстрастностью, но после произошедшего срыва ему теперь гораздо хуже. Рэн злится до сих пор. Особенно холоден, нетерпим, резок, в глазах непроницаемый лед, но это только с ним. Другим достается вся его веселость, остроумие, обольщающая теплота и ослепительные улыбки. Масато принимает все как должное. Он ни на что не имеет права, он сам от всего отказался. Его снова спасает каллиграфия. Тонкие линии, трепетные слова, но никаких признаний. Иногда рука замирает, и тогда по холсту расплывается темное чернильное пятно, словно слеза… Работа испорчена. Он меняет ткань на бумагу… Дзигундзи развлекает себя метанием дротиков. Резкие броски посылают их почти в самый центр мишени один за одним. Первый, второй, третий, четвертый, пятый. Первый, второй, третий, четвертый, пятый. Первый, второй, третий, четвертый... Рука застыла. Рэна вдруг пробрало жгучее желание запустить последний прямо в этого упорно безмолвствующего писца, который после всего произошедшего смеет сидеть вот так к нему спиной каждый вечер и полностью игнорировать! Пятый улетел и впился в мишень. Первый, второй, третий, четвертый, пятый. - Может уже довольно? - наконец, зло роняет Дзигундзи. – Может, хватит этого глупого молчания? - А что ты хочешь услышать? Спасибо? – равнодушно отзывается его сосед по комнате. «Какой цинизм!» - Рэна даже передернуло. - Хотя бы. - Спасибо. Рука сжимает дротик, его все же хочется метнуть именно в эту упрямую голову. Золотоволосый заставляет свой гнев утихнуть. - Я тоже должен сказать тебе спасибо. Мне все же удалось понять, где я допускал ошибку, играя ту мелодию, - Дзигундзи внимательно следит за напарником по общежитию, пытаясь уловить, хоть какие-то проблески чувств. – Я услышал ответ в звучании твоего голоса в те минуты, когда… - Замолчи, - резко перебил его Масато. - Почему? Тебе неприятно то, что произошло? А мне показалось, что ты был счастлив. Разве ты не этого хотел? - Не имеет значения. - Вот как… Первый, второй, третий, четвертый, пятый особенно зло впиваются в терзаемую мишень. - Для тебя ведь это тоже не имеет значения, - роняет Хидзирикава. Занесенная для броска рука застывает. Синие глаза метают в сторону писца удивленный взгляд. - С чего ты взял? - Потому, что это не может иметь значения для… - Для такого как я, ты хотел сказать? – усмехается золотоволосый. - Именно так. Ведь я слащавый, недалекий, избалованный женским вниманием принц. Для меня чувства – только красивые слова, своевременное произнесение которых, обеспечивает мне победу над очередным девичьим сердцем! Так думают все. Почему бы и тебе было не присоединиться к общему мнению? – Рэн встал. – Только я считал, что ты, зная меня, все же сможешь разглядеть правду. Все выглядит так, как будто моя жизнь безоблачна, весела и необременительна. Действительно, а какой еще она может быть у представителя рода, владеющего одной из крупнейших промышленных корпораций, если он ко всему не дурен собой и немного в чем-то талантлив? Только безмерно счастливой! Не так ли, наследник рода Хидзирикава? И ты это знаешь по себе. Ведь ты счастлив, у тебя ведь в жизни есть все. – Масато повернулся и упер в говорившего тяжелый взгляд. – Ты просто светишься от этого счастья, – усмехнулся Дзигундзи. – Мне тоже не остается ничего иного, как светится, потому что в моей жизни нет ничего, кроме этого дня, кроме этих мгновений, кроме этой бесполезной нудной учебы. Мать умерла давно, я ее почти не помню. Отца у меня никогда не было, то есть номинально он был, достопочтенный глава рода Дзигундзи! Глава у рода был, был глава у корпорации, а у маленького Рэна отца не было. Потом фактическое состояние дел сравнялось с реальным, он умер и исчез окончательно. Старшего брата у меня тоже больше нет, потому что у него есть власть, деньги и корпорация. Зачем ему какой-то младший брат, который, не дай бог, еще вздумает во что-то вмешиваться и на что-то претендовать? Лучше отослать эту помеху куда-нибудь подальше, впихнуть в какую-нибудь бесперспективную деятельность и время от времени отделываться от него жалкими подачками на карманные расходы. За всю жизнь у меня был только один друг, но и тот… - Я никогда не был тебе другом, - холодно заметил Масато. - Вот так, - горько усмехнулся золотоволосый, - человек, которого я считал своим другом, оказался просто товарищем по несчастью, который терпел меня, пока ему это было удобно, а потом порвал все отношения, не утруждая себя какими-либо объяснениями. Вот что я имею в действительности! Ни-че-го! - Ты кое- что забыл, - уже раздраженно заявляет его сосед по комнате. - Что же? -- Твоих многочисленных поклонниц. - Ах, это… - улыбнулcя Рэн. - Прекрасные леди. Стайка веселых птичек. Но всего лишь стайка птичек… только птички… - глухо закончил он.