 Фанфик «Bound with the silver shine | глава 1»
Шапка фанфика:
Название: Bound with the silver shine
Автор: Rainy
Фандом: Death note
Персонажи/ Пейринг: Лайт, Эл, выпускники Вэмми-хауса, Дэймон Сальваторе, OC. ББ/Ниа, Лайт/Эл, Мелло/Мэтт, Дэймон/OC
Жанр: POV, Ангст, мистика, яой
Предупреждение: Возраст героев и хронология фэндома изменены. Присутствует слэш, немного нецензурной лексики.
Тип/вид: слэш, кроссовер, OC
Рейтинг: NC-17
Размер: макси
Статус: закончен
Дисклеймер: Персонажи фэндомов принадлежат создателям, фанфик и мои персонажи – мне.
Размещение: Можно, но с этой шапкой. И отпишитесь, где размещаете.
P.S. продолжение в следующих главах
Текст фанфика:
Мир синигами.
На самом деле, как же здесь скучно… Мотаться от края этого мира к воротам ада, чтобы увидеться с Артемисом – иногда у него бывает время, свободное от бесконечного удушья в его собственном галстуке – и обратно, когда его общество надоедает или когда его время кончается.
Его воспоминания о Вэмми-хаусе, пожалуй, приятны. Точнее, не сами воспоминания в его интерпретации, а образы, которые они вызывают из моей памяти. Там было довольно хорошо. Лучше, чем в моём первом приюте. Если бы не моё желание оставаться собой, а не заменой Лоулиэту…
Не могу не задумываться, что сейчас чувствует Лоулиэт. Может, ему лучше, чем мне. Такому, как он, ни в ад, ни в мир синигами попадать просто не за что.
Но я могу поклясться, что вижу его. Иногда, когда смотрю вверх. В луче света. И не могу разглядеть лица, свет слишком ярок, он ослепляет. Но это он, я узнаю его где угодно.
Интересно, в раю есть чем заниматься в течение вечности, или там такая же скука, как здесь?
Не помню, сколько времени прошло со дня моей смерти. Я запутался. Серые дни здесь не отличаются от серых ночей, и я не могу считать сутки. Как сами синигами замечают ход времени? Или они тоже не замечают?
Можно дойти до места, откуда синигами спускаются в мир людей. Но большой разницы нет, я всё равно могу только выглянуть туда, но не спуститься. И вижу только тёмные тучи, наблюдать за людьми не получается. А даже если бы получилось, какой в этом смысл? Я мог бы увидеть Вэмми-хаус, понаблюдать за всеми, но в итоге начал бы мучиться из-за того, что не могу попасть к ним. Чёрт, синигами всё-таки лучше, они могут спускаться в мир людей. Но не я, я здесь скорее как пленник. Мало что изменилось, одна тюрьма при жизни, вторая здесь…
Когда я успел дойти до ворот ада?
Я не заметил.
Серая темнота здесь и пламя там. Мне не пройти туда, да и не хочется. На огонь я при жизни нагляделся и не только. А он не может пройти сюда. И вообще никуда за ворота.
– Значит, для тебя и здесь тюрьма? Я думал, тебе лучше, чем нам.
Артемис.
– Я что, сказал это вслух?
– Сказал. А ты не заметил?
Поднимаю на него глаза. Тёмно-каштановые волосы кажутся почти рыжими в свете огня. Пламя отражается бликом в светлых глазах. Я всё-таки не могу забыть ту боль, на которую обрёк себя, и огонь кажется пугающим.
– Нет.
Там, за воротами, видно что-то, но я не приглядываюсь. Не хочу узнавать больше про ад. И предпочитаю не расспрашивать, кому это «нам». Лучше смотреть в темноту, там видны только неясные тени. Не знаю, кто они – такие же пленники мира синигами, наверно. Слышны слабые шёпоты, даже мне с моим острым слухом их не разобрать.
– Тебе скучно?
Не знаю, зачем я пришёл сюда. Он был моим другом при жизни, и здесь больше не с кем поговорить, но сейчас мне не хочется общаться ни с кем.
– Нет. Мне не хочется говорить. О чём тут говорить, когда ничего не меняется.
– А если бы ты мог уйти?
– Ушёл бы, – раздражённо бросаю, уже не желая задумываться о том, что это будет значить оставить его здесь одного.
Разворачиваюсь, чтобы отойти от ворот ада. И замираю на месте. Что это за чувство? Что за… звук?
– Какого чёрта? – слышу вопрос Артемиса. В его голосе удивление и опасение.
Поворачиваюсь к нему, чтобы спросить, в чём дело, и снова замираю. Потому что чувствую, как чьи-то жёсткие руки держат меня под мышки. Если бы я был живым человеком, а не только духом, ощущение было бы таким же.
Не могу обернуться и посмотреть, вижу только Артемиса – хватка того, кто у меня за спиной, слишком сильна, но не жестока. Как странно… Почему кажется, что это не страшно? И… знакомо?
Кто это может быть, если мне знакомы эти твёрдые пальцы?
Лицо Артемиса выглядит изумлённым. И он там не один, рядом с ним я вижу тёмную фигуру в пламени, вроде бы женскую. Нет, скорее девочки-подростка. Приходит в голову бредовая мысль, что это могла бы быть моя Квотер. Хотя… разве она заслужила ад за свою недолгую жизнь? Или… Всё может быть… Я знал о ней только имя, возраст и время, оставшееся ей.
Рост вроде тот же…
Нет, это безумие, ей нечего делать в аду…
Она приподнимается на носочки и шепчет ему что-то на ухо. И его лицо меняется, из изумлённого становится злым. Что происходит? Квотер это или нет, что она могла сказать ему?
Пламя вокруг неё гаснет, и я вижу черты её лица. Нет, это не Квотер. Тем лучше. Ей нечего делать за воротами ада, она не заслужила мук.
– Нет, – слышу злой голос Артемиса. Что происходит, почему его голос больше похож на шипение? – Ты не уйдёшь, я не отпущу тебя! Ты не заберёшь его, слышишь?!
Я не успеваю ответить, а тот, кто за моей спиной, не слушает его. Сзади надо мной хлопок крыльев, и мои ноги отрываются от серой земли. Если так можно сказать о призраке, конечно.
Почему мне так знаком этот полёт, почему знакомы руки, которые держат меня? Кто это?
– Я вернусь за тобой! – слышу внизу рёв Артемиса, и сознание исчезает.
***
Темнота. Я не открывал глаз, но вижу, что здесь темно.
Воспоминания.
Десять лет. Лоулиэт удерживает меня за руку, когда мне остаются секунды до падения из окна с четвёртого этажа, – такой была моя первая встреча с ним. Мой странный крик, когда нога соскользнула с опоры, – я зачем-то позвал отца, хотя знал, что он мёртв и не поможет мне. Но мне казалось, что я должен только позвать, и он поможет. Интересно, стал бы Лоулиэт меня удерживать, если бы знал, кем я стану?
Момент, когда я впервые услышал звон колоколов Вэмми-хауса. Иногда я слышал их, даже находясь далеко от Лондона, даже в мире синигами. Стоило только прислушаться…
Последний миг жизни. Сжавшееся от боли сердце. Тюремная рубашка, которую я разорвал в агонии, и последняя нелепая мысль, что я всегда ненавидел оранжевый цвет, а теперь, чёрт возьми, умираю в оранжевой одежде…
Мир синигами. Я же был там. И видел Артемиса – но не там, а в аду. Он не мог попасть в мир синигами, такой же самоубийца, как я (только ему удалось лучше), но не имевший к синигами никакого отношения. Лоулиэт – конечно, не в аду и не в мире синигами, где ему ещё быть, кроме рая. Странно было видеть его снизу. И слишком похоже на нашу жизнь…
Удушье. Это уже не воспоминание, это реальное ощущение. Открываю глаза.
