 Фанфик «Серия драбблов по "Графу Монте-Кристо"»
Шапка фанфика:
Название: Серия драбблов по "Графу Монте-Кристо"
Автор: Señorita Flor
Фандом: А. Дюма "Граф Монте-Кристо"
Персонажи/ Пейринг: Эдмон Дантес, Мерседес, Фернан, Альбер, Гайде
Жанр: гет
Рейтинг: G
Размер: Мини
Статус: Завершен
Дисклеймеры: все Мэтру, все ему, мне ничего не надо.
Размещение: с указанием авторства
От автора: автор вдохновился на написание драббла после очередного просмотра фильма с Ж. Маре в главной роли, а после выросли еще два - как продолжение.
Текст фанфика:
Солнце начинало уже садиться за горизонт, и удушливый зной - лето все никак не хотело уступать место осени - начинал спадать. Вечер спешил на смену дню, и здесь, в стороне от шума и гама городских улиц, от никогда не смолкающего гомона и непрекращающейся суеты марсельского порта, в заливе у прибрежных скал, всегда было спокойно, будто и не было рядом никакого города. Сейчас же, в этот час, предвечернюю тишину нарушал только звук пастушьей свирели, звучащей где-то вдали. Черноволосая девушка стояла, прислонившись спиной к росшей на краю утеса сосне, и смотрела на море. Может, кому-то это могло показаться странным, но она любила приходить сюда, долго стоять так и, почти не отрываясь, смотреть в ультрамариновую даль. С 25 марта 1814 года – с того самого дня, как «Фараон» вышел из гавани – она приходит сюда каждый день и подолгу стоит на утесе. Ее не останавливает ни дождь, ни ветер, непогоде даже самой лютой не под силу прогнать ее с утеса, не говоря уж о том, чтобы заставить ее остаться дома. В ненастный день девушка зябко кутается в теплую цветную шаль, но не уходит. Ветер треплет черные как смоль волосы, в ушах стоит грохот разбивающихся о скалы волн – море и суша снова устраивают бесполезный свой поединок, им никогда не разрешить этот извечный спор: кто сильнее, - соленые морские брызги летят прямо в лицо. И черноволосая красавица сама не знает, откуда этот соленый вкус на губах: от морской воды или от слез.
Но в такой теплый и тихий вечер, как сегодня она не плачет, она задумчиво, чуть грустно улыбается и, закрыв глаза, слушает нехитрый напев пастуха. И сколько бы Фернан не кривил губы в презрительной усмешке: «Это же просто безумие! Опомнись, Мерседес!», - она все равно приходит сюда. Фернан не понимает (а, впрочем, ей давно уже все равно, что он подумает и что скажет), но только здесь ей становится легче.
-Здесь все, как прежде. И мы с тобой словно и не расставались, Эдмон, - шепчет она, поглаживая теплую от нагревшего ее за целый день солнца, шершавую, пахнущую смолой кору сосны. – Ты словно рядом, - повторяет она и снова смотрит вдаль, туда – за горизонт, потому что именно оттуда, из серо-голубого тумана, прорезанного лучами солнца должны показаться паруса Фараона, спешащего обратно в Марсель.
-Ты вернешься, ты скоро вернешься ко мне, - изо дня в день, словно молитву повторяет Мерседес.
А в шепоте волн ей слышится его голос, в шорохе ветерка, ей чудятся его нежные и вместе с тем сильные руки, ласково гладящие ее по волосам, а стоит только прикрыть глаза, то так легко представить, что он рядом, и они не разлучались. И снова и снова в памяти встает тот последний вечер перед разлукой. Они с Эдмоном любили гулять по берегу; оба родились здесь и оба любили море. Этот утес стал местом их постоянных встреч. Немало вечеров провели они здесь, слушая шелест волн, крики чаек и свирель пастуха. Прибрежные скалы, сосны и плещущиеся внизу волны были свидетелями этих встреч, они видели крепко сплетенные руки, склоненную на плечо молодого человека голову девушки, его пальцы, запутавшиеся в ее волосах; слышали тихий нежный шепот признаний и клятв.
