 Фанфик «Adriatic Waves | 1 глава»
Шапка фанфика:
Название: Adriatic Waves
Автор: Cache
Фандом: Haikyuu!!
Персонажи/ Пейринг: Хаджиме Иваизуми, Ойкава Тоору, Хаджиме Иваизуми/Ойкава Тоору
Жанр: Психология, Философия, Повседневность, POV, ER (Established Relationship)
Тип/Вид: Слэш
Рейтинг: PG-13
Размер: Мини, 6 страниц
Содержание: Когда речь идет об ирисах, хочется сказать о них больше, чем нужно
Статус: Закончен
Дисклеймеры: Данная работа создана не с целью извлечения прибыли
Размещение: Где угодно, но пришлите, пожалуйста, ссылку
От автора: Желаю вам приятного прочтения
Текст фанфика:
Больше всего я хочу прийти к тебе и лечь рядом. И знать, что у нас есть завтра.
© Мацуо Монро. Научи меня умирать
***
Что произойдет в этот раз?
Именно с таким вопросом я проснулся в это июльское утро. Остаток сна, где был слышен отдаленный смех, уже растворился в мягком полумраке комнаты. Рука лениво потянулась к телефону — на экране засветилось время. Шесть утра ударило по глазам, вынудив их плотно закрыться. Как бы там ни было, мне нужно проснуться.
От Тоору нет никаких сообщений, что весьма подозрительно. Вероятно, он еще спит. Однако, я уверен — Ойкава уже прибыл в Киото, отыскал дом по высланному мной адресу и теперь раздумывает над тем, что делать дальше. Следуя его логике, нетрудно догадаться, что он не захочет оказаться обнаруженным раньше назначенного времени, поэтому не найдет более подходящего варианта, чем парадоксальным способом спрятаться где-нибудь на территории поместья, как какая-нибудь заблудшая лисица.
Значит, мне нужно выйти на садовую террасу.
Безмолвное пространство постепенно наполняется приглушенными звуками, что просачиваются сквозь стены извне. Собственных шагов мне не слышно, отчего происходящее кажется слегка размытым. Может быть, я до сих пор сплю? Пустота, вдыхаемая мной, проникает в густую от сна кровь, расщепляется на множество частиц и оседает в клетках острым ощущением одиночества. Чужого одиночества. Вязкого, сырого, как это туманное утро, рассеянное бумагой на перегородках по всему дому.
Чувствовать присутствие Тоору все равно что оказаться среди толщи воды. Воды, которая повсюду, от нее не уйти, не раствориться в воздухе. Остается только задержать дыхание и поддаться ее натиску. Полностью расслабиться, но не пойти ко дну, иначе мне не выбраться из этой всепоглощающей пучины, бездонной, как сам Ойкава.
Озябшие пальцы касаются бамбуковых рамок, между которыми утро высвечивает на бумаге свои тонкие лучи. Прикрыв глаза, ровно выдохнул. Ум постепенно становится ясным. Лицо принимает жесткость, взгляд покрывается пеленой. Руки отрывисто раздвигают двери, перед глазами возникают очертания сада, поглощенного жемчужно-серым туманом.
— Пойдем и поспим*, — до меня доносится тихий голос Тоору.
Он сидел на полу веранды, повернувшись ко мне вполоборота. Кофейного цвета глаза с хитрым прищуром смотрят на меня, тонкие, заостренные черты лица расслаблены, а чувственный рот дрожит от ухмылки. Его сходство с лисой подчеркивается неискренностью, внешние признаки не дают такого эффекта, как улыбка и манера держаться.
— Заманчивое предложение, — взаимное приветствие уже давно перестало быть чем-то полезным, — однако, сейчас я должен возиться с цветами дяди, поэтому твое внезапное появление очень даже к стати.
— Эксплуататор, — жалобный вопль уставшего пассажира, недавно сошедшего с рельс Синкансена. — Как хозяин может так грубо обходиться с гостем?
