 Фанфик «Я снова уйду. Этюд 6 (завершающий) | часть 1»
Шапка фанфика:
Название: Я снова уйду. Этюд 6 (завершающий). Мое обещание
Автор: Anzz
Фэндом: Поющий принц
Персонажи/пейринг: Дзигундзи Рэн/ Хидзирикава Масато, Дзигундзи Рэн/ Ичиносэ Токия
Жанр: повседневность, Ангст
Предупреждение: ООС
Тип/ вид: слэш
Рейтинг: NC-17
Размер: мини
Статус: закончен
Дисклеймеры: не претендую
Размещение: только с согласия автора
Текст фанфика:
Бывает ли счастье осязаемым? Бывает ли оно полным? Бывает ли безумным? Может ли быть всепоглощающим и всеобъемлющим? Способно ли оно наполнять каждую минуту, секунду, мгновение жизни? Ичи мог уверенно произнести эти пять счастливых «да». Его жизнь была именно такой – нереально счастливой. Уже больше года… точнее год, два месяца и четыре дня. И каждый из этих невероятно радостных дней он спрашивал себя: почему же он до сих пор не сошел с ума? Почему его сердце не остановилось, изможденное непрерывным жарким трепетом? Возможно, потому что это бы значило навсегда потерять свое бесценное светило, расставшись с ним, ведь оно пока еще принадлежит этому миру, а возможно, все дело в том, что природная сдержанность не давала Токии в полную силу проявлять свои чувства. Он смирял их поток, как мог, опасаясь, что, обрушившись всей своей бурлящей страстью на того, кто был причиной этого безмерного счастья, они его просто задушат.
Ичиносэ позволял своим эмоциям облачиться в слова лишь изредка, в основном он молчал, но глаза… его восхищенные и переполненные особым светом глаза, тонкая счастливая улыбка - были гораздо красноречивее любых пышных фраз и клятв. Его светило все же сделало выбор, и этот выбор был в пользу именно Токии. Пусть Рэн пришел к этому не сразу, пусть даже он снова попытался угнаться за своим ускользнувшим счастьем… Эти воспоминания опять кольнули покоренное сердце. Ичи намеренно оставил себе эту горечь, чтобы сравнивать то ощущение отчаянья, что овладело им тогда, с тем счастьем, которое его все же настигло теперь.
Когда, промучившись несколько часов после отъезда Хидзирикавы из отеля, Дзигундзи все же кинулся за ним в Токио, Ичи показалось, что все окончательно рухнуло. У него опустились руки, и не хотелось ничего на свете, только вырвать из своего сердца эти проклятые чувства к неверному светилу. Не смог. Конечно, он не смог… Он очень много передумал за то время, что остался без своего любовника. Но даже самые откровенные размышления и тщательные взвешивания показали, что без Рэна ему все же гораздо тяжелее, чем с ним. Оставив все дела отеля на своих помощников, Токия умчался за Дзигундзи в столицу. И только там, на похоронах, все изменилось… судьба вдруг улыбнулась ему: Рэн словно внезапно прозрел и понял истинную ценность их отношений.
С того дня на Ичи водопадом обрушилось счастье и не покидало его до настоящего момента. Казалось, что он грезит наяву или просто никак не может очнуться от прекрасного сна. Он открыл глаза. Дзигундзи все еще спал, повернувшись к нему спиной. Уже одно это обстоятельство вызывало у Ичи улыбку. Рэн больше не искал развлечений в чужих постелях, теперь у него был только Токия. Ичиносэ был в этом уверен. Они стали бывать вместе гораздо больше. Разумеется, работа отнимала у Дзигундзи все так же много времени, не стало меньше ни поездок, ни восхищенных девиц вокруг него, но теперь им доставались только обольстительные улыбки и красивые слова, вся страсть отдавалась Рэном своему любовнику. И за эту столь желанную верность Ичи готов был прощать что угодно, его ощущения счастья это почти не омрачало.
Токия даже стал подумывать о возвращении на сцену, потому что чувствовал невероятный подъем сил. Дзигундзи не возражал, но Ичиносэ стал работать над своим новым альбомом пока только тайно, намереваясь сделать своему вдохновителю сюрприз, посвятив ему самую романтическую из новых песен.
Ичи сел на постели, чтобы лучше видеть свою так тяжело доставшуюся ему мечту. И как всегда Рэн казался ему просто прекрасным. Очертания полуприкрытой одеялом спины, рельеф рук… сильное, страстное тело, к которому хотелось прижиматься, которое хотелось покрывать жаркими поцелуями, которое хотелось пробудить, чтобы получить всю сладость слияния.
