 Фанфик «Безумный Ягдарь. | Глава 1.»
Шапка фанфика:
Название: Безумный Ягдарь
Автор: viki-san
Фандом:ориджиналы
Бета/Гамма: нет
Персонажи/ Пейринг: Михаил/Ягдарь Константин
Жанр: фэнтези, слэш, приключения
Предупреждение: слэш
Рейтинг: NC-17
Размер: миди
Содержание:Молодой красноармеец убегает из плена и набредает на избушку бабы Яги. А Яга оказываеться совсем не старушкой с костяной ногой и вообще не бабой.
Статус: закончен
Дисклеймеры: все боги, герои и мифы принадлежат устному народному творчеству
Размещение: с ссылкой на ресурс
От автора: данное произведение является всего лишь сказкой в жанре слэш и не несёт под собой никакого исторического обоснования.
Текст фанфика:
Часть 1. Странности лесные и встреча с последней Ягиней.
Я не люблю запах самокурки. Действительно, ненавижу эту удушливую вонь. Курить я начал уже в отряде, мужики со смехом передавали друг другу дурно пахнущий кусочек бумаги и хлопали новичков по спине. Традиция. Мы ненавидим царей и беляков, и всё равно создаем традиции. Разрушая одно, мы выращиваем на этом месте абсолютно, то же самое. Бессмысленные традиции.
В любом случае, мне это неинтересно. Если я завтра не убегу, меня расстреляют товарищи. За то, что я спас Владимира. Друга детства, сына богатых господ и врача. Когда смерть близко, память становится особенно чёткой. Я закрываю глаза и вижу солнечный свет, пробивающийся через липовые деревья в барском саду. И мы с Владкой, грязные, в коротких штанах играем в салки. Я был слишком мал, ничего не понимал. В семь лет Владке запретили с нами играть. Мы были никто. Я помогал отцу в поле, а он учил французский и музыку. Иногда, он звал меня в усадьбу поиграть. Таясь и плача, словно делал что-то недостойное. В двенадцать Владка уехал, и вернулся только два года назад, молодым врачом. Тогда, я его проклял. У меня сестра сильно заболела, я кинулся в имение. Владка на меня даже не посмотрел, он уехал лечить престарелую родственницу. А моя сестренка умерла. Она тоже была никем. И я захотел стать врачом, все смеялись надо мной. А революция смеяться не любила. Год назад мы сожгли Владкино имение до основания. В отряде моя мечта стала потихоньку сбываться. Я помогал Петровичу, нашему врачу, учился читать хотя бы на русском. Я ненавидел революцию и любил свободу, которую могла дать только она. Свободу, оплаченную кровью своих же братьев. Вчера мы поймали небольшой отряд беляков. В живых остался только Владка. Я смотрел в его полыхающие ненавистью глаза и видел эти проклятущие липы. И слабого пацана с разбитыми коленками. Я обещал Владке его защищать, на крови поклялся, палец корягой резал. Когда наши уснули, крепостной мальчишка Михаил разрезал веревки барина Владимира и велел ему убираться на все четыре стороны. Утром сам пошел к командиру и рассказал, как всё было. Строг командир, но справедлив. Солдат не должен распускать сопли. Я больше не красноармеец, я собака и предатель Родины. Я докурил самокурку и посмотрел на стену амбара. Хлипкая она, с боку все бревна покосились. Раздолбаю я их к утру, а там Богородица вынесет или Ленин покарает. У каждого времени свои боги и свои проклятия.
Глава 1.
Странности лесные и встреча с последней Ягиней.
Бревна разбиты, я бегу к лесу. Красные из отряда следом. Наши бы меня отпустили, но к командиру давеча пополнение прибыло. Ребята суровые, многие боя прошли. И стреляют очень хорошо. Я уже в лес вбежал, когда пуля меня во второй раз поцеловала. Первый поцелуй меня ждал в первом бою. Повезло мне тогда, чиркнула по плечу, только жаром обдало. Товарища моего аккурат между бровей приласкала. В этот раз, оценила она меня по достоинству. В ногу левую вошла и там осталась. Боль такая, как кипятка залили. И кровь сразу хлынула. Я рукав куртки оторвал, рану успокоить, а толку. Ползком по болоту далеко не уползти. Да хоть в болото, только бы с позором не помирать. Рванулся вперёд, упал в жижу. И тут вдруг чудо, али морок какой. А может, глазаньки мои от боли помутило. Стоит посереди болота белый волк! Да такой огромный, в жизни я такого не видел. Зверь бы уже на запах крови кинулся, а этот просто стоит и смотрит. Что делать, вспомнил я на ходу, чему бабушка моя учила, рухнул мордой в грязь.
— Матушка лесная, велика сила твоя, спаси беглого, не дай погибнуть.
Волк засмеялся. Прям как девица человеческая. У меня аж волосья все дыбом встали, чуть с черепушки все не убёгли. Подошла она ко мне, мордой лицо из грязи болотной подняла и опять смотрит. А подо мной уже вся землица кровью напоена. И зверем от неё не пахнет, вереском.
— Пощади, Великая Мать.
Вот теперь завыла она, страшно. И другие звери ей ответили. А я вперед пополз, стараясь ни слышать не воя волчьего, не плевков пистолетных, не воплей людских. Куда ж мне идти теперь? Красных я предал и Богоматери не мил? Ведь чертиху видел, не иначе? Лес вокруг становился темнее, или в глазах тьма уже. Хотя вон домик виднется, частоколом огорожен. Подполз я ближе, а на частоколе черепа человечьи висят и запор из костей. Богородица, не дай пропасть! За частоколом изба огромная и черная, на Куринной ноге.
Тут пробрало меня, Петрович это словом называл мудреным, истерика. Вот просто стою и хохочу, заливаюсь. Филин на ветке на меня, как на дебила смотрит.
— Избушка, избушка! Повернись к лесу задом, ко мне передом!
Огромный засов из костей открылся, а дом действительно обернулся. С грохотом дверь отворилась, будто ногой её кто открыл.
— Кого там леший принес, черт побери!
Ноженьки мои подкосились и я упал на черную землю. На высоком крыльце стоял молодой мужчина. Мне восемнадцать, ему годков двадцать будет. Только здоровый он, метра два ростом. В черное одет, и волосы до талии, тоже черные, прямо к рукам просятся. Он подошел ко мне, и я увидел его глаза желтые, светящиеся как у кошки. На одной ноге у него сапог дорогой выделки, а вторая с копытом! Вместо одной кисти у него маслы! Жизнью клянусь, ни кожи, ни плоти, одна кость! Он шевелит ею, это же невозможно!