Они запомнили мартовский теплый вечер, когда она постоянно отворачивалась от него, пряча глаза, чтобы он не видел ее слез. Запомнили его печальную улыбку и мягкий спокойный голос:
-Полгода, самое большое год, Мерседес. Мне…тоже тяжело, но время пролетит быстро. И у нас будут деньги, и сможем, наконец…Ты ведь согласна быть моей женой, Мерседес?
-О, Эдмон, я уже говорила тебе, и повторю еще раз – я люблю тебя, и не будет мне иного мужа, кроме тебя, просто…разлука – это всегда так…грустно. И я…я тревожусь за тебя…- ее голос дрогнул.
-Не бойся, Мерседес, ну, не на войну же я еду – ничего со мной не случится. Послушай, - он обнял ее за плечи, - никуда я не денусь, я вернусь и мы поженимся. Все будет хорошо.
Он помолчал, все так же обнимая ее, а потом добавил, еще тише, еще нежнее:
-Я буду скучать…по тебе. Мне будет недоставать всего этого. Но я вспомню там, в дальних странах, тебя, твою улыбку, этот утес, и мы словно снова будем вместе. И знаешь…давай в тот день, когда я вернусь, мы с тобой снова придем сюда. И будет такой же чудесный вечер, и море будет шуметь, и эта свирель…
-Я тоже буду скучать, Эдмон, возвращайся скорее, - прошептала Мерседес, крепче прижимаясь к нему.
-Возвращайся скорее, Эдмон, - шептала она, каждый день, приходя сюда, - возвращайся, я жду тебя.
Становилось все темнее, на Марсель опускались осенние сумерки. Утерев слезы и коротко вздохнув, Мерседес покинула утес и направилась в сторону Каталан. Завтра она придет снова.
Оставалось еще четыре месяца до ее встречи с Эдмоном Дантесом. В феврале 1815 года их разлука завершится, и они встретятся, перед тем, как снова расстаться на долгие-долгие годы…
Она не любит слово «навсегда», боится его, и потому не смеет произнести его даже в мыслях. Хотя она знает, что это так. Он мертв. Мертв уже двенадцать лет, и ничего уже не вернешь, они больше никогда не встретятся, не будет ничего: ни теплого вечера, ни ласкового ветра, запутывающегося в волосах, ни волн, ни знакомого напева свирели. У нее муж и сын, а он…Его нет. «Давно уже пора привыкнуть, смириться», - говорит она себе. Но почему, почему тогда так больно? Словно и не было этих пятнадцати лет, и она только вчера получила известие о его смерти.
Иногда ей приходит в голову мысль, что там, на их утесе ей стало бы, возможно, чуть легче. Прийти туда, постоять, слушая шелест волн, подставляя лицо соленому морскому ветру, погладить шершавую кору сосны…
Но в Париже нет моря. Здесь даже звезды светят не так ярко, как в Марселе, - думает она, стоя на балконе нового парижского дома, теплым летним вечером, чем-то похожим на те давние марсельские вечера, когда она еще была счастлива.
-Мерседес, дорогая…- слышится из комнат голос мужа, и мадам де Морсер, торопливо смахнув с глаз непрошенные слезы, идет в дом.
_________________
Сказка Мерседес
-Ну, пожалуйста, Мадлен, еще чуть-чуть!
-Нет-нет, господин Альбер! Уже слишком поздно, вам давно пора…
-Ну, Мадлен, милая, хорошая, ну…
-Нет, нет, нет. Вам давно уже пора спать, господин Альбер. Матушка ваша рассердится, да и господину графу тоже не придется по душе, что вы капризничаете.
-Мадлен…
-Что случилось? – с порога спросила госпожа де Морсер, входя в детскую.