Золотистые волосы разметались по подушке, словно лучи…
- Светило, - прошептал Ичиносэ, улыбаясь, - мое светило.
Он никогда не произносил этого эпитета вслух, но мысленно именовал Дзигундзи именно так.
Токия не смог противостоять соблазну. Он склонился над спящим и нежно коснулся его шеи губами. И это приближение позволило ему не только ощутить притягательное тепло бархатистой кожи, но и ее аромат, усилившийся во время сна. Едва осязаемые поцелуи прошлись по шее и спустились на плечо. Рэн пошевелился и пробормотал, не открывая глаз:
- Ичи, давай не сейчас, меня так утомил вчерашний прием…
- Конечно. Прости. Спи, Рэн, - Токия выпрямился.
- Это ты меня прости, но я лег только под утро.
- Не надо извинений. Я все понимаю.
Ичиносэ осторожно выбрался из постели, чтобы больше не мешать спящему, и отправился на кухню делать кофе.
Уже несколько месяцев они жили в квартире Дзигундзи, в которой раньше он предпочитал существовать в одиночестве, теперь же Ичи по праву занял здесь свое место, что означало, что Рэн полностью впустил его в свою жизнь, и это действительно серьезно.
Когда Токия ушел, золотоволосый сильнее натянул на себя одеяло и попытался вернуться в объятья сна, но… несмотря на усталость, чары Морфея оказались такими хрупкими, что совершенно рассеялись. Дзигундзи недовольно поворочался в постели, пытаясь найти ускользнувшую от него дрему, но ничего не вышло. И, как всегда в такие моменты, его стали одолевать самые тяжелые мысли. Почему-то вдруг вспомнилась их последняя встреча с Масато. С чего бы? Ведь с того дня прошло уже больше года? Рэн попытался прогнать эти крайне неприятные картины, но не получилось. Он опять все видел… опять все вспоминал…
Узнав, что голубоглазый снова бросил его и сбежал в столицу, Рэн вернулся в отель совершенно убитым. Он ждал от Ичи жаркого шквала обвинений в предательстве, заявления о разрыве, но тогда… ему было почти все равно, даже казалось, что все это будет правильно и заслуженно. Ничего в тот момент уже не имело значения. Он снова был брошен. Снова безжалостно низвергнут на землю. Однако Ичиносэ не стал настаивать на расставании, не вылил на него поток своего справедливого негодования, он просто озвучил свое желание оставить все как есть… Дзигундзи тогда почти не слушал его вкрадчивый увещевающий шепот… а потом золотоволосый взял пульт и просто щелкал по каналам, бездумно следя за сменяющимися на экране картинками.
И внезапно там появился Масато. Рэн вздрогнул от неожиданности и в первые мгновения даже не мог понять смысл того, что говорил диктор, но постепенно в его сознание прорвались слова: «смерть», «глава корпорации Хидзирикава», «похороны»… Обрывки фраз заметались в голове невероятно быстро. Сердце неистово заколотилось раньше, чем разум успел составить себе полную картину произошедшего, но когда это, наконец, случилось, все существо просто возликовало.
«Он не сбежал! Не бросил! Не предал! – горячо запульсировало в голове. – Он вынужден был спешно уехать! Уехать в связи со смертью отца! И теперь… когда его больше нет, Масато, наконец… Конечно! Потому что все эти годы его заставляло сдерживать свои чувства только нежелание расстроить больного отца… но теперь… он свободен! Он свободен!»
Дзигундзи бросился к своим вещам, перерыл их, а вернее просто разбросал в стороны, нашел свои документы, подхватил пиджак и снова кинулся в аэропорт, в новой попытке настичь свое счастье. Его сборы были такими стремительными, а состояние таким безумно-радостным, что он даже не успел бросить своему любовнику ни одной прощальной фразы, даже взгляда, а ведь он уже не собирался возвращаться… Понял он это только рухнув в кресло самолета. Да, это было неправильно, вот только сделать сейчас с этим он ничего не мог.
Узнать место проведения церемонии прощания со столько важной персоной, каким был глава семейства Хидзирикава, не составляло труда, и, не раздумывая, Рэн устремился по адресу проведения печального ритуала.