— Падаль, сама пришла.
Зубы острые и клыки длинные, волчьи. Спаси, Богородица! Заговорил я заплетающимся языком.
— Ты меня сначала накорми, напои, баньку истопи, спать положи, а потом и спрашивай.
Оторопел хозяин лесной, глаза стали как у того филина.
— Ну, во-первых я у тебя ничего и не спрашивал. Во-вторых, наглость-второе счастье. А в третьих, с такой ногой, ни кормить тебя, ни поить не надо. Сразу спать уложить. В удобный гробик.
Схватил меня царь лесной, на плечо закинул, как мешок с картохой и в дом поволок свой страшный. Я у лица его руку костяную видел и не знал уже, какому богу мне молиться. Может, вождя Ленина вспомнить? Авось поможет?
Притащил он меня в избу, огромная она, будто изнутри больше, чем снаружи. Мне в глаза сразу печь попала, пламя в ней ревет, как во вратах адских. Он меня на лавку кинул, стал осматривать. Мне аж легче стало. Я прислушивался, когда тепло и сильно, живой рукой касается. Когда холодно и больно, мертвой. Вздохнул он, головой покачал.
— Прости, парень, ногу левую я у тебя отниму. Пуля вену пробила, даже если вытащу, грязи болотной в ране много. Она внутрь пойдет. Не бойся, я тебе новую сделаю. Не обещаю человеческую, но бегать ещё лучше будешь.
Он инструментами загремел. А я на лавке лежу, от холода меня трусит и ужаса. Страшно это, тело калечить. Меня даже доктор до такого не допускал.
— Вот, выпей. Будешь всю процедуру видеть голых баб на сеновале и боли не почувствуешь.
От кружки деревянной травами сильно пахло. Я всё выпил. Тока вот баб не увидел. Лежу и как дурак на мужика лесного пялюсь. Лицо у него красивое, как у барина. Глаза умные такие, хотя и желтые. Он достал штуку, похожую на длинный меч. Один раз только рубанул, вот это силища, как у богатырей русских. Больше ничё не помню. Отрубился со страху.
Утром солнышко меня поцеловало в обе щёки и я проснулся, незнамо где. Дом большой и светлый. Печь, котлы, склянки. Я на постели лежу, скрипит что-то. Потом вспомнил всё, холодом облило с макушки до пят. Одеяло приподнял. Нога на месте, только обмотана вся. Фух, сон страшный какой! Ранило меня, в избе у тётушки деревенской валяюсь.
— Даже не надейся. Нога не твоя, это материал магический. В плоть твою врастает и превратится в новую ногу. Ходить тебе нельзя.
Царь лесной сидит в кресле качалке и на меня смотрит. Ещё и усмехается премерзко.
— Лапоть деревенский, солдат Красной армии. Как же тебя сюда принесло? Неужели Берегиня вывела? Слабость у неё к блондинистым мужикам.
— Не знаю я. Волк мне помог.
— Волк значит. Почему ты в лес бежал, от своих же?
— Я предал Родину?
— В армию дворян пошел?
— Да ты чо несешь! Нет! Я спас своего друга детства, барина!
— Значит, ты помог спастись своему другу, хотя он белый и тебя другом не считает. Как тебя зовут?
— Михаил.
— Ты не предатель Родины, Миша, ты её единственный истинный защитник. Понимаешь, нет такого закона, чтобы русич на русича войной шел. Ладно, покормить тебя надо и в туалет отнести.
Я от его слов прямо каменный сделался. Странные вещи сказал морок лесной. Странные, но правдивые. Он посадил меня в кровати и тарелку с мясом в руки дал.
- Не бойся, не твоя нога, это кролик. Плоть воина в хитрых зельях используется, на еду её жалко тратить. Приятного аппетита.
Опять издевается, погань. На рожу мою позеленевшую смотрит. Ещё и в нужник понесет. Как это!
— Я до отхожего места сам доползу.
— Ползи, если хочешь всю жизнь на лягушачьей лапе прыгать. Ты сюда пришел с месивом, вместо ноги. Думаешь, мне трудно тебя донести будет? Я людей из кусков собирал буквально. Это просто безделица.
— Царь лесной, ты врач?
Он снова сел в кресло, закинув ногу на ногу. Левая и правда с копытом, не померещилось мне.
— Я Ягдарь, Миша. Последний, из великого рода Ягинь.
— Так это сказка. И Яга, она ж баба!
— Миша, ты парень совсем не глупый, учись говорить по-русски. Баба Яга женщина, ведунья, не человек. Она хранит силы света и тьмы, ведает лесом, лечит болезни. Ягда не может иметь детей от мужчин этого мира, она берет в ученичество девочку сироту. Девчушка становиться наследницей силы Яги. Только, Миша, в этот раз не нашлось девочки. Яге пришлось избрать мальчика. Перед тобой, Миша, мужик Яга.
Он оскалил волчьи клыки, а глаза остались грустными. Красив ты, мужик Яга. Хоть и рука у тебя костяная, и нога как у чёрта. Всё равно красив. Мутится в голове второй день. А баб на сеновале так и не увидел!
— Ягдарь, возьми меня в ученики!
Тихо в избе стало, слышно даже топонье лапок в подполе. Толи мыши, толи домовой пыль собирает.
— Род Яг окончится на мне, солдат. Я так решил. Ты по возрасту не подходишь. Я и девочку в услужение не возьму. Неприлично.
Запустил я в него от избытка чувств тарелкой. Проклятий не боюсь, я коммунист.
— Да что ты несешь, Ягдарь! Говоришь как барин, от простого люда нос воротишь! Знаешь, сколько детей малых с голоду пухнет?! Хоть одного бы спас. Не нужна мне твоя сила чернокнижная, можешь её с собой похоронить. Расскажи, как травы от боли делать! Как ногу с одного удара рубить, чтобы человек от боли не страдал! Научи меня врачевать, Ягдарь. Я тебе за это что хочешь, отдам.
Быстро по миру летает Ягдарь, только в кресле сидел, а тут уже у постели стоит. Злится, очи алым вспыхнули. Руку свою страшную мне на лицо положил, я отшатнуться не могу, за спиной кровать.