Всё так же темно, хотя обычно везде, куда проникает хотя бы свет фонарей с улицы или свет звёзд, я отлично вижу всё вокруг. Но я уже догадываюсь, где нахожусь. И моя догадка подтверждается, когда, инстинктивно попытавшись сесть, я упираюсь руками и коленями в твёрдое дерево. Чувствую себя зверем в западне. Стараюсь подавить панику, сжавшую сердце не хуже инфаркта. И проламываю доски, пару раз с силой отчаяния ударив ногами в крышку гроба. Успеваю, задыхаясь, с горькой иронией подумать, что меня, конечно, не стали хоронить в нормальном прочном гробу, и в этом моё спасение. На лицо начинает сыпаться влажная земля. Выталкиваю вверх треснувшие доски, чувствую приступ слабости и снова теряю сознание.
***
Открываю глаза, уже не уверенный, на земле я или в мире синигами.
Сажусь и замираю, поняв, где я, потому что взгляд упирается в нагробный камень Артемиса.
Чёрт возьми, как я оказался на лондонском кладбище? Я же был похоронен в Лос-Анджелесе.
Провожу рукой по своему лицу, волосам. Да, это моё тело. Я вернулся прежним.
Кому понадобилось возвращать меня в мир живых? Исполнять моё желание уйти оттуда?
Кто, в конце концов, вытащил меня из могилы, когда я потерял сознание? Я не мог выбраться сам.
Хлопанье крыльев. Жёсткие тонкие пальцы. Больше ничего я не знаю, я не видел его. Но то, что я слышал и чувствовал, наводит на мысль…
Но для чего синигами могло понадобиться вернуть меня к жизни?
Задумываюсь об этом, а через секунду мысль сменяется на более земную – голод даёт о себе знать. Конечно, я не ел больше… Кстати, сколько? Я же не знаю, сколько прошло времени…
И что я буду делать, когда доберусь до Лондона?
Остаётся только вернуться в Вэмми-хаус.
Не знаю, кто там сейчас есть, но если там остался хоть кто-то, кто знает меня… Последняя знаменитость Лос-Анджелеса, считавшаяся умершей, возвращается домой. Да, все будут на вершине счастья. В кавычках, конечно.
А если все, кого я знаю, покинули приют? Тогда не факт, что меня вообще примут.
Но какой у меня ещё выход? Кто бы ни вернул меня, он сделал это явно не для того, чтобы я опять сдох от голода.
Вэмми точно должен быть в приюте.
Придётся идти пешком до станции Хайгейт. Пройти в метро без денег – не проблема. Меня больше волнует долгая дорога, особенно учитывая, что я с трудом держусь на ногах от голода и едва дышу от жажды…
Пошатнувшись, поднимаюсь с колен, спотыкаюсь о крышку моего гроба и падаю в неё. Чёрт… Нет, кому это было надо?
Снова встаю и иду отлично выученной (слишком часто я ходил на могилу Артемиса, чтобы не запомнить) дорогой от кладбища Хайгейт к станции метро.
– Кто бы ты ни был, так уж сложно было доставить меня к Вэмми-хаусу, а не оставлять на кладбище? – зло и невнятно, потому что пересохло во рту, шепчу, когда во второй раз подкашиваются ноги от слабости.
Нет, нельзя сдаваться, станция Хайгейт почти рядом, я уже больше прошёл…
У входа в метро давка, и это в мою пользу, хотя я ненавижу, когда вокруг толпа. Так проще оставаться незамеченным как для контролёров, так и для соседей по вагону. И для полиции, если копы попадутся в метро.
Вагоны, как ни странно, почти пустые, много людей зашло только на этой станции. Успеваю первым упасть на сидение рядом с входом. Откидываюсь назад и закрываю глаза – от слабости и чтобы не видеть стольких имён и цифр. Конечно, можно контролировать эту способность, но я слишком устал для этого.
Меня клонит в сон.
Нет. Не спать. Это увеличивает опасность продолжить поездку в полицейской машине, если всё-таки столкнусь с копами. И в такой давке легко проехать свою станцию, особенно если спать. А на обратную дорогу у меня просто не хватит сил. Хотя от Хайгейт до Черинг-Кросс и далеко, но всё равно я могу проспать.
Кроме того, ненавижу спать при посторонних…
***
Вэмми-хаус.
Стою перед знакомой оградой.
Провожу рукой по металлическим прутьям, как восемь лет назад, когда впервые увидел это место.
Дверь открыта. Всё как раньше. Тяну её на себя и вхожу.
В первую очередь иду в кабинет к Роджеру. Вид у него, конечно, как будто призрака увидел.
– Бейонд? – поражённо произносит он, приподнимаясь со стула.
– Как видите, Роджер.
– Разве ты не…
Задумываюсь на секунду. «Я умер, но меня, как я предполагаю, вернул синигами»? Нет, рассказывать явно не стоит. Если кому и расскажу, то только Вэмми.
– Нет.
– Но свидетельство… Там написано, что… сердечный приступ…
Что же сказать, как объяснить ему? Надо было обдумать это заранее…
– Провести копов и патологоанатома было легче, чем я думал. Они поверили.
Изображаю презрительную усмешку.
– Да? – он ещё сомневается. Надо добавить что-то убедительное…
– Да. Мне повезло бы чуть меньше, если бы решили делать вскрытие, но они не стали, причина смерти такого, как я, их мало интересовала.
Мой обычный сарказм, то небрежный, то злой, привычный всему Вэмми-хаусу. То есть тем из воспитанников и старших, с которыми я хоть раз говорил.
Он поверил. Кажется, немного успокоился.
– Что ты теперь будешь делать?
– Если вы не броситесь звонить в полицию, хочу остаться здесь. Больше мне некуда идти.
– Не побегу. Здесь твой дом, и… мы надеялись, что ты вернёшься.
Теперь поражён я. Надеялись? Не боялись, а надеялись?
– Что я вернусь? Серьёзно? – пытаюсь скрыть изумление за маской цинизма.
Кладёт мне руку на плечо.
– Мы же знали, почему ты это сделал. Больше тебе незачем убивать, Эла больше нет.
– Я знаю.
В его глазах печаль, я тоже чувствую её. Дыхание перехватывает, глаза на миг затуманивают слёзы. Я моргаю.
– И ты скучаешь по нему, несмотря ни на что, – замечает Роджер. – Мне казалось, ты его ненавидел.
– Нет. Ненавидел своё положение, но не его.
– Ты можешь оставаться здесь сколько захочешь. Не опасаясь полиции. Я скажу, чтобы твою комнату привели в нормальное состояние.
Я не отвечаю и просто ухожу. Как всегда. Как раньше.
Нет, ещё один вопрос.
– Какое сегодня число?
– Восьмое.
Продолжаю смотреть на Роджера, ожидая подробностей.
– Восьмое ноября 2011 года.
Теперь всё.
Почти год.
Как же долго он тянулся. В мире синигами он казался вечностью.
Поднимаюсь такой знакомой дорогой в свою комнату, вспоминая по пути, как Вэмми впервые показал мне эту дорогу. Комната осталась такой же. Даже моя одежда в шкафу. Мишень на стене, в которую я метал нож. И кровать, на которой я спал чуть больше года назад. Ни простыней, ни одеяла и подушки нет, но матрас на месте, и маленький нож под ним так никто и не нашёл. Странно.
Вспомнив об одежде, только теперь обращаю внимание, во что я одет. Та же оранжевая тюремная форма – брюки и рубашка с разорванным воротом – и белая надорванная майка. Сволочи… Хоть бы переодели, прежде чем хоронить.
Ну да… Кому это было надо...
Как меня ещё не посадили, пока я ехал в метро в таком виде? Не может быть, чтобы никто не обратил внимания на тюремную форму.
В приступе ярости срываю с себя эту чёртову одежду, окончательно разрывая воротник рубашки и майку, и надеваю бельё, джинсы и водолазку из гардероба. Они ещё подходят мне. Значит, размер не изменился. Нахожу кроссовки под кроватью, где и оставил, когда уходил. Странно, но даже они мне по размеру. Хотя логично. Вряд ли я рос, пока моё тело лежало в гробу.
Хоть не придётся закупаться заново…
Чего мне ещё не хватает?
Да, я же на протяжении всего заключения мечтал о душе.