В зале было многолюдно, пришедшие старались говорить шепотом и бросали сочувственные взгляды в сторону семьи покойного. Масато был холоден и мрачен. Он переносил эту утрату с достоинством сына выдающегося человека. Дзигундзи пробился сквозь медленно движущуюся массу желающих принести свои соболезнования. Хидзирикава принимал слова утешения, произносимые проходящими мимо него гостями, молча кивая и почти не поднимая глаз. Рэн влился в медленно текущий людской поток. Он не спускал с Масато глаз, чувствуя, как тому сейчас тяжело, и как мало ему нужны все эти пустые речи. Дзигундзи остро захотелось стиснуть его в объятиях и крепко прижать к себе, молча, потому что именно это сейчас было нужно Хидзирикаве: чувствовать, что он не один.
Рэн вспомнил похороны своего отца, вспомнил, как ему было больно и отчаянно одиноко в этой мрачной соболезнующей толпе, каждый составляющий которой снимет свою маску траура, как только окажется за порогом, а его горе и одиночество останутся с ним… навсегда, потом что они не фальшивые.
Считайся они с Хидзирикавой хотя бы друзьями или чаще общайся у всех на виду, золотоволосый так бы и сделал: кинулся бы и обнял, но… в их ситуации это будет выглядеть слишком странно. И поэтому, когда подошла очередь Дзигундзи, он позволил себе произнести лишь стандартное:
- Соболезную вашему горю, господин Хидзирикава.
Масато поднял на него глаза, но только на мгновение, и сразу опустил. Кивнул. Как и всем. И все… это все… Продолжающий продвигаться поток стремящихся произнести скорбные речи оттеснил Рэна на несколько шагов от его голубоглазого и попытался утянуть еще дальше, но Дзигундзи воспротивился этой увлекающей его силе. Он должен был получить ответ на свой немой вопрос. Он хотел еще раз поймать взгляд того, ради которого так бездумно и стремительно примчался сюда, мимоходом разрушив вполне благополучные отношения с Ичи. Рэн все еще надеялся увидеть искру подлинного чувства в этих холодных, мутных от горя глазах.
Надежды Дзигундзи не оправдались. Масато так и не поднял взора, так и не попытался найти в толпе свое промелькнувшее солнце. И Рэн понял, что для Хидзирикавы он просто слился с общей массой пришедших. Его больше не выделяют. Им больше не дорожат. В нем не нуждаются. Все было отдано. Все получено. Все сказано.
Хрупкая и изящная, словно статуэтка, женщина стояла немного позади Масато и тоже кланялась, принимая соболезнования.
«Жена» - отметил про себя золотоволосый.
Это нежное создание время от времени деликатно касалось руки мужа, выражая ему свою поддержку и напоминая, что она рядом с ним. По другую сторону от главы семейства стояли два мальчика, изо всех сил стараясь сохранить скорбное выражение розовощеких лиц. Вся семья была здесь, сплотившись в горе и показывая своим единением достойный пример традиционализма и патриархальных устоев.
И тут Дзигундзи со всей ясностью ощутил, что он лишний. Он ведь Масато не семья, он ему даже… он ему - никто, чтобы он сам об этом ни думал, как бы ни относился к своему голубоглазому… он ему - никто. А у Хидзирикавы есть семья, любящая семья, в которой Рэну нет места, как нет ему места и в жизни Масато. Золотоволосый столько лет не мог в это поверить, цеплялся за призрачные надежды, объяснял предательство того, кто ему так дорог, нежеланием огорчать близких, задеть честь семьи. Теперь же Дзигундзи сам видел всю неуместность своего здесь присутствия. Больше ему здесь нечего было делать. Рэн медленно побрел к выходу.
Покинув зал, он вышел на улицу, привалился к стволу стоявшего у дороги дерева и продолжал смотреть на окна, за которыми мелькала скорбная толпа. На душе было гадко и пусто. Он был один. Теперь уже один в целом мире, потому что у него не осталось даже его многолетнего проклятья.
- Рэн, - тихо прозвучало сбоку.
Дзигундзи медленно повернулся.
- Ичи? Что ты здесь делаешь? – безжизненно поинтересовался золотоволосый только для того, чтобы хоть что-то сказать.
- Ты умчался, ничего не сказав, а я думаю, что я имею право знать, что теперь между нами. Так что, Рэн?
Дзигундзи вздохнул и неопределенно повел плечами.
- Ты хочешь быть с ним? – попытался заглянуть ему в глаза Ичиносэ.