— Хочешь такую? А лапу звериную хочешь? С мертвыми говорить, в могильники ходить, нежить успокаивать? Девкам яд давать, чтоб от мора не мучались? Или брать всех подряд, иначе не вылечишь, чтобы тело твоё живьем резали и кровь сосали? Хочешь!
— Если жизни спасу, смерть отведу, в могилу человек не ляжет. Хочу, Ягдарь!
Он руку мне в губы тычет, и дышит так быстро, с хрипом, как зверь загнанный. Да что же это, не помню ничего, ни Богоматерь, ни Ленина, на всех наплевать. Только глаза твои, цвета углей горящих.
— Оближи.
Я провожу языком по его мертвой руке. Кость не белая, черная и гладкая, как лаковая шкатулка. И травами пахнет.
— Дай отворот, Ягдарь. Нету баб на сеновале.
Хватаю его за волосы шелковые, к себе тяну, в губы впиться. Ты ведь баба, Ягдарь? Не может на мужика так тело гореть. Ты отскакиваешь, как кошка ошпаренная. И шипишь также. Глаза у тебя круглые, испуганные.
— Великий лес! Мишка, да ты болен. Ладно, тебе неделю тут валяться, научу тебя мелочам разным. Но не получить тебе силу Ягдареву, Мишка. Темник из тебя знатный выйдет, а не Ягдарь! Хотя, через ночные обряды ты играючи пройдешь. Предрасположен. Пошли в нужник. Кстати, у меня тоже имя есть человеческое. Константин.
Часть 2. Ягдарь приходит в деревню.
Провел в доме Константина пару дней. Ко всему привыкаешь. Я краснел как свекла, когда он меня в туалет таскал, белел как полотно от боли в ноге, хохотал над его домовым. Маленький волосатый дедушка действительно жил в подполе. Помню когда его в первый раз увидел, напужался в усмерть. Глаза открываю, а вместо ягдаря лицо волосатое. Ходит везде с веником, бурчит смешно. Я к нему со всем уважением, как древние учат.
— Дедушка, принеси шарыги из подлота.
Шарыгой ягдарь валериану называет. Сейчас учит меня зелье от головной боли готовить. Я слушаю внимательно. Тело жжет в его присутствии, но я вида не подаю. Срам какой ужасный. Ягдарь сегодня довольный бегает, даже пританцовывает. Смешно так, толи вальс барский, толи лезгинка, что ребята в отряде танцевали.
— Погода сегодня хорошая, дриады в деревьях поют. А как они поют, так лесовики дудочки осиновые достают и играют на них. От того яга на костяной ноге у печи танцует, и земля русская мороком не дышит, семя в полях пшеницу родит богатую. Все мы с матушкой Русью связаны.
— Ягдарь, можно спросить. А как ты к революции относишься?
— Трудно объяснить, Михаил. Крестьянин поднимается, крылья свободы расправляет. Только вот не голубем в небо летит, коршуном на землю, кровь проливать. Мудрости крестьян такие же крестьяне учат. А что они знают? Неверно всё. И силы злые и древние этим пользуются. Люди. Не так давно они на земле живут. Есть народы, что людьми играются, что малышня игрушками деревянными. Ладно, слушай дальше.
Вдруг дедушка из-под пола как выскочит, как выпрыгнет! Волосья все дыбом как у кота во гневе шерсть.
— Морок, ягдарь!
— Проклятье! Михаил! Не двигайся, сделай вид, что тебя вообще тут нет!
Избу и мир за окном наполнила вязкая, удушливая темнота. Как дым от странных безлошадных повозок. Я такую только раз видел, ух и тошнотворно она воняла. Похлеще лошади. Ягдарь весь напружинился, зарычал как зверь. Дедушка из-под печи выглядывает испуганно.
— Великий Ягдарь, пригласи меня в дом.
Голос страшный, затягивающий, сковывающий всё тело липкими веревками темноты.
— Убирайся Кащей, никто не звал тебя!
Ну вот, баба яга, теперь ещё и кащей! Чтож в мире делается?! Народ за товарищем Лениным идет, а тут персонажи сказочные между собой грызуться!
— Ягдарь, ты легенду ведь знаешь. Не могу я не скребстись в твою дверь. Ночи мне холодны без тебя. Не властен я над законом, если смерть к жизни в объятья не придет, Колотынь трава не родиться при полной луне, мороки не уснут, людям плохо будет.
— Я мужчина, кащей. Став ягой, я разрушил Легенду и Закон.
— Для духа возрожденного пол не важен. Если ты приемник знаний, то я силы. Мне сложнее ягдарь, открой мне дверь. Или ты больше не веришь в своё предназначение, как глупые люди в красных одеждах? Поэтому один из этих живых дураков в твоей постели лежит!
Всю избу потряс сильнейший удар. Ягдарь прошептал что-то и на нем возникли черные доспехи, а руку оплел посох чудной ковки.
— Прости, Миша. Не судьба тебе долечиться и знания получить. Стоит Колотынь траве из земли выйти и Кащей дом мой штурмует, как жених девичий терем. Придется мне снова ему место указать. А тебе бежать к своим, не бойся, нога вылечится и всё забудется. Сейчас я избу к нему разверну, а ты в окно. Другого пути нет, он тебя сразу уничтожит.
— А ты?
— Я! Миша, короля русского морока я встречаю каждый год, это уже просто традиция. Помнем бока, погнем ребра и разойдемся на время. Должно же ему когда-нибудь надоесть.
Изба обернулась и я выскочил в окно. Боли в ноге не было, просто онемела вся, ничего не чувствую. Кинулся к лесу и крик заклятия услышал, голосом ягдаревым произнесенное. В меня оно летело, видать кащей собака увернулся. Упал я, от молнии уклонился и побежал куда глаза глядят. Выскочил с выпученными глазами прямо в деревню на наш отряд. Ну всё, конец мне пришел.
— Мишка, дурак! Ты где был! В дозор тебя отправили, не слуху от тебя нет.
— А его девки в лес заманили,— засмеялся один из старожил.
Смотрю я на них и глазами хлопаю. Забыли! Всё забыли! И предательство моё и бой с волками и даже нападение отряда Владимира! Вот она, истинная сила ягдарева! Так почему же я всё помню!