— Ты срежешь пионы для букета, вот и все, — Тоору на мгновение осекся. — Не разводи драму, не зная дальнейшего сценария.
На этом вступительная часть подошла к концу. Плотный завтрак, что оставила заботливая тетя перед отъездом, мы съели, затем, вооружившись шляпами, ножницами и прочими садовыми инструментами, пошли в сад.
Туман быстро рассеялся, промозглый воздух начал медленно нагреваться под знойными лучами солнца. Долгожданный конец июля, начало летних каникул. Лазурное небо искрится среди млеющих облаков, грядой окруживших горизонт. Треск цикад вливается в уши, отдается в сердце приятными нотами.
Разноцветные маргаритки выглядывают из-за очередного поворота каменистой тропинки. Склонившись над ними, я мысленно возвращаюсь к Тоору, срезающему в данный момент белые пионы с темно-зеленых кустов. Надеюсь, он правильно истолковал мои инструкции. В листве клена раздается мелодичный щебет. Солнце приближается к зениту, нужно полить ирисы, заодно посмотреть, нет ли среди них сорняков.
Кружевные лепестки цвета темной морской волны. Капли росы сверкают в дневном свете, отражая в себе всю притягательность оттенка. Наверное, именно так выглядит Адриатическое море. Роскошно синее, как это крупное соцветие, с легким сиреневым отливом.
— Это же Адриатик, да? — над собой слышу игривый голос Ойкавы, от которого исходит тонкий, душистый аромат пионов.
— Да, — обернувшись, вижу, как он тепло улыбается. — Дядя любит этот сорт.
Рука крепко сжала садовый шланг. В глазах Тоору нет и намека на улыбку.
— Мама тоже любит ирисы, — он присел рядом, аккуратно вытянув руку в сторону, чтобы не повредить бутоны пионов. — Вот только у нас в саду растет Рейн Пэттерн, хотя Май Валентайн подошел бы лучше.
Может, я ничего не понимаю, но мне кажется, что этот разговор…
Ты знаешь, сколько всего связано с этими цветами. Эти разговоры об ирисах мы выучили с детства, мало кто может знать о них столько, сколько знаем мы. Так почему? Неужели, хочешь сказать мне что-то еще?
— Рейн не так уж плох, как тебе кажется, — струя воды врезается в почву, разлетаясь на множество брызг. — Разве что бледно-розовый Валентайн может внести разнообразие, в отличие от обыденно-синего Пэттерна.
— Может быть, — пожимаешь плечами, рассматривая лепестки. — Эй, Ива-чан, помнишь пятое мая?
— Естественно, — такое не забудешь. — Тебя чуть не стошнило на мою футболку.
В тот день, когда мне довелось увидеть изображение ириса на подмостках домашнего алтаря, я понял, что мое детство закончилось. И не только мое.
Тоору радостно принимал поздравления от родственников, надев на шею талисман из ирисов. Глядя на него, я видел, как дрожат его руки, слышал, как голос на мгновение становится сбивчивым. Не все хотят взрослеть, тем более когда уже считают себя взрослыми. Ойкава для своего возраста думал по-другому, пусть его поведение ничем не отличалось от того, которым обладали обычные дети.
В итоге, Тоору переусердствовал с глотком «майского жемчуга», до жути горького напитка, с еле ощутимой кислинкой в послевкусии. Реакция склонного к сладкой сдобе Дуракавы была очевидна. Разумеется, с чего бы отваге быть такой сладкой, как, допустим, любовь. Горечь померанца соответствует тому отчаянию, из которого рождается это неустрашимое чувство.
— Для этого и нужны друзья, особенно их жилетки, — засмеялся Ойкава, получив в лицо водной струей из шланга.
Он вздрогнул, выронив из рук пионы, после чего принялся усердно утирать лицо. Увидев, как я злорадно улыбаюсь, потянул меня за собой на землю. Не ожидавший такого поворота событий, шланг взмыл в небо, выплеснув очередную струю.