-Матушка! – мальчик резво вскочил с кроватки и, даже не надев тапочек, босиком подбежал к матери и обнял ее за талию, - я только хотел, чтобы Мадлен рассказала мне сказку.
-Но господину виконту уже давно пора…
-Ничего, Мадлен, ничего страшного, - сказала Мерседес. – Вы можете идти, благодарю вас. Я сама уложу виконта. И сказку расскажу тоже сама, - она ласково потрепала сынишку по голове. Альбер, счастливо улыбаясь, от радости захлопал в ладоши.
Мадлен покачала головой, однако же перечить госпоже не посмела и, поклонившись вышла.
-Ну же, Альбер, ложитесь поскорее, а то простудитесь, - Мерседес улыбнулась сыну, уложила его в постель, бережно подоткнула одеяло, - ложитесь и засыпайте, а я тем временем расскажу вам…сказку.
Альбер, обрадованный тем, что матушка пришла пожелать ему спокойной ночи, да еще впридачу расскажет ему сказку, проворно забрался в свою кроватку и улегся поудобнее, приготовившись слушать.
-Что же вам рассказать, Альбер, - улыбнулась госпожа де Морсер. Ну вот – слушайте.
Давным-давно, в далекой-далекой стране, на берегу синего моря жила… - Мерседес на миг задумалась, словно забыла продолжение истории.
-Прекрасная принцесса? – нетерпеливо спросил Альбер.
-Нет. Не перебивайте, виконт, а то я не буду рассказывать, - ласково побранила Мерседес сынишку; сорванец замолчал и приготовился слушать дальше.
-Так вот, - продолжила госпожа де Морсер, - жила-была одна молодая и красивая Русалка. Жила она в дивной бухте у Самой Высокой Скалы. Там, где море так дивно спокойно, где ласково шелестят волны, омывая песчаный берег. Русалка любила свою бухту, и часто сидела на большом валуне, расчесывала свои длинные волосы и пела. То была очень красивая песня: в ней был шелест волн, и вой ветра и морской простор. Но Русалке было одиноко на морском берегу, ведь никто никогда не приходил к ней Бухту. Но вот однажды приплыл туда из дальних странствий Моряк. Увидел он Русалку и услышал, как поет она, сидя на валуне, и полюбил ее. Он часто приходил теперь в Бухту слушать песни Русалки, и ему казалось, что нет на свете ничего прекраснее. А Русалка была счастлива, как никогда раньше. Ведь до сих пор она пела только для себя, а теперь - она пела для Него. Они были счастливы, и им казалось, что счастье будет длиться вечно. Дни напролет Русалка и Моряк сидели рядышком на берегу моря и говорили о том, как это прекрасно, что теперь они вместе, и никто не сможет разлучить их. Никто и никогда. Но однажды Моряк пришел к своей возлюбленной и сказал, что должен оставить ее – уйти в дальнее плавание. Русалка плакала, и говорила, что не хочет расставаться с любимым, а моряк гладил ее по голове и говорил, что они расстаются не навсегда, что он обязательно вернется к ней, и больше не покинет свою милую Русалку. Но ей все равно было грустно, и в тот день она пела самую грустную свою песню. И Моряк ушел, и белый парус его корабля скрылся за горизонтом. А Русалка осталась ждать. Каждый день садилась она на свой валун и смотрела вдаль, за горизонт, откуда вот-вот должен был показаться белый парус ее любимого Моряка…
Мерседес замолчала.
-А дальше, матушка, - маленький Альбер де Морсер сонно потер глазки, он уже очень хотел спать, но очень уж ему хотелось узнать, чем закончилась мамина сказка. – Моряк вернулся? Он ведь вернулся к своей Русалке, да, матушка? И они жили долго и счастливо? –Глаза сына смотрели настороженно и нетерпеливо. Во взгляде юного виконта де Морсера светилась надежда: сказки ведь всегда заканчиваются хорошо.