- Мрачное прошлое, сумрачное настоящее и туманное будущее. Где же взяться свету в этой сгустившейся тьме? Но, в отличие от тебя, я не желаю так жить. На моем небосводе всегда солнце. Его не закроют тучи, и не погасит затмение, потому, что это солнце я нашел и зажег в своей душе. И оно будет светить там всегда, озарять своим теплым, неиссякаемым светом каждый день моей жизни, и тогда для меня, действительно, не будет иметь значение, что кто-то просто воспользовался мной. Мне не жалко! Но ты в этом слишком циничен, наследник рода Хидзирикава. Твое умение видеть в людях марионеток – очень ценное приобретение для будущего главы корпорации, но оно уж очень отталкивающее, для тех, кто имеет несчастье быть рядом. Но какое тебе дело? Для тебя ведь чужие чувства не важны, и произошедшее не имеет значения. Сотри из памяти случившееся и в очередной раз выкинь меня из своей жизни, и это перестанет тебя тяготить. Все очень просто. - Нет, не просто! – не выдержал Масато. – И вычеркнуть не просто! Ни тогда, ни теперь! - Вычеркнешь! – усмехнулся Рэн. – Как сделал это раньше. Подумаешь?! Какой-то нудный сосед по комнате! Что он может значить в твоей жизни, если ничего не значил, даже когда был… товарищем? - Да, я может быть, жизнь хочу с тобой прожить! – неожиданно вырвалось у Хидзирикавы. Синие глаза Рэна распахнулись от удивления. Проклиная свою несдержанность, Масато кинулся прочь из комнаты. - Жизнь? – проронил Дзигундзи. Дверь хлопнула, а через несколько мгновений снова открылась. Он кинулся было на встречу, что бы, потребовать объяснений, но это был не Хидзирикава. Всего лишь одна из его птичек. Она что-то растерянно бормотала, смотря на него глазами полными восхищения, но он не мог ее слушать. В разуме и сердце оглушительно стучало так горячо и неожиданно брошенное Масато признание. Неужели все так серьезно? Так серьезно? Настолько? Не просто приключение, а жизнь? Эмоции бурлили. Он не понимал сам себя. Хотел ли он этого? Был ли готов? Боялся… Он боялся надеяться! Запрещал себе даже думать, но… ведь все равно надеялся…Тогда если это то, чего он действительно хотел, даже таясь от самого себя, почему он стоит здесь? Почему не бросился за ним? Почему опять дал сбежать без объяснений? Ведь теперь этот холодный жестокий узел условностей и противоречий, так неожиданно разрубленный внезапным откровением, снова затянется. Масато опять замкнется в молчании, уйдет в холодность и отрицание! Дзигундзи хотел кинуться, но … перед ним все еще что-то говорит маленькая несмелая птичка. Если бы она только знала, насколько он сейчас далек от понимания ее чаяний! - Я люблю вас, господин Рэн! – закончила она полувыкриком, и это было единственное, что смогло пробиться сквозь шквал его собственных чувств. Он опустил на нее глаза. - О, благодарю вас, прекрасная леди, - он заставил себя улыбнуться и даже взял ее руку, - но для этого еще слишком рано, ведь я пока не стал популярным исполнителем. - Нет, я…, - совсем растерялась девушка. - Благодарю вас за такую лестную оценку моих скромных успехов на вокальном поприще, но сейчас прошу меня простить… я должен немедленно вас покинуть… , - и стремительно выйдя из комнаты вместе с гостьей, он поспешил по коридору, оставив поклонницу барахтаться в сумбуре мрачных чувств. Масато сначала бежал, потом осознав, как странно это выглядит со стороны, перешел на быстрый шаг. Сердце пыталось вырваться из груди и вернуться, ведь он все же смог проломить свою собственную стену, смог признаться! Зачем же он теперь бежит, когда должен был выяснить все до конца? «Как по-детски, – ругал он сам себя. – Куда я бегу? Что за ребячество? Когда же я перестану убегать от самого себя? Глупо! Глупо! Сам заявил такое и сам же сбежал, словно застенчивая школьница! Глупо! Наверное, он еще долго будет смеяться, вспоминая это! И как я только мог такое сказать, ведь я даже никогда не думал… Здесь не о чем думать… он прав… Вычеркнуть… Вычеркнуть! И на этом все! Забыть! Забудет ли он…? Какая глупость! Какая нелепость! Какое безумство!» Чувство не желали успокаиваться, они бурлили, как потревоженный ураганом океан. Произнесенное признание всколыхнуло все его существо. Эмоции требовали немедленного выхода, иначе они грозили просто задушить его! Куда он мчится, едва ли не расталкивая идущих по коридорам соратников по учебе? «Выход! Ищи выход!» - стучало в разуме. Играть! Он должен играть! Музыка всегда заменяла ему слова! Комната для музыкальных занятий оказалась свободна. Он рухнул на стул, подбросил крышку и утопил пальцы в клавиши! Музыка полилась горячей, страстной рекой. Поток бурлил, вздымал волны на перекатах, обрушивался водопадами, устремляясь вниз сразу всей своей мощью, восставал и сметал все на своем пути, подобно цунами! Резко. Отрывисто. Надрывно. Коверкая канонический строй. Слишком страстно, но особо прекрасно именно в этом исступленном рвении! Пальцы безумно быстро носились по черно-белому полю. Едва успевали нажать на одну клавишу и уже устремлялись к другой. Музыка - исповедь захватывала слушателей. Она кричала, она требовала понимания! Многие останавливались, что бы уловить яснее, проникнуться глубже. Харука, проходя мимо, не смогла удержаться, и заглянула. Масато смотрел прямо перед собой, но не видел ничего, его взгляд был погружен глубоко