На мгновение все стихло. В ушах звенит лишь твой смех, с которым ты рассекаешь расстояние между нами, наполненное водяными каплями. Твое лицо, словно в ретроспективе, становится на несколько лет моложе. Тебя, двадцатилетнего, на моих глазах превращают в подростка и я вспоминаю, отчаянно вспоминаю тот миг, когда понял, что влюбился в тебя. Тогда, в твоих глазах я увидел, насколько глубок тот мир, у самого верха которого всегда находился, боясь утонуть.
Ты же ведь помнишь это, правда? Потому что я видел, как ты старался запомнить меня в тот момент. С тех пор я начал ждать, совершенно не зная, что, собственно, хочу получить. Но тебе я отдавал самое ценное, что у меня было. Возможно, я не был тем, кто бы мог понравиться тебе с первого взгляда, не будь мы друзьями с детства. Однако, я единственный, кто смог погрузиться в твой мир на несколько метров глубже, чем все остальные.
Прошу тебя, не забывай, что я всего лишь человек, у которого ограниченное количество кислорода в легких. Ради тебя, ради этих ирисов, таких же синих, как твое море, я не должен задохнуться.
Мне все еще хочется увидеть берег Адриатики вместе с тобой.
Наверное, ты уже догадался, что мой дядя не так сильно любит ирисы, как я. Возможно, мне уже не нужно говорить тебе, что я собственноручно посадил их в этом саду, так как ты наверняка знаешь об этом. Иначе бы не проснулся так рано, не приехал бы в Киото в это туманное утро. И все же мне интересно узнать, как у тебя получается так быстро понимать все то, что остается невысказанным.
Я бы поделился с ним всем этим, но чувствую, что Тоору сказал мне далеко не все.
Он жмурится от невинного поцелуя в лоб. Это все, на что я способен сейчас.
Но Ойкаве этого мало, его руки настойчиво тянут к себе. Пальцы поглаживают спину, слегка ощупывая мышцы. Чужое дыхание вызывает неприятную дрожь, отчего мне хочется отстраниться.
— Твой запах такой же, как и раньше, — сделал заключение Тоору.
— Чертов фетишист, — обреченно вздыхаю в ответ.
— Знаешь, Ива-чан, — его глаза внимательно смотрят на меня, — я хочу быть любимым гораздо сильнее, чем когда-либо, — короткая пауза. — Это плохо?
— Это естественно, — уже жду следующего финта. — Только в том случае, если любить тебя абсолютно некому.
— Но ведь ты меня любишь, — ухмылка, — не так ли?
— Прекращай доводить меня подобным, — касаюсь губами его губ. — Раздражает.
Целовать Тоору нужно долго, сколько хватит дыхания. От одного касания языка он готов застонать, сжать до боли волосы на затылке, но не разорвать поцелуй. Более чувствительный к прикосновениям, Ойкава скрывает в себе эту черту, чем вызывает во мне лютое желание раскрыть этот секрет. Желание обнажить его суть, подчинить себе с помощью этой незначительной на первой взгляд детали. Но не все так просто.
Дневной зной затопил собой все окрестности, укрыв небо над Киото сплошным невидимым слоем. Прохладный полумрак в доме спас нас от неистребимой жары, Тоору, только что вышедший из душа, аккуратно ел арбуз, нарезанный ломтиками и разложенный по двум глиняным тарелкам. Не успел я сесть на татами, как в мою сторону полетел целый снаряд семян. Теперь неугомонный Ойкава лежал на полу, с маленькой подушкой на лице, а я все никак не мог перестать смеяться.
— Как долго не будет твоих дяди с тетей? — поинтересовался Тоору, взявшись за очередной ломтик.
— Они приедут через неделю, — газировка тихо зашипела. — Можешь побыть здесь еще, я поговорю с дядей об этом.
— Ты не поедешь домой? — тихо спросил Тоору.