— Нет беляков командир, а я в лесу заплутал.
— Дурак ты, Мишка, а ещё на врача учишься. Кстати о враче, грязь с морды смой и иди к Петровичу. Срамота тут в деревне произошла, между своими же, в родном доме. Девчонка в горячке бьется, не может вытащить, помоги ему.
Захромал я к избе, на ногу смотреть боюсь. Если козлиное копыто вырастет, мне уже не оправдаться так легко. Срам значит. Командир из людей к боярам приближенный, плохими словами не говорит. Кто-то из местных девчонку до свадьбы облагодетельствовал, причем нежным не был. Петровичу тут вряд ли моя помощь нужна, это только время лечит. Зашел я в горницу, люди коммунисты, образов в углу нет. А так почему-то захотелось покреститься и поклон отдать. Женщина на лавке сидит, платок в пальцах дрожащих мнет, Петрович у девушки хлопочет. Так вот в чём дело, этот урод хотел концы в воду опустить во всех смыслах! Нож в бок и в реку! А девушка выжила, если это можно так назвать. Судя по тому, как злобно Петрович ус дергает, недолго ей осталось.
— Мишка! Вот где тя носит, когда надобно! Рана большая, молись матушка. Силами человеческими тут ничего не сделать. Рану я зашил, но всё равно плохо дело. Даже врач из города так сказал.
— Врач?
— Да Мишка, вчера доктор к нам приехал из самой Москвы. Петр Грегорьевич Терентев. Серьезный человек, у самого Ленина в друзьях хороших. Операцию мы с ним делали. Вот только девчонке что-то не легчает.
— Колотынь цветет,— прошептала женщина, раскачиваясь на стуле.
— Помолись матушка, тогда этот сорняк проклятый твоё дитя не тронет.
Вот кто меня за язык дернул, а? Петрович себе пол уса выдернул, на меня смотрит как на ума лишившегося.
— Не поможет икона против Колотынь травы мальчик. Позову Руси защиту.
— Расстреляют, глупая женщина. А ты, придурок, что несешь! Не видишь, разум от горя помутился!
Ничего не сказал, сам понимаю. До вечера мы с девушкой провозились, а под утро нас командир вызвал. Требовал бабу чудную выручить. Та голиком как есть по лесу ночью бродила, её ребята еле из болота достали.
— А сейчас, она у дверей в дом на коленях сидит, в одной рубахе. Ну, понимаю, такое горе. Но, мне с беляками бед хватает!
— Это стресс,— говорил Петр, спеша за командиром. Не нравится он мне, речи мудрые сыпет, а как врача я его не видел.
Подошел я к крыльцу, эти у калитки жмуться. Ей богу, бабу в рубахе что ли не видели! Врачи!
— Матушка, холодно, встань с пола, мы дочку твою посмотрим.
— Спасибо солдат, только помощь мне их не нужна, он мне поможет.
Обернулся я, куда женщина указывала и обомлел. По дороге к дому шел Ягдарь! Мягкие черные волосы трепал ветер, походка величавая. Как король сюда идет, а не как тать крадущийся. Мужиков от калитки как ветром сдуло и мимо меня он прошел не глядючи. Остановился в дверях дома.
— Пригласи меня. Знаешь ведь, без этого не смогу я тебе помочь. И не делай так больше, зверей выпугала, чудь лесную растревожила, крох травяных эти дураки сапогами потоптали.
— Прости, заступник. Войди в дом, прошу тебя.
— Уходи, матушка. Дальше я сам с твоей дочерью побеседую.
Женщина только губами его сапога коснулась и из дома выбежала. Я в горницу хотел следом войти, только эти товарищи коммунисты меня за оба локтя ухватили.
— Эт кто, Мишка! Чего за чудище такое!
— А ведь силище то наверное, нам бы в отряд его, только патлы абкарнать.
— Что у него с рукой и ногой, товарищ Михаил, вы его знаете?
— Да помолчите вы! Пойду посмотрю, может помочь надо.
В горницу я заглянул боязливо, мало ли как Ягдарь колдовать будет, это тебе не настойка от головы. Темно тут, как в сумерках, травами пахнет сильно. А он на коленях у девушки стоит, по телу руками водит и слова говорит на языке непонятном и жутком. А девушка ему отвечает! Да она ж в бреду была! Кивнул он, в губы поцеловал и исчез! Появился тут же у отряда нашего, тут как раз и деревенские парни были. Замолчали все, он глазами по толпе водит будто ищет кого. Вдруг руку в кулак сжал и в воздухе дернул, как оторвал что-то. Один парень деревенский упал на землю и закатался по ней.
— Разве мало боли и крови на земле русской, что ты, колотынева шмазь ещё зла творишь? Душа Валентины на тебя указала, человек промолчит от страха, а душе вечно живущей бояться нечего. Своей мужской силой оплатишь ты её выздоровление. Не познать тебе больше красоты женщины, если только мужик тебя в услужение возьмет.
— Ах ты, ведьмино отродье!
Это из ребят кто-то выкрикнул. Ещё бы, страсти такие господни. Они же Ягдаря как я не знают. Пришел чудь какой-то, парню важный орган проклятием отрубил. Плюнул пистолет смертью свинцовой, у меня в душе всё оборвалось. А он даже не пошевелился, только рука быстро дернулась неживая и в пальцах пулю летящую сжала!
— Не лезь, мальчик, когда дядя работает. В разговор старших лезть не вежливо.
Он подошел к женщине. Она за деревьями дрожала.
— Выздоровеет дочь твоя, душа её спокойна. Каждый день давай ей настойку щавельную и молитву читай.
Он уже обернулся уходить.
— А что будет, мил человек если я много пуль в тебя выпущу?
— Они не долетят, товарищ капитан,— голос ягдаря звучал насмешливо.
— А если предложу в отряде остаться, силу свою на благо революции использовать?
— Революции приходят и уходят, а Русь прибудет вовек. Не нужно мне это.
Он ушел в лес, сильный и величественный, как сама смерть.
— Мишка, за ним иди. Чую я, знаешь ты его. Чего хочешь, наобещай, нужна нам его поддержка. Петербург далеко, а я сейчас знать хочу, как яйца белякам отдирать.
Петр закашлял, только я понял что командир Сергей говорит, сила Ягдарева нам очень пригодиться. Кинулся я в лес, правда далеко бежать не пришлось. Константин сидел на поляне и водил руками по земле.