- Мне нет там места, - тихо, но уверенно ответило на это его светило. – У него и так все есть. Я ему просто не нужен. Если только так… развлечься. У него любящая семья… дети… а у меня… ничего. По-прежнему ничего. Несбыточные мечты. Вот и все. Эти годы я все чего-то ждал… И вот дождался. Он там… они с ним… а я… - Рэн усмехнулся, - я – всего лишь один из пришедших высказать свои пустые соболезнования. Смерть близкого – это тяжелое испытание, но часто именно она расставляет все по своим местам. В моей жизни все изменилось, когда умерла моя мама; надломилось и пошло не в ту сторону, когда скончался мой отец; и все совершенно рухнуло теперь, когда должно было только… но теперь не важно. Все это только жалкие стенания. Мне удалось подвести горький итог своей жизни – все эти годы я потратил зря, так ничего и не приобретя. И рядом с тем, с кем мне бы хотелось, мне нет места, а ничего иного у меня просто нет.
- Ты не прав, Рэн, - проговорил Токия, приваливаясь к стволу рядом со своим светилом. – У тебя есть я.
- Зачем, Ичи…?
- Потому что мы вместе, мы все равно вместе.
И только в эти мгновения золотоволосый по-настоящему осознал это «вместе» Это бесценное… это теплое… это трепетное… это способное вытянуть из омута отчаянья «вместе». Дзигундзи опустил голову и кивнул. И с тех пор он оберегал и охранял это «вместе», не позволяя более никому вставать между ними.
***
Выйдя на кухню, Токия засыпал все необходимые ингредиенты в кофеварочную машину, привычным жестом щелкнул по пульту телевизора и углубился в недра холодильника в поисках того, что могло сгодиться на завтрак. Полностью поглощенный столь важным вопросом, как организация утренней трапезы, Ичиносэ почти не слушал вещающего с экрана репортера, но прозвучавшая фамилия «Хидзирикава» заставила его резко обернуться и полностью сосредоточится на передаваемом сообщении.
Новость была трагической. Где-то под Вашингтоном в серьезной автомобильной аварии накануне вечером погибли жена и старший сын главы корпорации Хидзирикава.
Что-то глухо ухнуло вниз, а потом все стихло и замерло… нет, репортер продолжал рассказывать, за окнами шумел город, и даже светило солнце, но странный то ли хлопок, то ли взрыв, лишил все это силы и какого-либо значения. Все исчезло. Все пропало. Все рухнуло. Исчезла его счастливая, благополучная жизнь. В одно мгновение и безвозвратно. Токия закрыл холодильник и привалился к дверце спиной.
Сомнений, что как только Рэн узнает о случившимся, он кинется к Хидзирикаве, не было, как и было очевидно, что Масато, лишившись той, что была преградой для их чувств, наконец, примет его… Так светило навсегда уйдет из жизни Ичи… и никогда не вернется… теперь уже никогда… И это ужасающее открытие так внезапно свалилось на него всей своей тяжестью, что смешало все мысли и чувства, оставив лишь острую боль в сердце. Он навсегда потеряет свое счастье, как только Дзигундзи…
Хлопнула дверь. Послышались приближающиеся шаги. Это его солнцеподобный, так и не уснув, шел к нему. Быстрее, чем он смог точно осознать, что делает, Токия схватился за пульт и выключил телевизор.
Светило вальяжно вплыло на кухню. Заспанное, немного растрепанное, домашнее и такое… родное. Рэн улыбнулся, как всегда ослепительно, скрывая этим не давшие ему забыться сном неприятные мысли.
Кофе был готов. Ичиносэ стал разливать его по чашкам, а золотоволосый потянулся за пультом.
- Нет, - поспешно перехватил его руку любовник, а на удивленный взгляд синих глаз ответил: - Хочу побыть только с тобой, пока ты рядом.
Дзигундзи пожал плечами, взял чашку и отошел к окну. Деликатная горечь напитка переплеталась с мрачными воспоминаниями, дополняя и заглушая их, неприятное ноющее чувство постепенно рассеивалось. Город по ту сторону стекла уже в полную силу бурлил своей бесконечной суетой, стоит включить телевизор или телефон, и все это ворвется в их маленький уютный мир на двоих. Ичи был прав, этот и без того неизбежный прорыв не стоит торопить. Рэн медленно пил кофе, собираясь с силами для очередного суматошного дня, мысленно распределяя, что стоит сделать в первую очередь.
Токия подошел к нему сзади, обнял одной рукой и уткнулся в шелковистое золото волос своего светила.
- Что-то случилось? – очнулся от своих размышлений Рэн.
- Нет, - совсем тихо ответил Ичи. – Пока нет, - и он еще крепче прижался к своей прекрасной мечте, понимая, что это последние минуты их совместного счастья.