Беру чистую одежду – такую же – и иду в ванную нашего крыла. Ждать не приходится, в такое время там никого нет. Споласкиваю руки и лицо и набираю воду в ванну. Открываю новую мочалку, мыло и шампунь – они здесь есть всегда.
Как же мне не хватало возможности помыться…
Вытягиваюсь в тёплой воде, зажмурившись от удовольствия.
Проведя в ванне около часа, вытираюсь, бросаю одежду в стирку и надеваю чистую.
Хочется спать, как всегда после ванны. Возвращаюсь в свою комнату.
Сажусь на кровать, достаю ножик из-под матраса и, с привычным удовольствием играя им в руке (по холодному оружию я тоже скучал), снова слышу звон колоколов. Уже не галлюцинации и не тот звон, который я слышал благодаря доставшейся мне способности даже из Лос-Анджелеса. Настоящий, который слышат все остальные обитатели Вэмми-хауса.
Отправляю нож точно в центр мишени. Откидываюсь на матрас и засыпаю.
***
Просыпаюсь от звона колоколов. Узнаю это сочетание.
Полдевятого. Время ужина. Это очень вовремя.
Уже почти стемнело. Тоже хорошо.
Улыбаюсь, потягиваясь и садясь на кровати. Да, я действительно дома.
Интересно, знают ли уже все, что я вернулся? Что будет в столовой, когда я приду?
Даже окружение почти не поменялось. К сожалению, «почти» очень много значит. Нет Лоулиэта.
Но, как и раньше, здесь, в одном крыле с моей комнатой, живут Мэйл и Михаэль, которым почти на всех плевать, хотя в столовой они общаются со всеми нами; Нейт, который вообще мало общается; Линдси, которая пыталась подружиться даже со мной – может, стоило бы общаться с ней больше? Её единственную не пугало то в моём поведении, что пугало всех остальных. Хотя я по-прежнему почти не говорю с ними, но их присутствие создаёт почти ту же атмосферу, как и раньше, из которой я ушёл и к которой вернулся.
Почти.
Ещё есть новый мальчик лет шести, которого не было до моего побега из Вэмми-хауса. Патрик Уайс, представившийся почему-то Айвеном. Надеюсь, его не стали называть вторым А…
Нет, Вэмми бы этого не допустил. Больше никто не будет называться А, я помню, как он говорил это.
В столовой, конечно, все, кто знает обо мне, смотрят на меня кто с опаской, кто просто с изумлением.
Забираю стул из-за соседнего стола и сажусь за стол к той же компании с нашего этажа, как привык.
С виду нельзя сказать, что кого-то это напрягает. Когда я подхожу, Мэйл, как всегда, подвигается ближе к Михаэлю, освобождая место, где я всегда сидел.
Хотя… Линдси теперь выглядит не такой беспечной, как раньше. Из-за моего присутствия? Может быть. Или случилось ещё что-то?
Нейт, как всегда, мало что говорит. В основном с Линдси. Рядом с его тарелкой какая-то головоломка.
Патрик просто ест, почти не глядя по сторонам. Выглядит, как будто ушёл в себя и не замечает реальности. Почему-то он ужинает с нами, хотя вообще-то младшее поколение уже готовится к отбою, и в столовой только воспитанники старше одиннадцати лет.
Мэйл не очень изменился. Так же больше играет в ПСП, чем ест, и иногда отвечает, когда с ним говорят. Но на его скуле шрам, и он – видимо, машинально – безуспешно поправляет волосы, стараясь прикрыть его. Что с ним случилось?
Михаэль выглядит ещё хуже – половина его лица обожжена. И, похоже, не только лица. Не похоже, что его это волнует; хотя он может вспылить из-за ерунды, и это слышит весь Вэмми-хаус, а о серьёзных переживаниях если и говорит, то только Мэйлу.
Я не знаю, что изменилось в Вэмми-хаусе и откуда у них эти раны. Ещё вопрос, расскажет ли кто-то.
Со мной, как и стоило ожидать, никто не заговаривает.
Снова ухожу в воспоминания о мире синигами. Какого же чёрта это было?
Это казалось таким знакомым, когда меня поднимали в воздух эти руки…
Руки синигами, больше некого. Хотя откуда я знаю, кто ещё водится в их мире?
Может, я свихнулся? Ну, то есть свихнулся больше, чем было.
Когда меня мог поднимать синигами? Я их даже видел только издали, пока не умер.
Или?
Может, я чего-то не помню?
Что это может быть?
Нет, думать об этом бесполезно. Пока они не захотят, чтобы я понял, я не пойму.
Чёртовы игры синигами…
Хотя не намного лучше моих.
Столько вопросов и ни одного ответа…
Бесполезные размышления прерывает что-то. Поднимаю глаза. Линдси машет рукой у меня перед глазами. Вот уж не ожидал. Как будто я и не сбегал, и не убивал… Всё как раньше.
– Ты что, уснул? – спрашивает она, когда видит, что привлекла моё внимание.
– Нет, просто думаю. Что ты хочешь?
Говорю грубовато, как всегда, но она не реагирует. Привыкла?
– Просто поболтать, если ты не против.
– Больше не с кем? – это просто по привычке, я почти всегда отвечал ей так. Надеюсь, она это помнит.
– Всех остальных я уже заболтала. – Смеётся. – Кажется, ещё чуть-чуть, и Мелло бы послал меня… ну, туда же, куда всех.
– Не боишься?
– А ты хочешь и меня убить? Имеет значение возраст или что? Я вроде младше.
Понятно, это намёк на Квотер.
Задумчиво смотрю на неё.
– Нет. Возраст ни при чём. Больше мне незачем убивать.
– Обрадовал, – усмехается она. Потом улыбка исчезает с её лица. – А тех троих зачем?
– Не зачем, а для кого. Они бы всё равно умерли в те же дни, – отвечаю, прежде чем понимаю, что теперь она не отстанет, пока не узнает, откуда мне это известно.
– Для кого? И откуда ты знал, что они бы умерли?
– Лучше не спрашивай. Скажи, что здесь произошло.
– Произошло?
– С Михаэлем и Мэйлом.
– А. Ты не знаешь? – понижает голос. – Потом расскажу, наедине, когда они не смогут услышать.
Наедине. Правда не боится. Безрассудная девчонка. Откуда ей знать, что я не солгал, что мне больше не для кого убивать?
– А ты расскажешь, как ты выжил. Вэмми прислали свидетельство о смерти с причиной «биологическая смерть». Когда он и Эл пытались узнать детали, пришло заключение о сердечном приступе без подробностей.
Чёрт. И что я ей скажу? Не отстанет ведь… Вряд ли она поверит в тот бред, что я рассказал Роджеру…
Уже отвернулась и пытается заговорить с Нейтом.
Мэтт отрывается от ПСП и бросает на неё странный взгляд. Я не удивлён. Но он не отворачивается, когда я ловлю его взгляд. Только опять пытается прикрыть шрам волосами. Вот теперь я удивлён. Хотя он всегда был пофигистом. Может, ему и наплевать, что я совершил три убийства.
Есть больше не хочется. Молча ухожу из-за стола. Как всегда.
Лестница вверх. Маленькая лестница на чердак. Выхожу на крышу Вэмми-хауса через чердачное окно. Сколько ночных часов я провёл, стоя здесь и почти не прячась от дождя?
Я не считал.
Звон колокола. Успокаивает.
Ещё не ночь, но солнца тоже нет; уже темнеет, над городом тучи, сквозь них просвечивает луна. Мелкий дождь. Знакомая британская погода.
Отсутствие солнца – это супер. Мне оно надоело ещё в Лос-Анджелесе.
– Бейонд!
Ни черта себе. Линдси. Всё-таки пришла. А главное, нашла меня здесь. Неожиданно понимать, что кто-то в Вэмми помнит мои привычки.
Она выбирается на крышу, споткнувшись о подоконник чердачного окна.
– Не ожидал, что ты придёшь.
– Может, мне захотелось проверить, убьёшь ты меня или нет.
Чёрт, она почти не умеет быть серьёзной. Всё переводит на шутку. Интересно, а на самом деле уверена, что не убью?