в себя, он не следил за руками, он не задумывался над тем, что играет. Мелодия лилась сама по себе, унося боль из его души, помогая справиться с нахлынувшими переживаниями. По лицу исполнителя проходили конвульсивные волны терзаний, и пальцы еще жестче ударяли по клавишам. Девушка осторожно подошла, боясь нарушить жгучий поток вдохновенной игры, и встала за спиной Хидзирикавы, в восхищении молитвенно сложив ладошки. Дзигундзи тоже бежал по коридорам и тоже не знал куда. Куда мог направиться его сосед по комнате? Где бы искал укрытия от душевных мук? Рэн с горечью понял, что даже не знает, где любит бывать Масато. Они уже несколько мучительных месяцев прожили бок-о-бок, а он о нем так ничего и не знает?! У кого-нибудь спросить? Но у Хидзирикавы нет друзей, в любом случае нет того, кто знал бы его лучше, чем сам Рэн! Путаясь в собственных мыслях, золотоволосый бестолково метался по академии. Пока из открытого окна на него не обрушился гневный поток признаний и боли. Тяжелая, ураганная музыка надрывала фортепьяно в комнате музыкальных репетиций. Мрачным отчаяньем вибрировал окружающий ее воздух. «Он!» - дернулось сердце. Вихрем Рэн пронесся на второй этаж. Дверь была приоткрыта, он хотел распахнуть ее резким рывком, но остановился, потому что взгляд обнаружил в комнате не только самого исполнителя, но и завороженного игрой слушателя. Нанами стояла прямо над ним, затаив дыхания и не скрывая своего безмерно восхищения. «Вот значит, для кого ты играешь…» - с болью подумал Рэн, он отступил на шаг, потом еще на шаг, а затем вдруг сорвался с места и кинулся прочь.
Пальцы пришлось срывать с клавиш, они не хотели останавливаться, но в музыку уже начинала переходить слишком сокровенная глубина. - Браво, - тихо обронила девушка, а потом смелее: – У вас настоящий талант! Масато вздрогнул, он не заметил, что в комнате появился кто-то еще. Крышка закрылась. Он рывком встал. Харука еще что-то говорила, но в его голове болезненно пульсировало: «Талант? Нет! Это трусость! Жалкая, позорная трусость! Я до сих пор не могу высказать все это словами! До сих пор, как в детстве, прячусь за музыку! Мечтаю, что бы меня поняли, но никто не понимает! А я только играю! Трусость! Трусость!» - Прости, - выдавливает он из себя и быстро покидает ее.
Опять взаимный холод. Опять молчание. Но Масато видит в этом спасение, ему не приходится ничего объяснять, обнажать душу, можно продолжать безмолвно лгать о том, что ничего не произошло.
Слухи о возможном отчислении Дзигундзи из академии распространились очень быстро. Хидзирикава сначала не поверил. Рэн хорошо учится, даже не смотря на то, что, будучи в классе «S», особого рвения в учебе не проявляет. Все оказывалось до обидного просто, он игнорировал задание учителя сочинить песню. Отчисление… это на самом деле был неплохой выход из всей этой напряженной ситуации… Да, легко было бы так рассуждать, но представить, что однажды Масато вернется после занятий в эту комнату и не застанет здесь Дзигундзи, было слишком невыносимо. Когда-то в его почти безрадостной жизни тоже сияло солнце, и этим солнцем был Рэн. Они не часто встречались, в основном на скучнейших официальных мероприятиях, на которые их родителям приходилось тащить младших представителей фамилий. На невероятно унылых торжествах, Масато предпочитал отсиживаться где-нибудь в углу. И однажды там его нашло маленькое солнышко – синеглазый, огненноволосый мальчуган его возраста. Он искрился. Раньше Хидзирикаве не приходилось встречать таких людей, в его окружении детей не было, только взрослые, закованные в жесткие рамки послушания и дисциплины. Его отец строго держал дом и род. Рэн казался ему удивительным и притягательным лучистостью глаз, озорством улыбки, изворотливостью ума, завлекающего скромного и нерешительного Масато в какую-нибудь безумную проделку. Согласившись один раз, Хидзирикава больше никогда не отказывался. Когда все раскрывалось, следовало строгое наказание, но он не о чем не жалел, потому что в те редкие часы, когда он был с Рэном, когда они были в месте, когда он воплощал его очередную веселую затею, он чувствовал себя на удивление свободным и даже счастливым. Музыка оказалась их общим увлечение и они часто соперничали в этом, то затевая спор о том кто сможет взять выше ноту, то соревнуясь в быстроте игры, то состязаясь на самое верное запоминание мелодии с первого прочтения… Несколько раз им даже посчастливилось играть вместе… Потом они немного выросли и в один ужасный день, слушая, как Рэн играет на саксофоне, Масато почувствовал именно то, что теперь преследует его всегда… это совсем не было похоже на дружеские чувства. Эти новые, но слишком острые ощущения и порывы испугали его. Он понял, что они будут неотвратимо толкать его переступить запретную черту. Наследник рода Хидзирикава не мог позволить себе ничего подобного. Даже подумать не смел. А он не мог не думать. Не мог не думать о Рэне, о его губах, плотно обхвативших мундштук саксофона, о том, что эти губы страстно хочется