Выключенный вовремя телевизор не оградит светило от трагичной, но такой… радостной новости, зато хотя бы даст Токии насладиться этими последними минутами их совместного существования.
- А ожидается какое-то происшествие? – улыбнулся Дзигундзи.
- Да, - выдохнул Ичиносэ, дотягиваясь до его уха. – Я тебя хочу, - и свободная рука уже стала забирать у золотоволосого чашку.
- Ичи… я же опоздаю…
- Переживут, - просил его любовник, прижимаясь к нему всем телом.
Рэн усмехнулся. Взрыв страсти, несомненно, сотрет все негативный эмоции этого утра, а поэтому, даже несмотря на предполагавшееся совещание, солнцеподобный уступил этого жаркому требованию. Руки Ичи соскользнули ему на живот, затем еще ниже под белье, овладевая еще только начавшей пробуждаться чувственностью. Дзигундзи откинул голову немного назад, положил ее на плечо ласкающего, а затем, повернувшись, стал целовать его щеку и шею. Токия пытался сильнее прижаться к своему светилу, впитать его огонь и поделиться своим. Ему не хотелось никому отдавать Рэна… Не хотелось! Но… и он поводил бедрами из стороны в сторону, потеревшись своей ясно обозначившейся выпуклостью напряжения об упругие ягодицы любовника. Почувствовав эти нетерпеливые призывные движения, золотоволосый повернулся всем телом, обнял Ичиносэ и, продолжая нежные касания губами, стал шутливо подталкивать Токию к выходу.
Ичи засопротивлялся этому перемещению и потянул свое светило в другую сторону, к столу. Так, лаская друг друга, они приблизились к краю столешницы, упершись в эту преграду, Токия сел на стол и раздвинул ноги, притягивая к себе солнцеподобного. Нижнее белье еще совсем недолго скрывало их бойцов страсти, обоюдное желание слишком отчаянно рвалось наружу. Руки скользили по упругим, разгоряченным стволами, ублажая чувственность взаимными ласками. Не в силах больше терпеть, Ичи сделал несколько требовательных толчков в руку своего любовника, давая ему понять, что готов. Но Рэн как всегда не спешил. Его пальцы после нескольких круговых движений по ободку входа плавно продвинулись внутрь разгоряченного, подрагивающего от желания тела.
Мягко потирание внутренней самой чувствительной зоны заставило Токию впиться пальцами в торс любовника и судорожно задышать, немного откидываясь назад, обеспечивая более удобный доступ. Смазка из напряженной головки стала выделяться обильнее, что говорило о быстром приближении к апогею. Так как все иные средства сейчас оказались вне зоны досягаемости, Рэн использовал свою же слюну, чтобы сделать желанное проникновение более деликатным. Ичиносэ обхватил ритмично задвигавшийся торс ногами и сильнее откинулся назад, опираясь на вытянутые руки. Солнцеподобный попытался продолжить ласки упругого стержня, скользящего по его животу, но Токия убрал его руку, прошептав:
- Не надо… пусть это будет дольше… пусть…
Чувство заполненности, несильные ритмичные толчки, касание пресса его доведенной до предела обострения чувствительности головки – кружили голову и заставляли глаза закрыться, но Ичиносэ себе этого не позволил. Он хотел видеть свое светило, видеть, как оно в последний раз отдает ему свою страсть, как хмелеет от наслаждения, покоряя его тело, как в эти минуты оно принадлежит ему и только ему. В последний раз.
Руки судорожно вцепились в столешницу, удерживая тело от слишком активного перемещения по гладкой поверхности. Торс прогибался, а бедра стремились навстречу поступательным движениям. Плоть хотела ощутить удары страсти полнее, глубже, даже до легкой сладостной боли.
Рэн не выдержал первым, сорвался в свою бурю экстаза, обозначив ее тихим блаженным стоном. И Ичи почувствовал все это: и самое сильное финальное напряжение, и потерю ритма, и последовавшие за взрывом удовольствия более слабые приступы. Он концентрировал свое внимание на каждой прекрасной мелочи, чтобы все запомнить, чтобы все это оставить себе, пусть даже только в воспоминаниях.
Шумный выдох, и золотоволосый совсем остановился.