– Если ты пришла, чтобы умереть, можешь повторить то, что сделал Артемис. Мне больше незачем убивать.
Может, не стоило этого говорить? Я до сих пор помню её лицо, когда она увидела Артемиса висящим в петле на чердаке. Да весь Вэмми-хаус помнит её крик, разбудивший всех той ночью. И её крики, от которых мы просыпались ещё полгода, когда ей снились кошмары.
Михаэль отнёсся к этому спокойнее, хотя тоже был в шоке. Он был старше, ему тогда было десять, а ей только шесть. Он просто ушёл. Вполне разумно. А она несколько минут стояла, не в силах пошевелиться, потом закричала, закрыв глаза руками, и не переставала кричать, пока ей не ввели успокоительное.
До сих пор интересно, как эти двое оказались ночью на чердаке, причём одновременно. Это не входит в их привычки, это для меня ночные прогулки по Вэмми-хаусу – обычное явление.
В любом случае, после этого ни он, ни она на чердаке не появлялись. В отличие от меня.
Только что подумал, наверно, приход сюда стоит ей многих нервов. Её сарказм ничего не значит, я тоже умею прятать чувства за злой иронией.
Она действительно выглядит напряжённой. И голос звучит тише, чем обычно.
– Нет, спасибо. Я пришла исполнить твою просьбу. Ты хотел узнать… обо всём, что пропустил.
Теперь она серьёзна. Стоит рядом и смотрит в глаза, не обращая внимания на дождь.
– Может, хочешь уйти отсюда? – спрашиваю её уже мягче, без всякого сарказма. – Если тебе не по себе, давай спустимся вниз.
– Почему мне должно быть не по себе?
Выглядит вполне убедительно, но я же знаю, что причина есть.
Жду. Минута, две… Терпение кончается.
– Перестань. Думаешь, я не видел тебя здесь в ночь, когда повесился Артемис? И ты не спросила, кто такой Артемис, потому что знала. Больше никто из четвёртого поколения не знал его. Только ты, если можно сказать «знала», учитывая, что ты познакомилась с ним в виде мертвеца в петле.
Линдси изумлённо смотрит на меня.
– Так ты там был? Я тебя не видела…
– А я тебя видел. Вас обоих. Тебя и Михаэля. Слышал, как ты кричала, и видел, как он ушёл.
– Ничего себе… Мелло я тоже вообще не видела.
– Да, он шёл очень тихо. Но я слышал. Так ты в состоянии остаться или хочешь уйти?
– Давай договорим здесь.
Тучи расходятся, теперь я вижу луну, а не только её свет. Она завораживает, наполняет душу странным восторгом. Захватывает дух. Не знаю, как описать это чувство. Интересно, у меня не светятся глаза? По ощущениям, очень может быть. Но она не реагирует, значит, нет.
– Ты слышал о Кире?
Вопрос выбивает из грёз в реальность. О чём она?
– Не знаю, о чём ты, но последний год я был далеко от новостей.
– Это кличка. Он убивал преступников, большей частью в Японии. Странно, что ты ничего о нём не слышал. Мы думали, что он и тебя убил, когда Эл получил отчёт о твоей смерти.
Уже интересно.
Но имя Эла отзывается болью.
– Большая часть его жертв умерла от сердечных приступов.
– Тогда ваши предположения логичны. Но ты не ответила, что с Мэйлом и Михаэлем и как умер Лоулиэт.
– Ты не спрашивал про смерть Эла и Вэмми.
Действительно. Я подразумевал, что она сама расскажет. Или она тоже считает, что я ненавидел Лоулиэта?
Вэмми… Она сказала «смерть Эла и Вэмми»… Вэмми тоже… Я не знал, я не видел его в раю… И Роджер не сказал…
Какого же чёрта, за что это нам? Они оба жили бы ещё долго…
С трудом сдерживаюсь, чтобы не дать волю чувствам при Линдси. Я всё-таки не привык проявлять сильные эмоции при ком-то. Главное – меньше чувств в голосе… Сдержать, сдержать боль…
– Теперь спрашиваю. Я думал, ты расскажешь сама.
– О них известно точно. Их убил Кира. Записал в тетрадь смерти. Ни за что бы не подумала, что синигами всё-таки существуют.
Синигами. Тетрадь смерти. Вот это неожиданность. Значит, все здесь уже знают. Или не все? Кто же так прокололся?
Может, можно будет рассказать… Хотя бы ей.
– Когда это случилось?
– 7 ноября 2010 года.
Через девять с половиной месяцев после моей смерти. Да, я помню, что начал видеть Лоулиэта в раю не сразу, но дату назвать не смог бы. В мире синигами вообще есть даты?
– А где этот Кира теперь?
– Умер. Его расстреляли.
Наверно, ему повезло. Если бы я застал живым того, кто убил Лоулиэта и Вэмми…
Он должен был быть в мире синигами, раз пользовался тетрадью смерти. Интересно, как он выглядел? Может, я и видел его… Я же не мог разобрать ни одного лица в этой серой темноте. Хотя… Кого-то я видел, кажется, даже знакомого, но не могу вспомнить, кого.
Откуда я вообще знаю о тетрадях смерти? Не помню, что мне кто-то рассказывал. Но я знаю правила пользования, знаю, как они выглядят – как будто сам держал в руках.
Похоже, я не помню очень многого, что должен вспомнить.
В памяти мелькает что-то разноцветное и блестящее, рассыпанное кучкой на серой земле. Прикрываю глаза, и воспоминание проясняется. Я беру что-то из этой кучки. Что-то глубокого зелёного цвета, завораживающее, размером с ягоду клюквы. Мне нравится держать это что-то в руках…
«Как он называется? Ты помнишь?»
Кто меня спрашивал и о чём?
– Э-эй! Где опять твои мысли?
Линдси снова машет рукой перед моим лицом. Раздражает эта привычка, конечно, ужасно. Хотя бы не убегает с воплями, уже прогресс.
Но ещё немного, и я бы вспомнил…
– Лучше не спрашивай. Сам не знаю. А что Михаэль и Мэйл?
– Пытались поймать Киру. Мелло всё соревнуется с Ниа, как всегда, ну, ты знаешь. В процессе этой гонки за Кирой он устроил взрыв и сам получил ожоги. А Мэтта расстреляли в упор. Уж не знаю, каких врачей нашёл Роджер… Мы думали, Мэтт умрёт. Но он выжил. Кажется, кошмары ему до сих пор снятся. Странно для его характера. Мелло вроде тоже был близок к смерти, но не из-за взрыва, тогда его жизни ничего не угрожало.
Задумываюсь. Точно похоже на игры синигами. Мэйл с его пофигизмом не страдал бы кошмарами просто из-за тяжёлых ранений. Выжил и выжил, именно так он бы отнёсся ко всему. Она права, кошмары – это странно.
– Когда «не из-за взрыва»? – спрашиваю, пытаясь сопоставить информацию.
– Восьмого февраля. В тот же день стреляли в Мэтта.
– В этом году?
– Да.
Девять месяцев.
Что могло случиться, что Мэйлу, самому большому пофигисту в Вэмми-хаус, до сих пор снятся кошмары?
Что-то здесь точно есть…
– Эй… – Линдси дёргает меня за рукав. Смотрю на неё.
– Что?
– Я пойду спать, окей?
– Иди, – спускаюсь на чердак и продолжаю смотреть в небо через маленькое чердачное окно. Линдси спускается за мной. Вспомнив, как она споткнулась, когда выбиралась на крышу, автоматически поддерживаю её. Она спокойно опирается на мою руку.
Чердак, ночь и Линдси… Всё как в ночь, когда я увидел Артемиса мёртвым. Только Михаэля не хватает. И у неё нет фонарика в руке.
Кажется, что что-то не так во дворе. Не могу понять, что это, но уверен, что не ошибаюсь.
Потом стоит спуститься и проверить… Проверяю нож за поясом. Вспомнить бы, зачем я засунул его за пояс, идя в столовую. Привычка…
Линдси убегает вниз. Довольно тихо убегает, но я слышу.