ощутить в другом месте… Он нашел единственных выход спастись от все нарастающего вожделения – порвать все отношения. Он даже не пытался объяснить Дзигундзи свое решение. Правда никогда не должна была открыться. Рэн делал попытки возобновить общение, но Масато игнорировал все его старания, сбегал, уходил, отворачивался. Их встреча в академии была для него тяжелейшим ударом. Все, что он с таким трудом уничтожал в себе все эти три года, воспряло в один миг, разрослось еще сильнее, и пожирало его душу еще пламеннее. Преисподняя чувств разверзлась перед ним во всей губительной красе, стянув в свой жаркий котел его терзания, страхи, боль и неистовое вожделение. Дзигундзи снова стал его солнцем, пусть холодным, несколько надменным и резким, изменчивым и ветреным, но все-таки светилом. Если Рэн опять исчезнет из его жизни, свет снова погаснет, но он спасет себя от низвержения в бездну... На самом деле, наследник рода Хидзирикава не умеет думать о других, потому что всегда у него был только он сам, а сейчас ему очень хотелось сделать что-то для другого, тем более, для того, кто, как это не отрицай, слишком дорог ему. Дзигундзи играет на крыше. Напряженно поет саксофон. Масато решается поговорить с ним об отчислении, но разговор не получился, там оказалась Харука. В последнее время она как-то странно все время встает между ними. Позерствуя перед ней, Рэн нес какую-то чушь, и взбешенный этим, Хидзирикава тоже не сдержался, неумело выплеснул свои эмоции, дело дошло даже до рукоприкладства. Дзигундзи принял удар и даже не ответил. Масато это разозлило еще сильнее. Если он хочет уходить – пусть уходит! Ни к чему устраивать перед Нанами трагические сцены! И теперь ему действительно будет все рано, что делает Рэн! Почему здесь на крыше он был именно с Харукой? Почему играл именно ей? Масато устал об этом бессмысленно переживать! Дзигундзи вернулся в комнату уже после полуночи. Свет был выключен, но Хидзирикава не спал, волнение о судьбе его золотоволосого не давало ему сомкнуть глаз, но пока Рэн не лег, он упорно делал вид, что погружен в сон. Последний день сдачи песни настал, и она прозвучала, вызывающе громко, как демонстративный выпад в сторону тех, кто не верил в возможности Рэна. Масато улыбнулся. Одно сплошное позерство. Только неприятно кольнуло то, что песня была посвящена девушке… Хотя какое ему до этого дело?! Только бы он не обидел ее… Опасность миновала, и будни должны потянуться своим чередом. Снова молчание, снова холодность. Масато застает неприятную сцену: пользуясь своим обаянием и умением очаровывать, Дзигундзи добивается от Харуки выбрать его в качестве партнера для выпускного выступления. Масато даже не смог понять, что больше его разозлило, то, что Рэн пытается заполучить в пару ту, которую он выбрал для себя, или то, что во всех его жестах Хидзирикава видит гораздо больше, чем просто интерес к творческой личности. Очередной неприятный, но ничего не значащий разговор. Они разошлись в разные стороны.
И все же не зря судьба свела их именно с Нанами. Она оказалась настоящей доброй волшебницей. Ей удалось совершить невозможное – объединить их в группу, доказать им, рьяным индивидуалистам, что они могут работать и вместе! Самолюбие Масато, как впрочем, и остальных, было задето тем, что он не стал для Харуки избранным, но зато теперь у него появилась новая потрясающая возможность… репетировать вместе с Рэном! Пусть Хидзирикава ничем не выдает своей радости, а напротив, держит маску непроницаемости еще крепче, но работа над песнями вместе с Дзигундзи доставляет ему подлинное удовольствие. Никогда он еще не занимался музыкой с таким, хоть и затаенный, но восторгом… Разве только в детстве… и с Рэном… Но постепенно даже эта радость стала омрачаться, даже это удовольствие затухать. Масато все чаще перехватывал взгляды, которыми обменивались Дзигундзи и Ичиносэ. Токия такой же замкнутый, холодный и непроницаемый, как и сам Хидзирикава, но еще более недоступный и мрачный… Неужели это и привлекает к нему Дзигундзи? Или это Ичиносэ привлекает жгучая, но несколько надменная солнечность Рэна? Этот интерес есть! И он взаимный! Хидзирикава был в этом уверен, но каждый раз заставлял себя убеждаться в этом снова и снова, перехватывая взгляды, наблюдая и анализируя поступки обоих подозреваемых. Дзигундзи, его гордый Рэн, для которого избранность необходимая норма жизни и единственная приемлемая форма серьезного общения, сам уговаривал Токию вступить в группу, поддержать Нанами. Такого от него не ожидал никто, особенно Масато. Душу разъедала…Да! Ревность! Гадкое! Отравляющее жизнь чувство! Ревность! Хидзирикава убеждал себя, что не имеет на нее право, что глупо ревновать того, с кем у тебя ничего нет и быть не может….! Сердце и душа не желали слушать ни одного разумного довода. Им было плохо, им было больно, им был одиноко! Разум пытался сжалиться на их терзаниями и доказать себе, что возможно это всего лишь игра воображения, горькое заблуждение, не имеющее ничего общего с