— Отец все еще злится на меня, — голова слегка закружилась от холодного напитка. — Но я уверен, что все разрешится мирным путем.
— Почему ты так думаешь? — Ойкава опустил взгляд, положив кусочек обратно на тарелку.
— Просто я знаю его, — жестяная банка со стуком опустилась на стол. — Если бы он в самом деле отказался от меня, то я уже был бы отчислен из университета за финансовые долги. Ему нужно время, чтобы все понять.
— А если он не поймет? — ровным тоном произнес Тоору.
— Ничего не изменится, — я смотрю на него и понимаю, как медленно вскипает кровь в висках. — Мы по-прежнему будем вместе.
Безопасность. Убедить Ойкаву в том, что она гарантируется лично мной, стоит многих усилий, но это считается необходимым, особенно, если не хочешь потерять Тоору из своей жизни навсегда. Любой промах, мельчайшее изменение ситуации в отрицательную сторону он замечает сразу и пытается спасти в первую очередь себя, а не нас. Сколько раз мне приходилось удерживать его возле себя уже не сосчитать, и это при том, что Тоору часто обвинял меня в несерьезности.
Сейчас я наблюдаю другой процесс — превращение Ойкавы в собственника.
От этого начинаю задыхаться. Поэтому переключаю сознание на другой режим восприятия. На ирисы, смесь неба и моря, к слову, между последними разницы, в общем, я не вижу никакой.
Если бы Тоору можно было объяснить ситуацию другим способом, я бы задал ему самые элементарные вопросы, которые дети задают родителям в младшем школьном возрасте. Вроде бы простые, но на них чертовски сложно ответить.
Допустим, почему небо голубое? Или почему море синее?
Если бы только он спросил меня о чем-нибудь, я бы ответил ему сразу.
Думаю, после этого он бы перестал считать меня, пусть и в шутку, пустоголовым.
Понял бы, что море и небо кажутся синими из-за рассеянного солнечного света, из-за того, что люди, кроме синего, не могут увидеть другой цвет из того диапазона, что посылает солнце на земную поверхность. Ведь воздух и вода сами по себе бесцветны, а рассеивать свет в таком огромном пространстве они могут по-разному, в зависимости от длины волны.
Тоору, ты просто боишься заглянуть чуть дальше. Поэтому тянешь за собой в пучину множества эмоций, от избытка которых я начинаю терять кислород.
Помятые пионы встречают закат, нежась в стеклянной грушевидной вазе.
— Ива-чан, — на каштановых волосах огненными бликами сияют лучи, — ты же ведь знаешь, да?
— О чем именно? — бережно срезаю ирис с небольшой клумбы.
— О том, что ирисы долго не цветут, — тревожно произносит Тоору, пряча руки в карманах.
— Конечно, знаю, — сколько можно беспокоиться об этом, — все цветы рано или поздно увядают.
— Красиво умереть*, — легкий смех. — Пожалуй, в этом есть смысл.
Ничего не ответив, я приблизился к нему. Оставил синий цветок у него в волосах с правой стороны. Так будет лучше. Чтобы не забыть ни ирисы, ни его, когда окончательно задохнусь.
Еще несколько глотков воздуха перед долгим погружением. Должно хватить.
Об Адриатике, надеюсь, я тоже не забуду.
Примечания:
*игра слов:
1) слово кицунэ (лис-оборотень) можно трактовать двумя способами — кицу-нэ (пойдем и поспим) и ки-цунэ (всегда приходящая).
2) на японском эта фраза звучит как хана то тиру (первый иероглиф хана означает цветок).
Акцент в работе ставится на том, что Иваизуми — Близнецы по знаку зодиака, а Ойкава — Рак. Отсюда идет авторское видение их отношений. Кроме того, ирис может служить воплощением самого Иваизуми, стойкий, неприхотливый цветок строгой формы, однако, ранимый из-за нежных лепестков.
К данной истории планируется добавление еще одной в качестве дополнения.
|