Лишний повод задуматься, что всё это значит.
Если сопоставить факты обо мне…
Меня вытащили с того света, и я почти уверен, что это сделал синигами.
Я слышу лучше остальных – это не просто по-человечески острый слух.
Вижу в такой темноте, когда остальные не видят даже себя. Стоит вспомнить мои ночные прогулки по Вэмми-хаусу. Или как все искали свечи, когда в Вэмми-хаус последний раз при мне неожиданно отключили свет до отбоя. И слово, которым Михаэль тогда хотел описать то, что я сейчас выразил вполне цензурно. Это уже не имеет отношения к фактам для сопоставления, но всё же… Закрываю глаза и улыбаюсь, вспоминая. Два года назад. Растерянный голос Линдси, беспорядочные поиски свечей, попытки Мэйла подсветить ПСП. Голос Михаэля: «Мать их, в этой темноте невозможно разглядеть собственного…», его резкое молчание, когда ПСП высветило лица Лоулиэта и Вэмми, и смех Мэйла. Я тогда тоже улыбался с лёгким злорадством, рисуя в воображении предстоящую Михаэлю лекцию о правильном лексиконе. Я-то прекрасно видел в темноте, как к нам подходили Лоулиэт и Вэмми, и слышал звук их шагов, а вот Михаэль, едва успевший не сказать то самое слово, которое не стоило произносить при взрослых, как и при младших, не видел их. Их не видел никто. И я не стал его предупреждать. Что смешно, он долго матерился, когда Вэмми отпустил его после разговора о чистоте речи… Причём Лоулиэт это слышал.
Улыбка становится горькой усмешкой. Лоулиэт, Вэмми… Я больше не увижу их…
Заставляю себя сосредоточиться на стыковке фактов.
Что ещё? Кажется, я быстрее.
Больше вроде ничего.
Если не считать…
Со мной это уже вряд ли связано. Михаэль и Мэйл.
«Не знаю, каких врачей нашёл Роджер…»
А были ли вообще врачи? Может, это как-то связано с Вэмми и Лоулиэтом?
Нет. Не стыкуется по времени. Вэмми и Лоулиэт были уже мёртвы, когда опасность, о которой говорила Линдси, угрожала Михаэлю и Мэйлу. Они бы не смогли ничего сделать.
Но всё остальное…
В голову уже ничего не приходит. Хочется спать. Спускаюсь с чердака, пытаясь не терять нить размышлений.
Иду к своей комнате. И натыкаюсь на Роджера.
Чёрт. Теперь мысль, которую я был готов уловить, безнадёжно потеряна.
– Бейонд? Я не слышал, как ты подошёл. Старые привычки?
Как ни странно, Роджер даже не вздрогнул. Более того – он улыбается.
Неужели действительно рад, что я здесь? Ведёт себя, как будто нежданно вернулся любимец приюта.
Или…
Неожиданная и злая мысль.
Или он тоже видит во мне замену Лоулиэта?
Нереально…
Всё же улыбаюсь в ответ.
– Знаешь, – говорит он, – не нравится мне их соперничество. Мелло и Ниа. Думаю, возможно, какое-нибудь совместное мероприятие сплотило бы воспитанников?
– Не думаю, – отвечаю, думая о другом. – Михаэль вовсе не так ненавидит Нейта, как хочет показать. Просто помешан на том, чтобы быть лучшим. Соперничество – это более-менее нормально.
Замолкаю.
И спрашиваю.
– Почему вы рады, что я здесь? – не хотел говорить этого, но слова вырываются сами. – Я – не он и не смогу заменить его.
Он поражён тем, что я сказал.
– Я уж надеялся, что ты стал собой, – вздыхает он. – Хотя по твоей одежде можно было сказать, что нет.
Пауза.
– А ты думаешь, по тебе никто не скучал? По тебе, а не Элу?
- Кто мог скучать по мне после Лос-Анджелеса? Простите, не могу представить.
– Эл, разумеется. И Вэмми. Можешь не верить, но они, знавшие тебя лучше всех, действительно скучали. Эл жалел, что не смог сделать то, что хотел.
– Что хотел? – о чём может быть речь?
– Он надеялся, что сможет воспитать тебя правильно. Хотя ему было всего четырнадцать, но, забирая тебя из приюта, где ты жил раньше, он поставил себе такую цель.
Ничего себе, какие цели ты ставил… Прости, они были невыполнимы. Я не мог быть правильным.
– Зря. Придётся ему смириться с тем, что он не смог.
В глазах Роджера тревога.
– Что-то не так?
– Ты говоришь, как будто он жив. Я знаю, что ты любил его больше, чем показывал это, но он…
Теперь я чувствую закипающую в груди ярость. Он решил, что я не смог принять его смерть и помешался на мысли, что он жив. Потрясающе.
– Я понял, что он умер. Просто знаю, что жизнь за гранью есть. Знаю, что он в раю. И Вэмми наверняка тоже. Можете считать, что я свихнулся, но у меня есть причины верить в это.
Прохожу мимо Роджера, не оборачиваясь, пока не сорвался. За поворотом перехожу на бег. В своё крыло не сворачиваю, бегу к лестнице в холл.
Хочется метнуть куда-нибудь нож. С трудом удерживаюсь от этого. Нож из-за пояса выхватить легко. Но мишень только в моей комнате, а стены портить не хочется…
На улицу… Ночь прохладная, может, там я смогу успокоиться…
Кстати – только что вспомнил – я же хотел посмотреть, что во дворе показалось мне не таким.
Тоже кстати.
Только если там кто-то есть, ничего хорошего не будет. Для него.
Распахиваю дверь и с облегчением вдыхаю холодный воздух. Но тут же снова настораживаюсь. Я что-то слышал, точно…
Сзади.
Оглядываюсь.
Это ещё кто? Девушка с тёмно-рыжими волосами, в зелёных глазах странный блеск. Чёрные джинсы, чёрная кожаная куртка, чёрные ботинки и шапка. Одета почти как Михаэль. Медленно раскачивается на качелях. Говорил же, лучше бы тут никто не появлялся… Вспоминаю слова Роджера, и появляется желание броситься на неё. Неторопливо подхожу ближе.
- Что ты здесь делаешь?
– Какая разница. Любуюсь зданием. Люблю витражные окна, - с виду равнодушно, не обращая на меня особого внимания.
– Кто ты такая?
– Имя Лори тебе что-нибудь скажет?
Имя. Это я и сам могу увидеть. Привычно смотрю выше её головы. И замираю в изумлении. Имя есть, я даже не присматриваюсь к нему, не смотрю, настоящим ли именем она представилась.
Потому что цифры над её головой не кончаются, как у людей. Их бесконечно много. И каждая обозначает не дни, не месяцы – годы и века.
Кто бы она ни была, она не человек. Никогда не видел такого…
– Чёрт возьми, кто ты?
Инстинкт приказывает броситься на неё, не ждать, пока она нападёт первой – кто знает, что она может? Завожу руку за спину, чтобы выхватить нож. И останавливаюсь. Убить во дворе Вэмми-хауса? Очень некстати…
И цифры. Она не должна умереть в ближайшее время.
Она – как бы ни было бредово – вообще не должна умереть.
Но если она… даже не знаю, кто… кто-то опасный…
Отвлекшись на секунду, не успеваю заметить, как она оказывается рядом. Нож выпадает из руки и улетает куда-то назад, а мои руки крепко сжаты её рукой, и я прижат к детской горке.
– Не рекомендую, мальчик, – говорит она мне в ухо. Голос странно похож на шипение. Как у Артемиса, когда меня уносил синигами. Но без ноток угрозы. – Я быстрее, хотя у тебя и лучше реакция, чем я ожидала.
– Ты расскажешь, кто ты, чёрт возьми, такая, или нет? – глупо, но что мне остаётся? Я не могу вырваться, она нечеловечески сильна.
Молчание. Долгое. Минута, две…
– Я расскажу, но ты расскажешь, как понял, что я не человек. Кстати, ножом меня не убить.