действительностью… Факты упрямо говорили об обратном. Постоянные опоздания, а временами и неявки Ичиносэ на репетиции, больше всех злили именно Рэна, и он первым бросал все и уходил, как будто без Токии для него это не имело смысла. Пусть другие и видели в этом только проявление самовлюбленной и нетерпимой натуры Дзигундзи, но Масато знал, что на самом деле Рэн не такой, и его раздражение говорило Хидзирикаве о том, что его золотоволосый придает присутствию Токии удивительно большое значение. Масато порой даже хотелось узнать, станет ли Рэн и его задержки и отсутствия переживать так остро и непримиримо. Когда же Ичиносэ все же появлялся, и репетиция шла своим ходом, Дзигундзи оказывался весьма далеко от своего соседа по комнате, но всегда поразительно близко именно к Токии. В ходе творческого процесса участники группы невольно делились на две группы… казалось это происходит само по себе, пусть даже это и выражалось только в том, кто стоит по правую сторону от инструмента, а кто по левую. Его золотоволосый всегда оказывался в одной группе с Ичиносэ. Рэн заметно меньше времени стал проводить в комнате. Сначала Масато пытался не обращать на это внимание, находил ему какие-то оправдания, вел бесконечные диалоги с собой о том, что его не должно все это занимать, что Дзигундзи на самом деле всего лишь прогуливается где-нибудь со стайкой своих поклонниц…! Не помогало. Душу жгли неуместные подозрения. Ему почему-то казалось, что все то время, которое его золотоволосый проводит не на занятиях и не с ним, Рэн посвящает Ичиносэ! В воображении тут же всплывали идиллические картины прогулок по саду и длинных задушевных разговоров. Всего того, чего так отчаянно хотелось самому Масато! Все это безумно терзало его. Он запрещал себе об этом думать, и тогда страдал еще сильнее. Доходило даже до того, что он срывался с места и отправлялся разыскивать Дзигундзи по академии. И действительно бывали случаи, когда он заставал его в компании Токии. Даже если все и выглядело только невинным дружеским разговором приятелей, Хидзирикава понимал что все его подозрения, абсолютно все, верны! Он теряет Рэна! Но только… как можно потерять того, чего не имеешь? Оказывается можно! И это еще более невыносимо! Так страстно желать, самому отказаться, терзать себя из-за этой невозможности принять, а потом увидеть, как все то, о чем ты так неистового грезишь, отдается другому…! Немыслимо! Совсем неожиданно для него забрезжил свет надежды, когда выяснилось, что Ичиносэ обманом выдавал себя за брата известного певца Хаято, и что на самом деле они один и тот же человек. Все были поражены, оскорблены и злы. Особенно Дзигундзи. Масато казалось, что он прекрасно понимает особо жгучую природу этого недовольства Рэна. Несмотря на то, что они так сблизились с Токией в последнее время, он так ему и не открылся. Разумеется, у Дзигундзи гораздо больше оснований злиться, чем у других. Хидзирикава прекрасно видел, как он переживает все это. Рэн ушел на крышу, как часто это делал, чтобы подумать и побыть в одиночестве, но даже не стал играть на саксофоне, это встревожило Масато еще больше. Хидзирикава решил, что это прекрасный момент, что бы попытаться выяснить, что думает его сосед по комнате о происходящем, и как относится к совершенно естественному выходу из таких обстоятельств – исключению обманщика из состава группы. Оказалось, что, несмотря на все свое резкое неприятие ситуации, Дзигундзи все же против столь радикального шага. Это удивляет Масато еще сильнее. Подобное понимание и снисходительность не были свойственны резкой и немного идеалистичной натуре его золотоволосого, значит…? Значит Ичиносэ действительно важен для него? Значит его присутствие Рэну необходимо, не смотря на всю открывшуюся ложь! Масато выслушал ответ, обронил фразы нечего незначащего удивления и ушел, тяжело переживая глубоко проникшую в его душу боль. Он прав. Слишком прав во всех своих подозрениях. Во время откровенного разговора с Ичиносэ, когда он перед всей группой признался в своем обмане и просил прощение, Масато видел гораздо больше, чем остальные. Он не мог в этот момент наблюдать за лицом Дзигундзи, потому что стоял далеко за его спиной, но неотрывно следил за взглядом Токии. И этот взгляд голубых виноватых глаз был обращен именно к его золотоволосому. Рэн выступил тогда вперед, Рэн говорил за всех, почти один на один. И это выглядело как объяснение двух важных друг для друга людей. Теперь Хидзирикава окончательно во всем убедился. Ревность истощала душу и тело. Масато отчаянно боролся с ней. Намеренно закрывал глаза, отворачивался, пытался не смотреть, не замечать, тех взглядов, которыми продолжали обмениваться его мучители. На совместных репетициях он никак не мог сосредоточиться на музыке. Хотелось схватить Дзигундзи и закричать ему в лицо: «За что? За что ты так со мной? Почему он? Зачем тебе это?» Но ведь он не имел права на эти вопросы. Между ним и его недосягаемым светилом ничего нет и быть не может. Значит, ничего не мешает Рэну строить