— Все травы истоптали, лапати необразованные. Чего тебе, солдат, ты отвлекаешь меня.
— Ты может и силён, Константин, только вот не надо от русского люда нос воротить, говорил я тебе уже.
Он лицо ко мне обернул, удивление и испуг в нем отражались.
— Ты помнишь меня!
— Конечно помню, а ты помнишь, что на врача меня учить обещал?
— Но, я ведь заклял твою память!
— Так это ты! Ты гад! Я думал оно в кащея летело! Чтож ты щас не заклял никого?
— Чтоб знали, что случается с теми, кто семя не туда бросает. Ладно, Мишка, черт с тобой.
Он снял с волос красивую заколку и положил мне в руку.
— Можешь меня позвать, если надо будет. Я помогу тебе в делах. Но, не смей никому моё имя говорить! Даже если пытать будут!
— Зачем же ты мне его сказал!
— Сглупил! Один долго был! Ты должен всё забыть! Уходи Мишка, приставучий банный лист! Ногу береги.
Исчез ягдарь, а я по середи поляны стою и улыбаюсь. Люб ты мне, ягдарь. Может и силён, а в душе мальчишка глупый. Одинаковые мы.
— Ну чего, уговорил!
— Неа, капитан, как есть убёг.
— Ох не бреши, Мишка, чёт нито с тобой после леса приключилось. На ногу хромаешь, глаза хитрющие стали. Чего знаешь, анну быстро сказал командиру, чай не барин, если против товарищей ни шел, ничего тебе не будет.
— Меня ранили белые, он спас меня и выходил.
— Значит нормальный мужик, чудной, но правильный. И всё равно, нечего тут понимаешь, — капитан повторил движение ягдаря и судорожно икнул.
Потом с неделю я жил почти спокойно. Только вот нога изменилась, я мог упасть, левая бежала быстрее правой. Сильнее намного стала. А ещё мне не нравился взгляд товарища Петра. Жадный, неприятный и холодный. Врачевать он меня не учил, да и вообще, ничего он не делал. Ходил по деревне, со всеми говорил, о Ленине рассказывал. Ребята его с открытым ртом слушали, только вот мне его речи не любы были. Беляки все гады, а мы, товарищи, все люди достойные. Образа призывал рушить! Да как же это, кормилец Ленин! Что же мы, как тати, всё что люди древние сделали пойдем и спалим? Не верно это всё! Прав ягдарь, негоже нам у таких людей учиться. Мы темные, грамоту не знаем, а они в головушки наши всякую ахинею безбожную вдалбливают. Через неделю командир меня к себе вызвал. Зашел я, как подобает. Командир на меня хмуро смотрит. Есть от чего хмуриться. Драка давеча была. Да и не драка, так, стычка мелкая. Свинцом обменялись и разошлись. Только сын командира Паша, дурень малолетний с такими же детьми кинулся белых догонять. Шестнадцатилетний герой революции. Командир за ними ребят послал, велел догнать, штаны снять и отстегать за рвение излишнее. Вот и хмурый теперь, как туча. И я под горячую руку.
— Чего случилось, Сергеич, вызывал?
— Сергеич я для врача, учителя твоего, а для тебя Мишка, товарищ Сергей Стрельников. Сядь ты на лавку, не мельтиши перед глазами. Башка и без тебя трещит, будто жбан самогона гадостного выдул. Отвечай как на духу, не веришь Петру Терентеву?!
— Командир, ты мне, как отец родной. Я весь перед тобой, не верю я ему. Странные он вещи говорит, не понятные, злые, черные. Зачем товарищи из Ленинграда к нам его отправили? Неужто без него не поймем, как беляков извести!
— Петр человек не плохой и не хороший. Он совесть наша. Его глазами революция на нас смотрит, через него товарищ Ленин говорит. Не гоже вождю по всем деревням как мяч мотаться. То что он говорит, заставляет сердца молодых гореть огнем. Огонь это разрушение.
— Командир, разве же я не молодой? Неужто видел ты, как я дома жег, кроме имений барских? Да и имения одно, а люди другое. Или я на жену беляка когда руку поднял?
— Ты долго среди них жил?
— И что? Грязный!!!
— Тихо Мишаня, не оскорбляю я тебя, брата и товарища. Наоборот, нужен ты мне. Разум тебе дан, когда Терентев заврется, ты мне дураку правду найти поможешь. Ну, не серчай, ты парень хороший, мало таких. Давай сивухи дрябним, за здоровье товарищей.
Только он пошел за шкаликом и крики во дворе раздались.
— Кажись моего притащили, лично пороть буду.
— Нехорошо кричат, командир.
Побледнел он и из сеней выскочил. Бабы голосили, мужиков за рукава дергали, те кричали на них. Сына командира на руках несли, Боженька и Матушка, чтож это! Пацана на руках мотает, как куклу поломанную, глаза закатились, кожа белая, как сугробы снега январского. Вся одежда кровью пропитана!
— Богдан! Что это за погань!!!
— Не знаю командир, хоть стреляй меня! Мы их догнали, но не белых, не красных, не лошадей нету. Кровища кругом, куски какие-то и сын твой в поле к столбу привязан. Мы его забрали и дай бог ноги. Не до беляков нам было.
— Врача!!!!
— Что ни день, то новости, — Петрович зло загремел тазиком с кипяченой водой. Сначала девка, теперь вот парнишка твой. Яд Сергей, дюжи страшный и странный яд. Не запаха, не вида, яд звериный, след от зубов есть. Только змейка та размером с медведя была! Тело костенеет, оно будто уже мертвое. А мышцы в стальные канаты превращаться, сердце горит, глаза как у сокола, говорит по-русски и гречески. Знает он греческий то?
— Петрович, я пахарь и сын мой, пахарь! Какой к черту греческий. Терентев!
— Подтверждаю наличие в крови яда биологического происхождения и странных реакций тела на него.
— Дуб подберезовик! По-простому говори!
— Если по простому так дело было. Хотели мы кровь ядовитую убрать, режем вену, она не режется, нож по кожи, как по камню. Терентев даже палец порезал. Кровь парню на щеку попала и впиталась внутрь в момент.
— Он немного занервничал.