-Да, милый, – грустно улыбнулась Мерседес. - Он вернулся, и жили они долго и счастливо. А теперь спи, хороший мой, - она нагнулась и поцеловала сына в лоб.
Через полчаса Альбер уже крепко спал, а мать поправила сыну одеяло, и еще раз нежно погладила по голове и поцеловала.
-Спи, дитя мое, - прошептала она.
- Моряк ушел и не вернулся больше, - еле слышно, так что сын не услышал бы, даже, если бы проснулся, добавила она. – Она ждала его, а потом…Он больше никогда не вернется. И Русалка…узнала об этом. И перестала ждать. Сказки не всегда заканчиваются хорошо, но дай Бог, чтобы ты как можно дольше не узнал об этом.
Стараясь не разбудить сына, Мерседес вышла из детской, тихо прикрыла за собой дверь и спустилась в гостиную.
-Что-то случилось, дорогая, - спросил граф де Морсер, отложив газету.
-Нет, Фернан, ничего. Я… просто у меня разболелась голова. Я пойду к себе. Спокойной ночи.
И Мерседес поспешно, надеясь, что муж не заметил ее покрасневших глаз, направилась к себе в спальню.
В ту ночь ей снилось море…
________________
Море цвета индиго
Странные легенды ходили об этом доме. Да и сам дом был странный: похожий на старинный мавританский замок, окруженный высоким каменным забором. Местные рыбаки из соседней деревушки шептались, что не иначе как нечистый поспособствовал тому, что замок этот вырос здесь, где раньше были только скалы, всего за год. Ведь чтобы построить такое строгое великолепие простым смертным, наверное, и ста лет не хватит. Замок вырос, словно из ничего, из воздуха, или же скорее, был вырублен из прибрежной скалы усилием чьей-то могучей воли, для осуществления каких-то непонятных колдовских замыслов.
Раньше стояла здесь на берегу, затерявшись среди скал, старенькая покосившаяся хижина. Случалось, рыбаки с соседних островов, застигнутые непогодой, находили там приют, а чаще всего – отсиживались контрабандисты, если дела их требовали причалить к мальтийскому берегу. Болтали всякое: будто именно контрабандисты как-то раз привезли сюда, в эту самую хижину, захваченную ими в плен не то турецкую, не то персидскую княжну, и, жестоко надругавшись над нею, убили и сбросили со скалы. С той поры больше ни рыбаков, ни контрабандистов в убогом этом домишке не видели. А вскоре и сама хижина исчезла, потому что явился в эти края не то турецкий, не то персидский князь, то ли отец, то ли жених убитой княжны и сравнял дом с землей. Говорили еще, что и с негодяями, погубившими девушку, он тоже посчитался; дорого они заплатили за свою забаву. А в память о любимой дочери (или невесте) построил князь этот дом. Сам он здесь практически не бывал: во всяком случае, никто из жителей деревни никогда его не видел. Оно и неудивительно: кто же захочет жить в таком мрачном доме, да еще, если тут, на этом самом месте погибла твоя дочь, или твоя невеста. А еще деревенские кумушки шептались, что живет в замке привидение: неупокоенный дух убитой княжны. И иногда, теплыми безветренными вечерами слышна за высокими каменными стенами тихая печальная музыка и негромкая песня на незнакомом, то ли турецком, то ли персидском языке.
Эдмон Дантес только улыбался, вспоминая те небылицы, что пересказывали иногда слуги, возвращаясь с рынка. Впрочем, он давно уже привык к разного рода слухам, а потому слугам не было дано никаких указаний по поводу того, чтобы избавить жителей деревни от заблуждений. Да они, пожалуй, и не поверят… А ему, право слово, все равно.