отношения с кем-то другим. Когда золотоволосый возится со своими птичками, откровенно заигрывает, в открытую обольщает и обещает дойти во всем этом до логического конца, Масато почему-то не так безумно больно, как от одного перехваченного теплого взгляда от Ичиносэ к Рэну или от Дзигундзи к Токие. Может быть, в глубине души он понимает, что птички – это действительно не серьезно, в отличие от быстро развивающихся отношений с Ичиносэ. Терять, так и не обретя – нечеловечески жестокая пытка. Хидзирикава вынужден держать все в себя, таится ото всех, делать вид, что все в порядке, что работа в группе по прежнему доставляет ему удовольствие, и он желает себе именно такой судьбы… Он обжигает спину Рэна огненными взглядами, давая свои чувствам отражаться в очах только тогда, когда этого никто не увидит, особенно его надменное светило. Преисподняя горьких страстей затягивает его все сильнее. Спасения нет. Он понимает это каждый день, час, минуту. Он гибнет, поглощаемый ею. Но даже так лучше, чем переступить через собственные принципы, через устои его рода, через мнение мира. Проходя по коридору, Хидзирикава слышит саксофон. Взгляд быстро находит на крыше знакомую фигуру. Мелодия тоже знакома, та самая, которую они пытались слушать вместе, так самая во время которой… Это было безумием. Нереально прекрасным безумием. Порой Масато даже не верилось, что все то, что он помнит и навечно сохранит в своем сердце, действительно произошло. Его кошмар, его мечта воплотились в реальность и оказались в тысячу раз упоительнее самых заоблачных грез. Он опять слышит в музыке затаенную грусть. Саксофон рассказывает о душевных тревогах своего хозяина. Неужели Рэну все так же плохо? Неужели он все еще переживает…? О чем? С Токией все благополучно разрешилось, они… вместе… Тогда что еще может тревожить его солнце? Неужели все-таки… он? От этой мысли сердце радостно затрепетало. Как-то совсем по-девичьи… какая глупость! Ему наверняка все кажется. Просто мелодия несколько грустная. Вот и все. Ничего в ней нет. Это только мастерство исполнителя наполняет ее видимостью истинных чувств. На самом деле есть только мастерство… К этому мастерству хочется прикоснуться. Воспринять полнее. Ближе. Глубже. Хидзирикаву непреодолимо потянуло на крышу. Он не знал, что скажет своему светилу и скажет ли вообще. Чувства пребывают в совершенном сумбуре. Просто он непременно должен его увидеть. Обжечь душ, пусть даже холодным, но его взглядом. Даже от этого станет немного легче. Закат разливает повсюду золотистое свечение, превращая весь мир в сверкающую драгоценность. Завораживающе плывет музыка, пробираясь в самые затаенные уголки души, уговаривая отбросить терзания и сомнения, и наконец во всем признаться… Масато кажется, что именно в эти мгновения он так катастрофически близок к ненужному откровенному признанию. Он сейчас увидит Рэна, погруженного в игру, обнимающего свой сияющий саксофон, ласкающего его своими страстными губами…! Как прекрасно и, в тоже время, как все это ужасно! Неужели он не сможет удержаться и действительно разрушит сейчас собственную стену? Не лучше ли тогда повернуть обратно, пока не поздно?! Поздно! Он уже на крыше! Рэн продолжает играть, и последние лучи заходящего светила одаривают его поистине золотым ореолом! Восхитительно! Именно это хочется прокричать во всю силу легких! Ты великолепен! Но взгляд находит на крыше то, чего здесь не должно было быть. Он обнаруживает присутствие третьего! Это… Токия! Он сидит напротив Дзигундзи и неотрывно следит за исполнителем. Взгляд Рэна тоже устремлен к нему. Это только их мир. Эта музыка звучит только для них двоих. И Масато нет здесь места! Сердце и душа взвыли от боли. Это жжет как предательство, но ведь это не так! Ему просто нет здесь места! Он просто сам от всего отказался! Болевая волна была слишком сильной и отзыв тела слишком яростным. Дзигундзи почувствовал его присутствие. Обернулся. Хидзирикава не смог подавить мучительную судорогу, прошедшую по его лицу. Но его золотоволосый не прекратил игру, и все что оставалось Масато уйти… Невероятных усилий ему стоило не бросится прочь со всех ног, не разбирая дороги, а почти спокойно уйти… Да, он уходит. Так и должно быть. Наконец, он уходит. Ему больше нет места в жизни этого светила. Встревожено ноет душа. До боли хочется выговориться, излить все накопленное, что бы освободится от этого тяжкого груза, что бы, вздохнуть свободнее. Пианист как всегда бросается к фортепиано. Снова признание без слов, жгучее и рвущее душу. Мрачные возгласы инструмента переплетаются со стонами его души. Слышат многие, но не понимает никто. Он почти привык к этому. Миру нет до него дела. Других трогает только музыка, а не терзания его сердца. Пусть слышат, пусть не знают, сейчас он играть только для себя. Потому что чувства хотят вырваться, потому что слишком жгут, душат и мешают спокойному течению его не слишком радостной жизни. Лучше пустота, чем терзания. Пусть все выльется в музыку. Пальцы пробегают туда и обратно, но