– Хорошо. Может, отпустишь меня? Или убьёшь? Это было бы невовремя.
Становится холодно, но злость не позволяет замёрзнуть.
Слышу ещё что-то. Пытаюсь посмотреть ей за спину. Там есть кто-то ещё…
– Лори? Кто это? – мужской голос. Уже двое. Надеюсь, меня реально не убьют?
– Этого я ещё не знаю, но сейчас узнаю.
Она выпускает меня. Растираю запястья. Оглядываюсь.
Позади рыжеволосой девушки парень примерно того же возраста с маленькой, с виду месяцев восьми, девочкой на руках, тоже одет в чёрное. Почти чёрные волосы, серые глаза, ледяные и в то же время какие-то диковатые. У девочки волосы как у неё и бледно-зелёные глаза. В глазах у обоих такой же отблеск, как у неё. На этот раз смотрю на имена. Дэймон Сальваторе и Мод Стормвуд-Сальваторе. Дочь? Наверно, уж очень похожа. Под его именем такие же бесконечные цифры. Годы и века.
Чёрт, да кто они?
Только замечаю, что его глаза отливают красным. На секунду думаю, что он такой же, как я.
Нет. Я почувствовал бы. Я уже узнавал таких.
Они – что-то другое.
В глазах Дэймона появляется удивление. Лори – Лори-Элм Стормвуд, я наконец смотрю на имя – спокойна. Девочка внимательно и, кажется, с любопытством смотрит на меня, сунув ладошку в рот.
– Рассказывай.
Только одно слово. Похоже, не привыкла говорить зря.
Это хорошо.
– Почему сначала я?
– Хотя бы потому, что у нас преимущество. – В голосе Дэймона, в общем-то приятном, звучит неприкрытая угроза. Лори-Элм делает ему знак замолчать. И снова выжидательно смотрит на меня.
Но он прав, у них преимущество. Не могу ничего сказать про неё, но он не похож на человека, который привык ждать.
Отвечаю. Тоже без лишних слов.
– Я вижу, сколько осталось жить людям и как их зовут. Стоит посмотреть на человека. У людей не бывает бесконечных жизней, как у вас.
Они переглядываются.
– Ты говоришь правду, – задумчиво, каким-то отстранённым голосом произносит она. Потом в её голос возвращаются интонации. – Странная способность. Плюс сумеречное зрение, бесшумные движения, скорость, отличная реакция… Но физическая сила как у обычных смертных. Кто же ты такой?
– Я бы тоже хотел знать. А кто вы? Вы знаете?
Дэймон смотрит на неё. Она отвечает.
– В нашем случае можно не строить догадки, мы знаем. Мы – вампиры.
Вампиры.
Никогда раньше не видел таких, как они. Так странно…
Присматриваюсь внимательнее. И замечаю ещё кое-что.
Цифры над её головой светятся однородно-алым. Его цифры разные. Некоторые ярче – судя по ним, ему остаётся тридцать восемь лет и семнадцать минут. Я вижу, как сокращаются секунды. Но есть и другие цифры – более призрачные, что ли, но не менее реальные. Вот их бесконечно много. Те же годы и века. У маленькой Модишайн яркие цифры – четыре года, четыре месяца и четыре дня, а призрачных вообще нет. Умрут ли они, когда кончатся яркие цифры? Или нет? Было бы жестоко сказать им это… А над головой Лори-Элм все цифры призрачные.
Их глаза опять отливают алым, а через миг становятся зелёными у неё и серыми у него. Что это может значить?
– Любопытно, – протягивает Дэймон. – Значит, мне оставалось бы тридцать восемь лет, если бы не эта сука. Прости, малыш, не слушай папочку…
Про кого это он? Явно не про Лори-Элм – она бы, скорее всего, отреагировала.
Она усмехается.
– Нет, это он не про меня. Кстати, ты, кажется, обещал отрывать голову каждому, кто выругается в присутствии дочери…
– Что? – обращается ко мне Дэймон. – Ты думал, я про Лори? Нет, это она называет меня сукой, не я её.
– Ты этого стоишь! – усмехается она, и он улыбается в ответ.
У них явно роман. Нет, семья. Впрочем, это ясно, у него же на руках их дочь. И обручальные кольца, я только что обратил внимание.
– Это больше, чем просто роман, – Дэймон перестаёт улыбаться и смотрит на меня. Кажется, он готов сказать ещё что-то, но останавливается.
– Ты что? – Лори-Элм бросает на него вопросительный взгляд.
– Кажется, слишком много говорю, когда речь о моих чувствах к тебе.
Она передаёт ему какую-то мысль. Или мне так кажется. Но он реагирует на это. Удивление в алых глазах.
– Серьёзно? Ты уверена? Хотя ты и не ошибаешься, но всё же…
– Уверена.
Он оборачивается ко мне.
– Просто интересно, кто же ты такой… – алые глаза как будто пронизывают насквозь. Значит, это не миф про вампирские глаза…
– У нас краснеют глаза, когда мы пользуемся Силой, когда голодны или выходим из себя. Сейчас верно первое, – объясняет она, чётко выделяя интонацией заглавную букву в слове «сила». В её голосе необъяснимое дружелюбие.
Задумываюсь. А ведь у меня примерно так же. Когда я не смотрю ни на чьи имена и даты, мои глаза серые с едва заметным красноватым оттенком. Они краснеют, только когда я пользуюсь своей способностью…
– На моём счету больше убийств… Но, должен признать, не с такой фантазией, – бормочет Дэймон, тихо, но я слышу.
Он знает, кто я. Знает, что я совершал. И она, конечно, тоже. Судя по его словам, она сильнее.
– Да, ты прав, я сильнее, и мы знаем, – отвечает она на мои мысли.
– Почему цифры разные? – спрашиваю об этом скорее себя, чем их, но она отвечает.
– Я родилась вампиром. Дэймона превратили. Возможно, яркие цифры – это срок, который он прожил бы, если бы остался смертным. А цифры над головой Мод, я думаю, означают срок оставшейся ей смертной жизни. До пяти лет рождённый вампир ещё может умереть естественной смертью или от несчастного случая. После – уже нет. Наверно, призрачные цифры появятся потом.
Облегчение. По крайней мере, если Лори-Элм права, девочка не умрёт в пять лет, как я подумал.
Почему у меня чувство, что я давно знаю Лори-Элм?
Или что она чем-то похожа на меня?
– Возможно, и похожа, – опять ответ на мысль до того, как я сказал это. – Может быть, прошлым…
Интересно, каким? И сколько она узнала обо мне, прочитав мои мысли?
– Например, тем, что меня не принимали другие дети в школе… Или присутствием в моей жизни Лиззи Эванс. Родители считали, что я должна была снимать с неё пример. – В её голосе горькая ирония. – «Лиззи Эванс не ссорится с родителями. Лиззи Эванс учится на пятёрки». И так далее. А я была другой. С чего бы ей ссориться с родителями, если она из обычных?
– Понимаю… – машинально отвечаю ей. Действительно, сходство есть. Но зачем она рассказывает мне это?
– Знаешь, было время, когда хотелось убить её. И математичку из нашей школы. Сколько раз я поджигала взглядом тетради на столе этой старой стервы… Она травила меня хуже всех. Хотя не хуже, чем мои одноклассники.
Сходство очень даже есть.
Одноклассники.
Из глубин памяти поднимается воспоминание, то же, которое промелькнуло, когда я лежал в гробу. Но теперь у меня есть время вспомнить подробнее.
Я ведь не случайно тогда едва не выпал в окно.
Одноклассники. Они же – дети с одного этажа со мной в приюте, где я жил со дня гибели отца и до Вэмми-хауса. Пять лет. Никогда не принимавшие меня ублюдки, в один совсем не прекрасный день решившие избавиться от меня.
Мой крик и их смех, когда они наблюдали, как я пытался не вывалиться, уцепиться сначала за подоконник, потом, когда они отцепили мои пальцы, за холодный железный карниз… Ноги, беспомощно скользящие по обледенелой стене в попытке оттолкнуться и подтянуться к подоконнику. Холодные слёзы на лице, застывающие на морозе.