Токия приподнялся, одной рукой обвил шею своего любовника, а второй – положил его кисть на свой еще не выплеснувший страсть орган, желая продолжения ласк. Умелые пальцы задвигались по дорожке, давая завершающие аккорды феерии страсти. Ичи прижался к своему любовнику и уткнулся в шелковистое золото его волос, стремясь запечатлеть в своей памяти этот так всегда его возбуждавший аромат. У него не было ничего дороже, чем его светило, но оно уйдет… так пусть хотя бы так сладостно. Токия впервые стонал во весь голос, не скрываясь и не таясь, выплескивая свою страсть и свои чувства, надеясь пережечь их этим пожаром сладострастия. Такая бурная реакция даже удивила Рэна, и он не мог довольно не улыбнуться, сознавая насколько приятны любовнику его ласки.
Выплеск был резким и сильным, так что капли попали Дзигундзи на грудь.
Стоны стихли. Ичиносэ одарил плечо солнцеподобного несколькими поцелуями, а потом уперся в него лбом, погружаясь в блаженное расслабление. Понимая, что все завершилось, светило попыталось высвободиться, но Токия удержал его.
- Нет, Рэн, побудь еще во мне… побудь еще…
Дзигундзи обнял его и умиротворенно вздохнул. Все неприятные мысли исчезли, уничтоженные страстью слияния.
***
Ни один человек во всем громадном офисном здании корпорации не ожидал увидеть здесь в этот день Масато. Случившееся давало ему право на несколько дней освобождения от всех производственных проблем. Вот только что ему было делать в опустевшем доме, в который незваной гостьей пришла смерть? Младшего сына он еще вчера отправил под присмотром няни в загородный дом, подальше от шумихи прессы и сплетен. Всех слуг отпустил, дав им выходной на время первых нескольких дней траура. Дом остался покинутым… пустым и безжизненным, так что даже одинокому хозяину там нечего было делать. Да и находиться в кабинете ему было гораздо привычнее.
Шквал звонков с соболезнованиями принимал штат секретарей, пресс-служба готовила краткое сообщение для СМИ, деловые партнеры позволили себе беспокоить его сегодня только по самым неотложным вопросам, но и их потока хватило на то, чтобы отвлечься. Переделав все самое безотлагательное, Хидзирикава все же отключил телефоны и попросил личного секретаря нечем его не беспокоить, пока не придет время ехать в аэропорт.
В кабинете воцарилась совершенно не характерная для него тишина.
Масато прикрыл глаза рукой и вздохнул. Он снова чувствовал глубокое отвращение к самому себе, потому что он… посмел хоть отчасти радоваться случившемуся несчастью. Все повторялось, как и в случае со смертью отца. Дорогие ему люди ушли от него в вечность, чтобы нестись дальше в круговороте перерождений душ, а он вместо того, чтобы скорбеть об их уходе, вдруг увидел то, что скрывалось за их спинами - свободу… свободу быть с тем, с кем… И здесь Хидзирикава одернул сам себя. А ведь ему не с кем… уже больше года, как не с кем. Тот единственный, кто мог составить счастье всей его жизни, отвернулся от него.
Эти воспоминания опять отозвались болью. Пред глазами предстали картины других похорон. Тогда было все: и радостный взлет, и сокрушительное падение, и надгробная плита над его Преисподней страстей. Как последний болван, окрыленный трагической вестью о смерти отца, Масато помчался к своему солнцу, чтобы, наконец, сказать ему то, что тот так ждал все эти годы, но Хидзирикава опоздал. Уйдя от него, Дзигундзи тут же нашел утешение в объятьях Ичиносэ, так что теперь предательство было не на совести голубоглазого. Рэн все же не выдержал безнадежности их многолетних чувств и ушел к тому, кто был рядом, из плоти и крови, а не ускользающим… трусливым призраком.
Хидзирикава уехал, так ничего и не сказав своему солнцу. Это уже не имело значения. Рэн сделал свой выбор. Ритуальные церемонии похорон и прочие сопутствующие дела полностью поглотили все время скорбящего сына и попытались занять собой и все его мысли.
Стоять и принимать соболезнования - для Масато оказалось самым тяжелым испытанием. Он старался не видеть всех этих фальшиво-скорбных лиц, а поэтому усердно прятал глаза, отвечая кивками и поклонами. Чувство одиночества и утраты только разрасталось. Хидзирикава даже не предполагал, что ему будет так больно, но с каждой минутой этой церемонии прощания Масато становилось все невыносимее здесь находиться. Шелест и шорох переполненного людьми зала казались оглушительными, беспощадно режущими острый музыкальный слух. Хотелось сбежать, вырваться, уйти! Он всегда так делал на нудных светских раутах. Вот только сейчас нельзя было… он главное лицо этого мероприятия. Хидзирикава терпел… держался изо всех сил. И вдруг в его надрывную муку ворвалось звучание такого безумно дорого голоса!