Я усмехнулся. Лиса ты, Петр, и речи твои лисьи. Какое там занервничал, парень на тебя с койки рванул, с закрытыми глазами, мы с двух сторон ухватили, удержать не можем. А ты, как шавка в угол кинулся скуля со страху и образ Богоматери плечом зацепил. Икона сынку командира прям по лбу припечатала. И он снова баиньки лег, милейшее дитя. Командир на колени стал, сына по волосам гладит. Только сын ли это его. Мелкий был прыщавый пацан. А сейчас волосы как шелк вьются, кожа белая на солнце сверкает, тело всё мускулами наливается, так и тянет на колени пасть и красе безбожной поклониться. Бабы к дому как заговоренные идут, их мужики и калитки пинком под зад до хат возвертают.
— Миша, позови его. Не знаю я как, ты ведь знаешь. Не могу я голиком по лесу, мне должность не велит. Просто я ему заплачу, чем хочет, хоть жизнью своею глупою. Пусть придет лесной дух и спасет моего сына.
— Сделаю командир.
Часть 3. Ягдарь сказывает.
Долго я вглядывался в резной узор на заколке. Дурень, как есть дурень! Нет бы спросить ягдаря, как вообще это всё работает. Слышал я о чуде расчудесном, телефон называется. Но, такое есть только у товарищей в Москве и Ленинграде. Мы люди простые, как новость передать надо, мы конного отправляем. Как говорить с ним, а? Может, подумать о нем? Волосы его эта заколка держала, красивые они у него, мягкие, шелковистые. И к глазам его желтым подходят.
— Мишка! Ты о чём охальник думаешь!
Я до небес подскочил и стал озираться дико. Нету никого вокруг, голос прямо в голове звучит.
— Чего тебе надобно,— недовольно бурчит Константин,— я зелье мудрое варю.
— У Сергея сын с болезнью дюже странной слег, спомогнуть бы надо, заступник.
— Уже легче, думал на беляков меня натравить хочешь. Как болезнь проявляется?
— Кожа бела, тело сильно, смотрит на всех странно, слова на языке чужом говорит. На кровь кидается, кожа не режется.
Зашипел ягдарь у меня в голове, боль виски сдавила. Через минуту сила мощная меня в пыльную дорогу впечатала. Ягдарь у меня прямо на спине стоял!
— Прости Миша, с гнева дверь открыл не верно. Веди меня в дом командира.
Стоило ему в горницу войти и глаза у него огнем жутким запылали.
— Вон все!
— Человек лесной….
— Товарищ, как врач профессиональный…
— Вон!!!!!
Стены зашатались. Мы с Петровичем не дурни. Я командира за шкирку ухватил, Петрович Терентева за штаны и вылетели из избы вон.
Ох, что тут началось. Вопли, вой звериный, окна все разом вынесло, из трубы дым черный повалил. Неужто поцеловать не мог? Девчонку вон поцеловал, и успокоилась она. У командира волосья дыбом, у Терентева не глаза-плошки. Дверь с петель вылетела, и Пашка на улицу выскочил. Шипит, скалиться, на пальцах когти звериные проросли! Тока как солнышко красное увидел, сразу успокоился, зевнул, и рука мертвая ягдарева за рубаху его опять внутрь утянула. До вечера он провозился, вышел усталый, хромает, под глазами тени глубокие. Сергеич расторопно бабу подозвал со шкаликом, хлебом и чесноком. Всё по чести, как гостю дорогому. Ягдарь усмехнулся, но женщине поклонился, и стакан самогону выпил. Сел на порог, затылок почесал.
— В дом не заходите, там всё разрушено. Садись, товарищ Сергей. Разговор у нас будет трудный, осознать тебе придется много. Ты тоже садись, товарищ московский. За язык твой глупый отвечать пора.
Сели мы около него, опять он на Терентева поглядывает и носом шевелит как зверь лесной, принюхивается. Да, мне тоже всё время кажется, что воняет от него мерзко.
— Ты призывал людей от веры отказаться, храмы рушить? Знаю, не твоя идея, это политика партии. Только вот знает Ленин, что храмы и церкви не абы где ставили. Не ходил мужик лапоть по земле русской и не рубил их по пьяни. Храмы стоят на месте выхода из земли темных сил. Темных, не потому что зло. Нету в мире чистого зла. А потому, что лишают людей контроля, дают вседозволенность и гармония мира разрушается. Каждая страна имеет свой символ вседозволенности. У нас это, Колотынь трава, зеленый хлеб. Она похожа на пшеницу, которая никогда не созреет. Кто её съест, внутрь себя примет тот станет чудью и умертвием. Отворот дает лишь Берегинь трава, растение на Руси редкое. Сын Сергея, внимательно твои речи слушал, товарищ коммунист. И когда чуди древние отряд ваш и беляков перебили, увидели они в душе его семя сомнения, благодатную почву для Колотыни. Они не убили его, а предложили стать умертвием, силу великую на благо революции использовать. Наплевать им на людские драки, только вот Колотынь семя мужское жизни лишает. Не могут быть у них родные дети, ими становятся обращенные. Кто настой колотынев выпьет и кровь всю до капли отдаст, тот уже не человек, дитя ночное, умертвие. Мальчишка добровольно согласился храмы рушить, людей в куски рвать, кровь пить, меч воинства тьмы принять. Ибо нет у него страха перед тьмой, а для коммуниста настоящего все средства хороши. Среди белых тоже такие люди есть. Задание твоему сыну дано было, церковь в лесу разрушить. Строили язычники, расписывали христиане, статуи ставили католики. Важен этот храм для всех, ибо на большом центре зла он стоит. Разрушь его и Колотынь как сорняк из под земли полезет. Люди с голоду пухнут, соберут они по незнанию зеленый хлеб, детей накормят и сами поедят. Вся Русь в умертвие превратиться. Успокоил я лихо в сыне твоем, только это мера временная. Ему теперь красному солнышку на глаза не показаться, мясо только сырым есть и род твой на нем прервется. Только если кого тем же ядом заразит. Я вернусь в лес противоядие из Берегинь травы готовить. Мишка со мной пойдет, дело это сложное, мне помощь нужна.
— Всё это глупости. Сергей, твоего сына покалечили сумасшедшие беляки, они все гады и предатели. А он, их пособник. Я требую, чтобы его и Михаила расстреляли. Я сегодня же в Москву поеду и привезу твоему сыну лекарство.