Все. Равно. С недавних пор это его девиз. Он исполнил то, что должен был, он ни о чем не жалел. Почти. Но что делать и как жить дальше…он не знал. Ему вдруг стало все равно. «Все равно, все равно, всеравновсеравно», - неотступно нашептывал в уши теплый летний ветерок. «Все равно», - шелестели волны, целуя мелкую песчаную отмель. «Все равно» - перешептывались невысокие сосны, росшие у подножия скалы. Здесь всегда так хорошо думается в этой маленькой бухточке; это была на редкость удачная мысль построить дом именно здесь, так, чтобы с южной террасы можно было спуститься прямо сюда – к морю. И никто не придет, не помешает, не спугнет призраков его прошлого, здесь он всегда один на один с воспоминаниями. Его личная бухта, его личное море… Граф Монте-Кристо привык к самому лучшему.
А…впрочем, все равно.
Здесь тихо и уютно. И слишком похоже на тот их утес. Так похоже, что порою ему кажется, что он слышит вдали звук пастушьей свирели, а там, у самой кромки воды он видит две тени, два таких дорогих его сердцу призрака: тоненькой, стройной девушки с черными бархатными глазами и юного моряка, обнимающего ее за плечи. Вот еще чуть-чуть, еще миг, и он услышит ее звонкий смех, которым он упивался, как самой сладостной мелодией…
Но нет, это всего лишь тени от деревьев, да поют где-то рыбаки. И море здесь совсем другое. В Марселе оно было серовато-голубым по утрам, искрящимся золотистыми солнечными бликами; нежно-голубым безоблачными погожими днями, серо-зеленым, когда небо заволакивали тяжелые свинцовые тучи…А здесь оно всегда пронзительно ярко-ярко-синее - море цвета индиго. И даже странно, что деревенские мальчишки, любящие его до самозабвения, целыми днями пропадающие на берегу и обожающие нырять в морскую синь с прибрежных утесов, выныривают потом, как и были: белокурыми, рыжими, или по большей части, черноволосыми, а не ультрамариновыми.
Впрочем, если закрыть глаза, то шелестит оно точно так же, и чайки кричат тоже по-старому, и пахнет мальтийское море точно так же, как и марсельское: свежестью, теплыми летним вечером, ее смехом, ее объятиями, ее губами, прожитыми годами, похороненным где-то в глубине его очерствевшего сердца счастьем…
Постоять вот так, закрыв глаза, вдыхая соленый морской воздух, слушая крики чаек и голоса перекликающихся где-то в ярко-синей дали рыбаков, уже спешащих домой с уловом, и отпустить на сегодня всех своих демонов, забыть на какое-то время все то, что никак не хочет уходить из памяти, почувствовать себя живым. Здесь ему всегда становится легче. Теперь можно идти домой.
Мужчина лет сорока с небольшим, с серебряными нитями в иссиня черных волосах, вздохнув, идет в сторону дома.
Гайде уже сварила его любимый крепкий кофе, и они до самой темноты будут сидеть на веранде и разговаривать. Потом он попросит ее спеть, и она, ласково улыбнувшись, с радостью исполнит его просьбу. Гайде знает, что сегодня он снова только ее, сегодня его не потревожат призраки прошлого. Он заснет и будет спать до утра, не просыпаясь каждый час в холодном поту и не вскрикивая. Этой ночью Эдмону приснится молодой моряк, стоящий на высоком утесе, его крепко держит за руку девушка в простом темно-синем платье, вдали еле слышно раздается песня пастуха, а внизу под ногами плещется море цвета индиго…
Гайде привыкла: когда ее Эдмону становятся в тягость карнавал в Венеции, апельсиновые сады Валенсии, неприступные стены мадридского Альказара, светские рауты Парижа, театральные премьеры Милана и музыкальные салоны Вены, жаркое солнце и пряный аромат улиц Константинополя, значит, пора возвращаться сюда – на Мальту. Здесь в тишине и покое, вдали от людей, шума, суеты он словно отдыхает душой. Этот тихий дом, построенный на купленной ими здесь земле, пусть не надолго излечивает его израненную душу. А ей самой большего и не надо: главное, чтобы он был счастлив.
И у обоих снова будут силы идти дальше. Жить.
Ждать и надеяться.
|