Единственная из них, которая не хотела, чтобы я вывалился – её имя и цифры мелькали перед глазами, когда я думал, что это мой последний взгляд. Сари Роуан 59 11 26 2 35 08. Она плакала и не знала, что может сделать против них. Заступись она за меня, это бы не помогло, скорее её выкинули бы вместе со мной. И она это знала.
Зачем я тогда звал отца? Я же знал, что он мёртв… Он не мог помочь мне…
Но откуда была уверенность, что главное – позвать, и он придёт?
Он не пришёл. Вместо него был Лоулиэт. Разогнавший этих ублюдков и схвативший меня за руку в последний момент, когда я даже кричать перестал, потому что смирился с падением.
Интересно, что он делал в этом приюте? Я так и не спросил…
Его голос: «Держись, я не отпущу тебя. Ты должен выбраться, давай!»
Не знаю, как я всё-таки смог оттолкнуться ногами от стены. В какой-то миг он чуть не выпустил меня. Почувствовав на секунду, что падаю, я снова кричу от страха, я уже поверил, что у меня есть надежда.
Но он удержал. Втаскивает меня в окно, и я падаю на него.
Поднявшись на ноги, вытирая слёзы, в ступоре иду к банке с вареньем, которую уронил, когда эти скоты потащили меня к окну. Конечно, варенье разлилось, но банка, как ни странно, была цела. Подбираю её и автоматически, по привычке сую туда палец. В следующий миг её вырывает у меня из рук тот, кто натравил на меня остальных. Помню, что его звали Джимми, фамилию уже не помню. Запомнилось более важное – цифры над его головой, которые говорили мне, что ему оставалось совсем мало. Это были уже даже не дни – часы. Меньше суток. Выхватываю у него банку и с яростной силой швыряю ему в лицо. Банка раскалывается. Оставшееся варенье смешивается с его кровью, а я падаю на пол и хохочу истеричным смехом, не в силах остановиться… Поднимаюсь и кричу ему: «Тебе осталось меньше суток, ублюдок! Ты сдохнешь уже завтра! Хочу это увидеть! Завтра, завтра!». Чьи-то руки подхватывают меня сзади и оттаскивают от него. Отбиваюсь, пока не понимаю, что это тот, кто втащил меня в окно. Даже не смотрю на лицо, просто узнаю имя. Странное имя. И интересное. Лоулиэт Эл. Его голос – он спрашивает Сари, где здесь медпункт, и идёт за ней, ведя меня за собой.
Воспоминание обрывается – кажется, в медпункте мне дали снотворное. Просыпаюсь четвёртого декабря уже в Вэмми-хаусе, в своей комнате, тогда я впервые вижу Вэмми… и впервые слышу колокола Вэмми-хауса, ставшие неотъемлемой частью детства для всех воспитанников. Лоулиэт рассказывает Вэмми, что со мной произошло. Только теперь смотрю на его лицо. Странно выглядящий подросток, лет четырнадцати-пятнадцати, взгляд цепляется за его растрёпанные волосы, необычную позу, в которой он сидел, и тёмные круги под глазами… Вэмми, ещё не заметивший, что я проснулся, вздыхает и говорит ему: «Наведи справки про этого Джимми». Лоулиэт смотрит на меня. «Ты очнулся? Всё хорошо?» Моё растерянное молчание – последний раз я слышал вопрос, всё ли со мной хорошо, только от матери, но никак не от незнакомых людей. Тихий короткий ответ «да» – я не сразу решился заговорить. Доброжелательные лица и голоса. Как непривычно… Похоже, здесь всё не так, как в том приюте… И звон колоколов, он успокаивает растрёпанные нервы, мне становится уютнее и спокойнее…
Следующий день. Я, уже давший согласие остаться в Вэмми-хаусе, стою у дверей кабинета Вэмми и подслушиваю отчёт Лоулиэта. «Этот Джимми действительно погиб. Сегодня утром его сбила машина. Откуда этот ребёнок мог знать?». Улыбаюсь. Шепчу: «Жаль, я не видел, тварь». И отхожу, бесшумно, как всегда. Едва успеваю спрятаться за шторами, когда выходят Вэмми и Лоулиэт.
Последнее «убийство», жертвой которого должен был стать я сам. Одна соломенная кукла на спице. Запах бензина и разгорающееся пламя. Раздирающая тело боль. Не замечаю, кричу я или нет. Кажется, по лицу льются слёзы, но если и так, они мгновенно высыхают. Мисора – не знаю, как я смог разглядеть её сквозь огонь. Струя из огнетушителя в её руках, сломавшая всё, что я идеально – или почти идеально – распланировал. Болезненное падение на пол. Взгляд на неё снизу вверх. Она произносит имя, которым я тогда называл себя. «Зачем ты это сделала? Сучка… Зачем всё сорвала?». Хочется закричать это вслух, но голоса нет, из горла вырывается только слабый хрип. Она проверяет мой пульс. Хочется выдернуть руку из её руки, ударить, придушить, что угодно сделать… но нет сил. Не стоило давать ей подсказки…
Чей-то голос. Сирена скорой помощи. Не хочу слышать. Хочу умереть. Чтобы Лоулиэт всё-таки не понял.
Поздно. Теперь он всё равно раскроет мои убийства… Он поймёт.
Я проиграл.
Жёсткие носилки подо мной, жёсткое покрывало сверху. Как больно… Хочется закричать, но не могу.
Безмолвно содрогаюсь от боли каждый раз, когда подпрыгивает машина скорой. Слёзы катятся по лицу, и от них боль только сильнее. Не могу смотреть по сторонам. Больно шевелиться.
Но Лоулиэт рядом, я чувствую.
Темнота обморока. Я не выдержал боли.
Открываю глаза. Больница. Слепящий свет. То ли палата, то ли операционная… Врачи надо мной. Снимают с меня то, что осталось от одежды. То есть не снимают, а судя по ощущениям, просто отрывают.
Часто дышу от невыносимой боли, пока не понимаю, что уже могу закричать.
- Мисора, сволочь, зачем?! – первое, что я выкрикиваю. – Зачем ты всё испортила?!
Это ничего не меняет. Врачи с бесстрастными лицами продолжают срывать с меня остатки одежды. Их не волнует, что я при этом чувствую. Разумеется.
- Лоулиэт! – кажется, это уже истерика. – Ты победил, чёрт побери!
Меня прижимают к каталке за запястья, причиняя дополнительную боль. Чёртовы садисты, и это называется врачами?
Пытаюсь вырываться, насколько позволяет боль. Успокаиваюсь, только услышав голос Лоулиэта за дверью операционной. Он спрашивает, всё ли со мной будет в порядке. Хочет войти и увидеть, что со мной.
Слёзы наполняют сухие глаза. Обжигают щёки.
Укол в сгиб локтя. Обожжённые веки опускаются. Нет, я не должен спать, не хочу, не сейчас… Спорить с наркозом бесполезно. Но я успеваю услышать, как Лоулиэт входит в операционную, прежде чем отключаюсь.
Прихожу в себя. Жёсткая кровать. Палата. Наверно. Не могу понять, где я – лицо, как и всё тело, замотано бинтом, только оставлена щель для дыхания. Боль от ожогов не даёт снова уснуть, как бы ни хотелось. Ощущение проигрыша, не меньше боли мешающее сну. Размышления – стоило ли всё это моей жизни? Чёртова Мисора, стерва, если бы не она… Вэмми и Лоулиэт. Оба сидят у моей постели, даже с бинтом на глазах я узнаю их… Наверно, ждали, пока я очнусь. Осторожное прикосновение руки Лоули, как я иногда называл его, к моим пальцам… Его голос, полный сочувствия… Голос Вэмми, печальный и расстроенный… И слёзы, от которых невыносимо щипало под бинтами обожжённое лицо…
Возвращаюсь к реальности, пытаясь стряхнуть воспоминания. Не хочется это вспоминать. Первый день в Вэмми-хаусе тоже был не из лучших – я долго не мог прийти в себя после предыдущего приюта. Хотя их доброжелательность… Вот это не хочется забывать.