Зря ты встрял Терентев, ох зря. Я и так на взводе был с перепугу, а то у меня вообще крышу снесло. Ударил я ему со всей силы в живот, мужик по земле покатился.
— Лжа! Все твои речи лжа! И сам ты лжа тоже! И до тебя товарищи к нам приезжали, грамоте учили, стрелять, дух боевой растили. А тебе, погань, только крови подавай и домов сгоревших! Может Сергей и расстреляет меня, на то он и командир. Только я и тебе, псу проклятому, глотку вырву!
— Мишка, да ты чего!
— Ничего, Петрович, доказываю, как я Родину люблю, чищу её от гадов ползучих!
Глаза у меня все красные сделались, даже музыка в голове зазвучала, как в шкатулке у барина Владимира. Я б убил его, только Ягдарь меня за руку схватил и нажал что-то. Я по забору сполз, тело слушаться перестало.
— Тебе решать, командир Сергей. Только нет такого лекарства ни в Москве, ни в Ленинграде. Там тоже смерть и разруха. Даже если найдут, не успеет гонец тебе его довести.
— Уходите в лес, оба. Не смогу я это людям объяснить. По виду выходит, ты Мишку заворожил, и он на Петра напал. Принесите мне спасение для сына. Дайте Петровичу то, что поможет мне вас позвать если надо. Скажи мне, что мне делать, как жить, головушка моя пуста и тяжела.
— Среди идей разных, людьми порожденных выбери ту, что люба тебе. Но помни, между мыслями чужими, как рой пчелиный по свету носящимися есть просвет. И это просвет, твоя Родина. Только ей и служи. Не знаю я идею и учение, что больше ста лет жила. А Русь, Родина, она ещё долго простоит.
— Спасибо тебе, человек лесной.
— Зови меня Ягдарь, так меня лес и древние силы нарекли. Я вернусь с лекарством для твоего сына.
Подхватил меня Ягдарь под руки, меня словно воздухом ударило в лицо и вот мы уже у его избы стоим.
Ночь на дворе, в печи огонь весело танцует, зельем в избе пахнет. Ягдарь Константин в кресле своём резном покачивается, рукой щекой подпер. Думу думает тяжелую.
— Расскажи мне, Ягдарь.
— Что рассказать, Миша.
— А вот всё, как на духу расскажи. Как ягдарем стал, чего от Сергея утаил и на кой я тебе сдался. Зелье ты бы и сам сварил.
— Умён ты Мишка, вельми силён разум твой. Только это всё тебя не касается.
— Если не расскажешь, не видать тебе помощи в делах твоих хитрых и тайных.
— Злыдень,— засмеялся Ягдарь,— а если узнаешь, что я взаправду барин? И не простой, а Романов?
Я с грохотом с лавки свалился. Да узнают парни о живом Романове, заклятий не побояться, избу твою чёрную по бревнышку разберут.
— Брешешь!
— А смысл, какая мне с того выгода? Я внебрачный сын отца расстрелянного царя. Мать моя была из обедневших дворян, своё место она знала. Сразу же от двора уехала. Тем более, страсть запретная помогла ей финансовое положение семьи восстановить. Я как подрос, мне дали достойное образование, нашли юную невесту. Дед мой внушал мне, что я должен общаться только со своими. Но, наверное, это семейное. Я полюбил девушку из крестьян. Да какая-то была любовь, малые совсем были. Но, как известно молодая любовь самая безумная. Звали её Мариша. В общем, я дурень к деду пошел за благословением. Благословил он меня ремнем солдатским и запретил с крепостными общаться. Да я ж и тогда настырный был, ночью через окно выбрался и к Марише в дом побежал, предложить хотел уйти вместе. Смотрю в окно, мать её на лавке рыдает, а её саму в золототканые одежды обряжают! Слышал я о крестьянах, что ещё древним богам молятся, подумал, в жертву её принести хотят. Они её в лес повели, а я следом покрался и когда женщина руку страшную, костяную к моей Марише потянула, я между ними стал. Меня коснулась мертвая рука и избранником ягдаревым сделала. Яга сама сильно испугалась, не гоже обряды древние так рушить, но поделать уже ничего нельзя было. Я стал Ягдарем, все, кто знали и любили, забыли меня.
— Грустная история.
— Нет, Миша, всё правильно. Нет и не будет счастья внебрачному ребенку дома Романовых. Не в том мире, не в этом тем более. У меня хорошая жизнь.
— Ага, вельми веселая Ягдарь. Кощей и умертвия.
— Кощей, Миша, мой законный супруг.
— Может, хватит! У тебя полы не сахарные, а зад у меня не железный.
— Можно подумать, ты истинную легенду не знаешь. Хотя, откуда ж твоей эпохи её знать. Слушать готов?
— В твоём доме торчу по приказу командира, с чего же мне не слушать то.
— В древние времена, когда ещё не было и городов на земле русской, но уже войны шли великие, девочка русская полюбила мальчика другого народа. Это было бы ничего, только девочка та должна была стать жрицей богов, а мальчик их жертвой. Звали того мальчика Кащей и чтобы спасти себя и любимую от страшной участи, он объявил войну богам и не только объявил, но и победил в ней.
— Молодец парень!
— Глупый Мишка, никому не дано победить богов. Но попытавшийся, сравняется с ними и не сможет он больше войти в царствие людское. Сделали боги Кащея чернобогом, повелителем и хранителем Колотынь травы. Ягу, возлюбленную его, не отвратило это, попросила она богов её в темное царствие к Кащею пустить. Но, случилась беда. Мать девушки принесла себя богам в жертву в обмен на то, что забудет она темника Кащея и останется на земле. В трудное положение боги попали, мать Ягды была их великой жрицей. И раздробили они тело и душу Яги на две стороны.
Он поднес к моим глазам живую и мертвую руку.
— Одна половина души, бессмертная чёрная властительница, влюбленная в Кащея любовью страстной. Вторая, смертная женщина, ненавидящая тьму, презирающая Кащея. Вот и получается, что каждый год цветет Колотынь и Кащей ко мне в дом идет. Я гоню его, дерусь с ним. Он в своем дворце плачет, и я волосы на себе рву. Прокляты мы. Не быть нам вместе. Он себе лесовиц да русалок в постель кладет. Мне тоже вои служат и с одним из них я шашни кручу. Он того, кто мне люб станет, убить пытается. Вот так у меня с мужем Миша. И вместе тесно, и врозь скучно. Он вечно живущий темный дух, я медленно умирающая душа, из тело в тело переходящая.