он снова не смотрит на клавиши. Ему не нужно следовать чьей-то мелодии, за него играет сердце, мучительно ноет, обращая свои стенания в странную мелодию. Такую красноречивую и такую молчаливую! Внезапно его настигает ощущение чьего-то присутствия. Масато возвращает взгляд в реальность. От двери к нему быстро направляется Дзигундзи. - Что тебе нужно? – недовольно бросает Хидзирикава, прекращая игру. - Ты! - коротко и вызывающе заявляет Рэн. В следующее мгновение губ Масато достигает стремительный поцелуй. Не давая ему опомниться, золотоволосый захлопывает крышку, поднимает музыканта и пересаживает на нее. Хидзирикава пытается сопротивляться, пытается оттолкнуть, но лобзание слишком жгучее, слишком сладостное, слишком желанное, оно кружит голову и заставляет обо всем забыть. Руки поспешно расстегивают рубашку, высвобождая притягательную обнаженность. - Я запер дверь, - шепчет ему на ухо Дзигундзи, и это последнее, что осознает Масато перед тем, как провалиться в упоительное безумие. Рэн охватывает ласками его шею, грудь и живот, дразнит языком маленькие, быстро наливающиеся на груди упругости, проводит влажные дорожки вдоль ребер. Голубоглазый принимает это, откинувшись в страстном изгибе на черный лак крышки фортепиано, но ему этого мало. Ему хочется другого. Он жаждет отдавать, а не получать. Масато поднимается, льнет губами к горячим устам Рэна, снимает с него сорочку и теперь сам терзает ласками то, что так долго вожделел, что было так близко, но так недоступно. Золотоволосый тоже не долго выдерживает, их безудержно влечет вперед. Быстро снимаются строгие форменные брюки, полностью обнажаются тела. Желание подрагивает в обоих одинаково сильно. Почти нежно Рэн поднимает ногу голубоглазого и ставит на стул. Палец проскальзывает внутрь. Масато напрягается от неприятного ощущения, но остальные персты кисти уже исследуют тянущуюся вверх горячую упругость. Это отвлекает на себя все внимание. Губы требовательно терзают уста. Напряжение все сильнее натягивает покровы плоти. Рэн слегка прикусывает ему губу и плавно входит. Руки смыкаются в объятьях. Масато сжимается под атакующими ударами, отгоняя боль и сосредотачиваясь только на внутреннем и внешнем трении. Истекая прозрачным каплями, влага смачивает сведенный напряжением пресс, и скольжение становится еще более сладостным. Восхождение быстро подходит к своему завершению. - Я хочу снова сыграть на нем, - жарко шепчет золотоволосый и покидает глубины блаженства. Губы принимают чувственную плоть в себя. Масато начинает стонать и опять откидывается на темную гладкость. Плотным обхватом уста движутся вверх и вниз. Еще никогда Рэн не играл с таким безумным упоением. Это была музыка сфер! Истязаемое судорогами наслаждения тело выгибалось, все сильнее походя на его любимый инструмент. Руки скользили по коже, как пробегали по клавишам саксофона, как касались блестящих полированных поверхностей, только сейчас его инструмент был действительно живым, теплым и трепещущим. Голубоглазый не выдержал, взметнулся в броске экстаза, потом забился в блаженных конвульсиях, постанывая и кусая губы. На этот раз Рэн не дал ему просто расслабиться и затихнуть. Он вернулся в тело и заставил его извергаться еще сильнее, полностью, без остатка, до окончательного опустошения и изнеможения. Чуть резче, чуть сильнее, потому что боль больше здесь не властна, восторг наполняет тело. Золотоволосый настигает Масато всего в несколько ударов. Стоном страсти он отдает ему себя, изливается горячим потоком. Кровь стремительно возвращается в покинутые просторы, принося с собой упоительное блаженство. Объятья еще крепче… до боли…потом тела покидают силы. Они оба опускаются на лаковую крышку. Тяжелое дыхание и стук сердец в унисон. Они еще никогда не были так безоговорочно согласны друг с другом! Глаза закрыты. Души плавают в теплом море взаимного удовлетворения. Но реальность возвращается. Разум начинает беспощадно анализировать произошедшее. Безумный поступок. Сокрушительный проигрыш. Огромная глупость. И еще много подобных эпитетов Хидзирикава находил для определения случившегося. Стена рухнула. Ему больше негде прятаться и он больше не желает этого. Ему хочется открыто наслаждаться тем, кто сейчас лежит в его объятьях. Заполнять им каждую секунду своей жизни, каждый миллиметр пространства. Больше никогда не отпускать, потому что рядом с ним солнце зажигалось и в его груди, распаляло душу жаром свершений и жаждой жизни. Он действительно хотел бы отдать ему всю свою жизнь, всего себя, но… он себе не принадлежит, он принадлежит роду… Снова убивать себя отказом? Масато крепче прижался к расслабленному телу и уткнулся лицом в шелковистые лучики. Только не сейчас! Сейчас это немыслимо! Он слишком долго этого хотел! Слишком долго запрещал себе это! Сил не хватит! Хотя бы немного, но он должен позволить себе наслаждаться этим. До окончания учебы осталось около двух месяцев. Он оставит это время для них. Пусть так не долго, но они будут вместе. Пока это возможно… пока