Масато, не поверив сам себе, вскинул глаза. Ошибки не было. Это Рэн. Перед ним стоял Рэн… его солнце в строгом черном костюме… И как же он был прекрасен! Хидзирикаву едва не качнуло, но он удержался. Быстро опустил глаза. Ему нельзя смотреть… ему нельзя смотреть на это солнце, иначе он опять ослепнет, потеряет голову, а ведь теперь, когда ему так безумно плохо, когда строго отца нет, и патриархальность не так довлеет над ним… теперь он может не совладать с собой и бросить все…! Нельзя… Нельзя! У него осталась семья… он не может их предать… не может, потому что… нет того, ради кого стоило…
«Уходи, Рэн, - мысленно стонал голубоглазый, - уходи… у тебя есть к кому»
Но теперь прогнать свою вдруг возродившуюся мечту, когда ее главное сосредоточение прямо здесь, перед ним, было невероятно трудно, даже невозможно. Масато стиснул зубы. Он должен продержаться. Должен. Нельзя позволить, чтобы кто-то заподозрил, что его что-то связывает с этим… великолепным солнцем. Еще отчаянней захотелось исчезнуть отсюда, хоть провалиться в ту самую Преисподнюю страстей. Только немедленно! В голове зашумело. Комок подступил к горлу, мешая свободно дышать. Но внешне ничего этого видно не было. Масато казался застывшим, бесстрастным изваянием. Единственным, что могло выдать терзания его души – были глаза, но опустив их, он лишил остальных возможности прочесть все это в мрачном блеске.
Люди продолжали проходить мимо него, произносить свои бессмысленные речи тихими, трагическими голосами. Голубоглазый кивал в такт этому звучанию, но мысли его были сосредоточенны только на одном, как удержать себя, не дать себе броситься вслед за мечтой. Масато дошел даже до того, что усиленно убеждал себе, что Рэна больше нет, что он уже ушел и никогда не вернется. И в тоже время все его существо восставало против этого, глаза стремились подняться, жадно впиться в скорбную толпу, чтобы найти там свое солнце… И что же ему мешает? Что? Отца нет. Он его больше не удержит, не проклянет, не лишит наследства и возможности видеться с семьей. Тогда что ему не дает сделать этот последний решающий шаг к своему счастью? Он ведь всегда думал, что единственной, но непреодолимой преградой является его консервативный родитель, но оказывается, что нет. Масато все так же нерешителен, все так же сомневается и тянет с рывком в бурю перемен.
Так что вот она - горькая правда, не строгий отец был виноват в том, что Хидзирикава не мог быть с тем, кто, казалось, был ему дороже всех, а он сам не решался так кардинально изменить свою жизнь, признать, что ценит нечто иное, не то, что большинство. Ему не хватало духу признаться миру, что он хочет жить не так, как предписывают ему общество и мораль. И получалось, что он – трус, просто жалкий трус, боящийся отстаивать свое право на счастье. На такое счастье, каким оно является в его понимании, а не в общепринятом. Тут отвращением к самому себе накрыло его окончательно и бесповоротно. А Рэн в этом сильнее его, он готов все признать, готов строить жизнь так, как считает нужным. Вместе. Открыто.
Его солнце пришло на это скорбное мероприятие, хотя у него не было приглашения, пришло не потому, что это была дань любезности и хороших манер, а потому что знал, что Масато будет тяжело, что ему нужна будет поддержка. Рэн пришел, несмотря на то, что Хидзирикава так недопустимо себя вел по отношению к нему все эти годы. И все эти соображения совершенно вытеснили горечь от того, что золотоволосый выбрал Ичиносэ. Рэн пришел сейчас к Масато. Это было самым главным!
Хидзирикава вскинул голову. Он решился. Если солнце пришло к нему, поняв все это, то он будет с Рэном. Он переступит через все эти светские предрассудки и будет с ним. Взгляд Масато пробежался по залу. Дзигундзи среди пришедших не было. Голубоглазый еще не дал себе отчаяться от этого открытия. Извинившись перед теми, кто подошел к нему в эту минуту для произнесения соболезнований, Хидзирикава спешно покинул зал. Приглашенные несколько удивились, но это все же были похороны, и присутствующие не позволили себе высказать свое недоумение громко и открыто, списав это на тяжесть момента.