— Этож как, Костантин. Срам и бред, да пропасть бы им всем богам твоим и духам! Разве ж ничо сделать нельзя!
— Можно. Я могу пустить Кащея в дом и ложе, тогда падет проклятие. Только не могу я. Душа сопротивляется.
— А если ты переступишь через себя, развеж не поглотит Колотынь проклятая землю русскую.
— Колотынь, Миша, великая защита Руси и семя Матери. Когда войны и бедствия великие, цветет она пышным цветом даруя русским доблесть, схожую с безумием. Тогда победить нас никто не может. И не смеет. Мы народ, хранящий сон матушки Земли, чей дух спит в Сибири.
— Но, ты ж Сергею говорил!
— Сергей человек простой. И мыслит он просто. Есть добро, и есть зло. Если я ему скажу, что умертвия всех убили и сына его обратили на благо Руси? Что Русь они так от смерти защищают силой Колотыневой, что бы он со мной сделал?
— Съел бы, Ягдарь.
— С солью али с перцем?
— Ему соли от слез хватает! Чего? Да ты смеешься надо мною! Быстро говори, зачем я тебе!
— Чую дух Кощея рядом с твоим отрядом. Он пришел всеми силами убить тебя. Ты мне люб Миша, а Кащей скорее перчатки свои с когтями сгрызет, чем позволит кому коснуться меня и воем моим стать.
Я глазами захлопал. Ни то чего-то с Ягдарем, лицо руками сокрыл, красный весь. Лепо мне видеть его таким беззащитным.
— Костя, а как я тебе люб? Как друг и товарищ?
— Нет, Миша, Другов и товарищей не кладут в ложе. Это с древнего времени идет, когда не различали человека не по каким делениям, кроме души вечно живой. Щас это поганью зовут и сторонятся с плевками. Душа во мне женская, Миша. Очень усталая и одинокая душа. Ладно, наслушался ты сегодня, голове твоей бедовой век переваривать. Настой я приготовил, завтра Сергею отнесем. Авось спасет Берегинь сынка его непутевого. Тоже, как лучше хотел, тело Колотыни продал, а путного ничего не вышло.
Глубокая ночь на землю опустилась, филин ухает на ветке, домовой уже избу подмел и под печкой шибуршит сонно. Один я как тать по избе шатаюсь. Благо та изба, как двор барский, есть где пошататься. Ягдарь спит на ложе, волосы разметались, лицо точённое лунный свет ласкает. Рука мертвая с постели свесилась, неглубок сон его. Вздрагивает, бормочет. Значит люб я тебе, заступник лесной. Меня то в жар бросает, то в холод. Вот ты, существо древнее, по тем временам темным ещё живешь. Ну, не ты, а Яга. Так Яга, это ты? А! Запутался! А я то, мне откуда знать того, что запрещено уж столько времен. Тогда почему моё тело пылает при виде твоих желтых глаз, шелковых волос, стана твоего высокого. Почему! Али баб мне не хватало, али сбрендил уже от речей Терентева. Тфу, пропасть!
До утра я промаялся, солнышко красное уж горизонт поцелуем согрело, и головушка моя не выдержала метаний мученических. Сиганул я к Ягдарю на ложе, он с перепугу и спросонья только вякнул да заклятием в потолок запустил. А я уже за пуговицу в виде броши уцепился. Не отдерается замок хитрый.
— Ты чего делаешь,— Константин на меня смотрит с детским удивлением. Зло магическое ещё не пришло.
— Сам говорил, люб я тебе. И ты мне люб. Чего ж дожидаться. Раньше Кощею кукиш скрутим, раньше он сердце твоё мучить перестанет. Всё равно я в ад попаду, если не прав Ленин.
— Отпусти,— зарычал зло, волосы сила оплела, заискрили грозой.
— Фиг тебе,— я ему в губы впился.
Дотянулся теперь, ах, какие сладкие, как у девицы красивой, нет, лучше. Волосы его ласкал. Ягдарь не шевелится, позволяет мне целовать себя и лицо гладить. Вдруг руку мне вниз мертвую сунул да как хватанет. Мама, я и забыл, как он того деревенского силы мужской лишил.
— Ладно, прости дурака, обнаглел.
— Думаешь это, Миша, так как с девкой на сеновале? Или может, меня такой девкой считаешь?
— Нет, нет,— заскулил я. Рука не больно делала, а всё равно страшно. Он заклятие новое прошептал, и с него вся одёжа растаяла. Совсем!
— Ну и как, похож?
— Неа, краше,— прошептал я, его рассматривая.
— Люб?
— Люб, Ягдарь.
— А доказать слабо?
Я сглотнул. Я б со всем рвением, тока не знаю как. Не девка он. Разве такое между ног бывает, да ещё таких размеров! Без сил тайных не обошлось.
— Не тушуйся, думаешь, мне не страшно?
Я его по животу погладил, осторожно, разрешения спрашивая. Он охнул, застонал хрипло. Я заскулил снова, теперь уже от нетерпения и тут изба проклятая оборачиваться стала.
— Да чтоб вам всем оглоблею с переду да с заду!
Ого, как он ругаться умеет. Прохладой подуло, тела наши успокоило. Выскочил он из избы и вернулся с раненым Петровичем. Завозился вокруг него, рана не серьезная, но залатать надо.
— Очнулся, народ поднял, Терентев за него, Сергей под стражей, как взбесились все, к храму пойдут, бежал я.
— Тихо, тихо, успокойся.
— Худо, Ягдарь?
— Худо Миша, пока мы тут с тобой байки травили и миловались, Кащей заклинание моё снял и призвал в мальчишке душу умертвия. Не мертвяка простого, сильного мага. Как и обещано было. Околдовать мужиков дело не хитрое. Они разрушат храм и выпустят силу Кощееву. Тогда уж ничего чёрного заступника не остановит. Сначала тебя убьет, потом меня оприходует, а потом в Ленинград пойдёт. Город тот на костях стоит, столько умертвий он из под земли поднимет, худо будет твоему Ленину. Мать темная на него гневается, за людей расстрелянных, поля соженные, церкви разваленные, семьи разрушенные. Кащей, верный слуга её.
— Чего делать будем.
— Драться, Миша, только драться.
|