К глазам подступают слёзы. Роджер знал, что я чувствую. Мне не хватает Лоулиэта и Вэмми…
Часто моргаю, стараясь не показать слёз, хотя чувство, что скрывать бесполезно, не оставляет меня.
Конечно, оба они наблюдают за моими воспоминаниями. И чувствами.
– Жёстко… – тихо говорит Лори-Элм, присаживаясь на те же качели и отталкиваясь ногой. В её глазах сочувствие. – У меня было много чего, но не до такой степени.
– – Но ты не убила? Ни учительницу, ни одноклассников?
– Как ни странно, нет. Знаешь, приходит в голову название книжки «Я – твой злобный близнец», я читала её в детстве. Нет, «злобный» мне не нравится, тебе не подходит. Тёмный лучше.
Странная ассоциация. Но, пожалуй, правильная. Скорее я её темный двойник, чем Лоулиэта, если судить о том, что она рассказала. У Лоулиэта никогда не было такого, что было у меня и у неё.
– И как тебе удалось остаться… светлой?
– Может, потому, что меня хоть кто-то принимал… Отец, братья, сестра, друзья…
– У тебя всё-таки был кто-то, кто не обращал внимания на твою… странность.
Вот оно. То самое слово. И о ней, и обо мне. Странность. По сравнению с людьми.
– Конечно, они все вампиры, как и я. Они принимали меня такой, какая я есть.
– Мне бы такую компанию с детства…
– Да… – Дэймону это всё явно незнакомо. Интересно, из какой он семьи? – Это всё хреново, конечно… Но нам пора, помнишь? Мы почти не успеем поспать.
Вопрос: «А вы спите ночью?» едва не срывается с языка. Но с ними необязательно говорить вслух.
– Вообще-то не спали бы, – отвечает Дэймон, – но смертный мир вынуждает.
– Тогда пока… или «прощайте» будет уместнее?
Дэймон, кажется, сомневается.
– А как насчёт экскурсии? Можно присоединиться? – улыбается Лори-Элм... или Лори? Как её лучше называть?
– Экскурсии?
– Твой наставник задумал общую экскурсию по Лондону для детей из вашего крыла. Его мысли легко читать.
– Для Михаэля? – усмехаюсь. – Бесполезно. Присоединяйся, конечно.
– Тогда до утра через три дня. Кроме того, вряд ли я упущу возможность ещё раз увидеть здание с такими окнами. Можно Лори, если хочешь.
Опять ответ на мысль.
Она отступает к воротам. Дэймон идёт за ней.
Всё-таки отличие есть. У неё есть любовь. А я не знаю, что это такое. И не узнаю, наверно.
Она оглядывается, в глазах снова красный блеск.
– Ты узнаешь. Почувствуешь и поймёшь. Поверь, я говорю это не для того, чтобы утешить тебя.
В следующий миг они уже исчезают. Я успеваю примерно заметить, куда они ушли, но точно не скажу, слишком быстро они двигаются…
Рассеянно поднимаю с земли нож. Возвращаюсь в дом. Надеюсь, никто ничего не видел…
Прислушиваюсь.
Нет. Все спят.
Это хорошо…
Все спят. Что же я хотел?
Точно.
Не доходя до своей комнаты, останавливаюсь перед комнатой Михаэля и Мэйла.
Прислушиваюсь. Оба, разумеется, спят. Тем лучше – не придётся ждать.
Несколько минут, и Мэйл начинает беспокойно вертеться в кровати. Слышно, как учащается его пульс. Михаэль просыпается, выругавшись сквозь зубы.
– Мелло… Помоги мне… Вытащи меня… – бормочет во сне Мэйл.
Михаэль снова выругивается. И начинает трясти его, пока он не садится в кровати.
– Чёрт, – слышу задыхающийся голос Мэйла.
– Опять кошмары? – спрашивает Михаэль. – Всё на ту же тему?
– На какую же ещё…
Продолжаю слушать, надеясь, что кто-то из них скажет что-то конкретное.
Слышу, как Мэйл снова ложится.
– Может, хочешь рассказать?
– Нет, не хочется.
Голос Мэйла дрожит. Михаэль обнимает его, и Мэйл прижимается к нему.
– Давай спи. Надеюсь, этот кошмар последний за ночь, – успокаивающе шепчет Михаэль.
– Хорошо. Только не уходи…
Чёрт. Похоже, без разговора с ними я ничего не узнаю. Что же могло настолько испугать нашего пофигиста, что он не может заснуть без Михаэля?
Прислоняюсь к стене и жду. Минута, две, пять… Дыхание обоих постепенно успокаивается. Снова спят.
Тихо открываю дверь и вхожу.
Они действительно спят. Михаэль лежит на спине, Мэйл – рядом на боку, положив голову ему на плечо и обнимая его. Михаэль обнимает его за плечи.
Они не слышали, как я вошёл.
Несколько минут, и Мэйл снова беспокойно откидывает голову во сне, переворачиваясь на спину.
И что, так каждый раз? Кошмары каждые несколько минут?
Обращаю внимание на тумбочку у кровати. На ней тетрадный листок в клеточку с обтрёпанными краями. Схематический рисунок синей ручкой. Рисовал наверняка Михаэль. На рисунке Лоулиэт в гробу и Михаэль с Нейтом по разные стороны гроба. На лице Михаэля прорисованы слёзы. Нейт спокоен. Фигурка Нейта перечёркнута несколькими штрихами, сильно, настолько, что ручка порвала бумагу.
Они скоро с ума посходят со своим соперничеством… Роджер не так уж и неправ, что хочет отвлечь их от этого. Но экскурсии для этого недостаточно.
От рисунка меня отвлекает шёпот Мэйла. В его голосе слышны слёзы.
– Помогите… пожалуйста… Мелло, помоги мне…
Он прогибается в спине. Приподнимается и падает обратно, будто врезавшись во что-то. Его рука сжимает плечо Михаэля.
Быстро выхожу из комнаты. И вовремя, потому что через миг слышу, как Мэйл снова садится в кровати.
Возвращаюсь на чердак. Глаза слипаются, но спать не хочется. Мешают беспокойные мысли.
Что мне напомнила поза Мэйла, когда он просил о помощи во сне?
Что-то очень знакомое, почти дежавю…
Понял.
В такой же позе был я сам. Когда врезался в крышку гроба изнутри.
Значит, Мэйл тоже…
Не могу быть уверен, пока он не скажет это сам, но очень похоже.
Они были уверены, что он умрёт… А если это так и есть?
Расстреляли в упор, как сказала Линдси. Вполне возможно, что убили.
Если я прав, кто мог вернуть его? Тоже синигами?
Совершенно бессмысленно. Зачем Мэйл нужен синигами живым? Не верю, что из жалости – многие из них не умеют чувствовать. Совсем не складывается…
Какие, к чёрту, многие? Кто из них умеет? Не могу вспомнить…
Достаточно предположений, пока я настолько хочу спать, всё равно ничего толкового не придумаю. И я в любом случае должен услышать от Мэйла, что с ним было, чтобы строить версии.
Подхожу к старому зеркалу. Сейчас я не так уж похож на Лоулиэта. Но в достаточной мере.
Точно, я перестал накладывать грим.
И почему-то не чувствую больше желания это делать.
Провожу пальцем по холодной поверхности, почти засыпая…
Чёрт! Я с трудом заставляю себя не выкрикнуть это вслух.
Мне показалось, или я правда видел в зеркале уже не себя, а Лоулиэта?
Отшатываюсь от зеркала. Почти бегом спускаюсь с чердака, стараясь не оглянуться.
Нет, Дэймон прав. Спать действительно пора.
Быстро прячу нож обратно под матрас. Залезаю под одеяло, не раздеваясь. Меня трясёт. Чёрт, это была галлюцинация? Или…?
Плотнее заматываюсь в одеяло. Постепенно успокаиваюсь. Становится чуть теплее.
А если мне не показалось?
Прислушиваюсь к ночному шуму на улице и к ставшей пугающей тишине в комнате, пока не засыпаю незаметно для себя.
***
|