Вырвавшись из душного зала на улицу, Масато вздохнул полной грудью, с удовольствием наполняясь живительным свежим воздухом. Глаза продолжили лихорадочные поиски и нашли, хотя лучше бы не находили. Дзигундзи стоял недалеко от входа под деревом, но не один… с ним опять был Ичиносэ. Токия приобнимал золотоволосого одной рукой, улыбался ему и смотрел… как он смотрел… взглядом, переполненным самых глубоких и теплых чувств, и Рэн отвечал ему тем же… Это было невыносимо! Все надежды были разбиты в одно мгновение. Нет, Дзигундзи не вернулся к нему, и его появление - это всего лишь дань вежливости… Он даже взял с собой своего любовника… Кулаки сжались. И все же эмоции не хлынули наружу потоком жарких обвинений. Хидзирикава стиснул зубы, резко повернулся и зашел обратно в зал, мысленно беспощадно ругая себя за наивные грезы. В тот миг с невероятной болью он вырвал из своего сердца всякую надежду на их совместное счастье.
Масато казалось, что именно тогда рухнул его мир, но судьба приберегла для него еще одно тяжелейшее испытание: автомобильная катастрофа отобрала у него жену и старшего сына. Эти смерти были столь неожиданными, непредсказуемыми, даже нереальными, что в первые секунды Хидзирикава не поверил. Он схватился за телефон и раз десять набрал номер супруги. Ответ был всегда один: абонент недоступен. Затем голубоглазого накрыла волна запоздалых сожалений: зачем он отпустил их одних?! Будь он с ними, этого бы не случилось...! Но так ли это? Что бы он мог сделать, будь он в той же машине, что и они? Вряд ли хоть что-то, что могло бы их спасти. Скорее всего, он отправился бы в вечность вместе с ними. «И это было бы правильно! – кричал пораженный неожиданной трагической вестью разум. – Правильно быть вместе! Вы же семья!» «Были…» - тут же отвечал он себе. Теперь уже никогда не будут.
И как часто это бывает, сейчас, с огромным опозданием, Масато вдруг вспомнил, как на самом деле мало времени он проводил с семьей. Он никогда не любил свою спутницу жизни… уважал, жалел, выполнял все обязанности мужа, насколько мог, но не любил. Его сердце оказалось прочно и даже навеки занято изменчивым, обжигающим солнцем. Хидзирикава педантично выполнял весь тот минимум, который полагался добропорядочному семьянину, по возможности уделял внимания жене и детям… но не более.
Он даже сам не заметил, насколько он в этом оказался похож на своего родителя… он все эти годы делал именно то, что считал в поведении отца неправильным. Неужели… и почивший глава корпорации Хидзирикава не любил свою жену? А значит, всю супружескую жизнь был… не вполне счастлив, считая, что долг превыше чувств. И выходит, что то же самое он привил и сыну, заставив Масато считать, что интересы корпорации и рода важнее, чем его собственные, и что своими чувствами необходимо жертвовать ради общего блага. А он в это поверил! Поверил, что так правильно! Отказался от своих чувств! Разрушил свое счастье, счастье Рэна и не смог дать нормального супружества своей жене. Все были несчастны… и во всем это виноват сам Масато… его трусость и сыновнее послушание!
И как же поздно он все это понял… Прозрение настигло его только теперь, когда уже ничего нельзя изменить. Золотоволосый навсегда ушел от него. Жена и сын погибли. У него остался только младший и… работа… как всегда, работа. Она спасала его все эти годы, она служила ему прикрытием, чтобы бывать дома как можно меньше, она занимала все его мысли, чтобы не дать осознанию, как безрадостна на самом деле его жизнь, задушить его и заставить что-то менять.
Вот и сейчас работа спасала его, ведь он не дома, не с единственным оставшимся самым близким и дорогим, он здесь… опять здесь, делает вид, что очень занят, что жизнь его бизнес-империи остановится, если он оставит ее на несколько дней траура. Опять ложь. Ему просто не хотелось думать о постигшей его потере. Он пообещал себе, что теперь будет все свободное время уделять оставшемуся малышу, но выполнил ли он это обещание?
Секретарь аккуратно напомнил, что уже пора в аэропорт.
Супруга хотела быть похороненной в деревушке, откуда были родом ее предки, и Хидзирикава не мог не исполнить в точности хотя бы этой просьбы. Предполагаемое место похорон было довольно далеко от столицы, в глубокой провинции. Это позволило Масато ограничиться очень узким кругом приглашенных.
Голубоглазый встал из-за стола. Пришло время уезжать…
|