в этих стенах… пока жестокий реальный мир не разлучит их… - Даже не думай! - вдруг заявляет Рэн, словно прочитав его мысли. – Даже не думай, что теперь сможешь вычеркнуть меня из своей жизни, - и синие очи жестко впиваются в него взглядом. – Я тебя больше не отпущу. Ты ведь тогда исчез из-за этого? Масато отвел глаза. - А я с ума сходил, не знал, что и думать. Не мог понять, чем обидел тебя, боялся, что ты обо всем догадался и с омерзением отвернулся от меня… - Так ты тоже…? - удивленно обронил голубоглазый. - Каждый раз, когда он касается моих губ, каждый раз, когда я прохожу рукой по его холодным золотистым бокам я почему-то… думаю о тебе… Глупо, правда? - Прекрасно, - летит ему в ответ горячий шепот, и губы опять утопают в поцелуе. Но даже это ничего не меняет. Мир жесток. Его мир, его отец, его род никогда этого не примут, а он не готов бросить вызов всему, всей своей жизни, всему своему воспитанию и вбитым в разум ценностям. Только пусть Рэн не знает об этом, пусть хотя бы он будет безоглядно счастлив. - Я обещаю, что отпущу всех своих пташек, - шепчет золотоволосый, покрывая лобзаниями его щеки и шею. – Я знаю, они тебе неприятны. Мне больше никто не нужен. Только ты. И я тебя больше никогда не отпущу! - А как же…., - и голос предательски дрогнул, - ….Ичиносэ? Золотоволосый непонимающе смотрит на него. - Причем здесь он? По лицу Масато опять проходит болевая судорога, и он пытается отвернуться, но Рэн удерживает его лицо и возвращает к себе. - Неужели ты думал… что между мной и Ичи что-то есть? Голубоглазый опять пытается уйти в сторону, что бы скрыть проступающие на лице горькие чувства. Рэн снова поворачивает его на себя, на его губах грустная усмешка, а потом он становится совершенно серьезен. - Мне никто не нужен, кроме тебя. Абсолютно никто. Если хочешь, я со всеми порву. Уйду из группы…. - Не надо. Пусть все останется, как есть. Пусть никто не видит, что что-то изменилось. - Почему? - Это будет только наша тайна. - Если ты так хочешь… Масато печально улыбается. Он слишком хорошо знает жестокую правду. У них осталось чуть больше двух месяцев. Больше он не позволит себе потратить ни одной драгоценной минуты впустую. Он будет наслаждаться отчаянно и самозабвенно, пока выпуск из академии не разведет их в разные стороны. Тогда он снова уйдет, унося в ноющем сердце сладостные воспоминания, что бы больше никогда не вернуться в свою Преисподнюю страстей.
Так-с, для начала скажу в целом о произведении, а потом уже скажу об ошибках и опечатках. Эта часть очень понравилась. Когда писалось о Нанами, о Токии, я будто задыхалась, правда, не люблю, когда Масато больно. Великолепно показаны чувства, переживания и эта безумная, местами фанатичная любовь к Рэну. ООС-а нет, правда нет, даже для яоя я его не вижу. Масато тот самый Масато, что смотрел на меня с монитора, когда я просматривала это аниме. Да и Рэн такой же, что очень радует. Прекрасно ведь, когда персонажи не меняются. И Нанами Вы тонко указали, особенно ее жест, как будто молится. Она такая, простая, но очень добрая. одно лишь понять не смогла, но думаю, что об этом узнаю в следующих частях. Почему же все-таки Реэ и Токия дружат?
Теперь об ошибках и недочетах. Выделять из такого огромного текста все, просто ужасно. Но то, что я запомнила, все-таки скажу. Во-первых, будьте внимательны с окончаниями. Вот пример из текста "Обжечь душ, пусть даже холодным, но его взглядом." Тут должна быть "душу", ведь так? Просто еще раз, на досуге перепроверьте именно это. Но есть и ошибки. Я не могу понять, почему Вы ставите многоточия по середине последнего слова и восклицательного/вопросительного знаков? Ведь, вообще-то, ставить нужно так: Он пришел!.. или Он пришел?.. Еще слово "бок-о-бок" , оно пишется без дефисов, то есть так "бок о бок". Отдельная тема союз "чтобы". Вы его всегда пишете раздельно, почему? Союз "чтобы" пишется слитно всегда, так как частицу "бы" мы не можем переместить в другое место. А «что бы» - это местоимение «что» и частица «бы», здесь частицу легко переместить в другое место предложения. Вот примеры из Вашего текста, где должно быть слитно, а у Вас раздельно. "Мечтаю, что бы меня поняли, но никто не понимает!" "До боли хочется выговориться, излить все накопленное, что бы освободится от этого тяжкого груза, что бы, вздохнуть свободнее." "Голубоглазый опять пытается уйти в сторону, что бы скрыть проступающие на лице горькие чувства." "Тогда он снова уйдет, унося в ноющем сердце сладостные воспоминания, что бы больше никогда не вернуться в свою Преисподнюю страстей."
Еще одну вещь хочу добавить. Не хочу, чтобы Вы сочли это за придирку, но это слово "золотоволосый". Оно опять режет глаза. Во-первых, Рэн не золотоволосый, а во-вторых, это слово так часто используется в тексте, что вызывает нервный тик. Кстати, еще подумайте над словами "конвульсии" и "судорога" в Вашем тексте, так как они мешают плавности и портят вид.
Удачи.
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. [ Регистрация | Вход ]
