 Фанфик «Зверёныш»
Шапка фанфика:
Название: Зверёныш;
Автор: Гугла;
Фандом: Fairy Tail;
Бета: Maya;
Персонажи: Миднайт, Ангел;
Жанр: Джен, Ангст, Драма, Психология, Даркфик;
Рейтинг: PG-13;
Размер: Драббл;
Статус: закончен;
Дисклеймеры: отказываюсь;
Размещение: Запрещено;
От автора: Написано на заявку на Fairy Fest."Миднайт. Безумие приходит со временем. Неудачная попытка с ним справиться. А+";
Текст фанфика:
Ему исполнилось пять - руки нищей матери приняли маленький серый мешочек с джелли и возвели его к телеге с такими же растрепанными и дрожащими детьми. Давило сверху небо, по бокам - холодные плечи соседей и в лицо - равнодушие продавшей его. Телега, натужно скрипя, тронулась в долгий путь к линии океана и крикам чаек.
Горло сжимали слезные спазмы. Плакать не мог – сам не знал почему. Рев и всхлипы усиливались с рыком уставшего работорговца. Серая шаль мамы исчезла за первым поворотом. Первое желание - спрыгнуть и побежать, крича самое первое сказанное слово. Что ещё оставалось брошенному ребёнку?
Лошади побежали быстрее, разбрызгивая бурую дождевую грязь на случайных странников, давясь кровавою пеной изо рта и раздувая натужно ноздри. Несчастные жались друг к другу, зажимали носы от горького запаха пота старых кляч, гнилого тряпья, валявшегося на полу телеги, и смрада мочи и крови. Из цветов жизни превращались в сорняки, в ничто, впитывая в опоганенную душу отчаяние.
Он, уткнувшись в костлявое плечо какой-то белобрысой девчушки, задыхаясь в давке тел, предпочел забыться сном, напрасно не пытаясь запомнить дорогу.
Надежда уже исчезла.
Такой взрослый, как сказал священник, потрепав мальчика по голове, сунув в руки большое красное яблоко, когда его мать, испуганная непонятно чем, привела его в выхолощенную белую церковь. Длинные ряды скамеек, воздушные арки потолка и переливающиеся мягким светом витражи вызывали смутную неприязнь, одновременно маня притронуться ко всему этому, позвать мальчишек с улицы и поиграть. Посадив его на скамью, мать горячо зашептала что-то на ухо священника, заламывая руки и перекрещиваясь через каждую минуту. Вертя яблоко, не решаясь съесть, вдруг, мама опять залепит пару оплеух, ему подумалось, что он когда-нибудь построит такую же обитель Творца. И мать не будет больше ругаться, выплевывая в лицо ядовитые проклятия про отца, про дедушку, про него, наоборот, улыбнется и обнимет крепко, шепча добрые сказки на ночь. Дивные яркие витражи успокаивали, принося равнодушие и спокойствие - вот почему его покойный дедушка не любил пропускать мессу. Они давали некое время для мечтаний, для миражей, для иллюзии счастья и единства всех людей.
Осознание пришло потом. Второе желание возникло на удивление быстро, сразу после первого. Стало самым навязчивым, затаившимся в нем, дабы перерасти в нечто большее. Внутри - кипящая ненависть и злоба. Бьющие по ушам звуки воплей пытавшихся выбраться детей и хриплый издевательский смех, жуткое желание увидеть виноватый, полный влажными проблесками взгляд, а не на удивление быстро появившийся пирс с деревянными скелетами списанных кораблей, маленькими лодочками рыбаков, людьми с клетками, накрытыми мешковиной. Вся эта какофония вырвала его из спасительного сновидения и втолкнула в сырой заплесневелый трюм, насквозь провонявший морской водой и закованными в цепи людьми.
Люди в отвратительной панике стучали кулаками по полу, по темной двери, передавая перезвон железных цепей прощальной песней прошлой жизни. Ими правил страх, это стало видно из стенаний и страстных молитв безбожников, из нескольких часов молчания и тягучих тоскливых вздохов.
Его бы задавили, если бы белобрысая девочка не выхватила из смешения человеческих тел, из губительной толпы его руку и затащила в какой-то угол, куда никто не хотел забиваться, пусть было полно сухих тряпок и не так зажимали в качке. Только оказавшись в ворохе тлеющей ткани, мальчик забылся сном, мигом, сиюминутной слабостью - и его уже выводят на берег и, снимая с запястий ржавые оковы, надевают новые.
В первую же ночь он не сомкнул глаз, впав в темное забытье, распластавшись на грубой смеси песка и камня, проснувшись от визга белобрысой девчонки, на чьей шее сомкнулись его детские руки. Во вторую - его избили тяжелыми сапогами охранники, крича и брызгаясь слюной, указывая на неподалеку лежащее тело другого охранника. С пальцев стекала склизкая белая жижица вперемешку с кровавыми сгустками, ноги испачкались в непонятной теплой жидкости, в груди горел приятный удовлетворённый огонёк, шепчущий о большем и больном - мужчина стенал, елозя по своему лицу пальцами, ничего не видя, то хватаясь за распоротый живот. И не сказать, что стыдно. Ему рисовал Морфей усыпляющей рукой высокие своды храмов, белоснежные руки матери и игры с его друзьями, пляски ярмарочных цыган вкупе с их огненными песнями. Что он сделал? То, чего страшилась мать? Руки, окропившиеся кровью, неспособны построить церковь и раздавать сладости бедным детям.
Остаток ночи с ноющей тупой болью по всему телу плакал, выплескивая горечь, обиду и ненависть к матери, вправляя сломанные пальцы со стонами и новым слезами. Молочный рассвет, небесной мимозой распускающийся над островом, укутал его прохладным туманом, успокаивая ссадины и мелкие ранки.
В третью - привели в странную красивую комнату с большим огромным столом, на котором лежала еда. И красные яблоки на накрахмаленной, хрустящей при каждом движении ужинавших скатерти. За ним сидели разные взрослые, с интересом рассматривая раба, пожирая новые и новые порции мяса, не замечая жира, стекающего по лицу, хватаясь за большие кубки. Пленяющие запахи жаркого, баранины с луком, появлявшейся в его родном городе только на ярмарке, фруктов и пирогов сводили с ума, заставляя желудок больно скручиваться в голодных спазмах. Дразнили, затуманивая разум, а кто-то невидимый вливал в его вены гнев и жажду, закрывая глаза рукой и отправляя на жатву. Скользя пустым взглядом по их жующим ртам, по крохотным головам, облаченным в странные маски, перед глазами возникали чарующие картинки бойни: рубиновые узоры лужиц, теплые и сладковато-горькие, перекошенные лица хозяев, мертвые радужки глаз и…
Мотал головою, жмурил глаза и перебирал простенькие молитвы про себя.
Когда он рассказал Ангелу про это, она не поверила. Уж слишком изощрённая пытка.
Над строящейся Райской Башней плыла надевшая красную пелену луна.
Они работали на износ. Их заставляли злые наблюдатели, стегающие кнутами по спинам до открытых ран, вгрызаться в неподдающуюся почву, выстраивать по нескольку уровней Башни за день. Приходилось каждый вечер зализывать кровоточащие мозоли на пальцах - кто будет ухаживать за рабами? Слюны не хватало, мальчик набирал в дырявую фляжку - очередная издевка - соленую воду моря и жадно глотал, давясь ею, заставляя Ангела пить её. Всё новые и новые деревянные скелеты появлялись из-за горизонта. Всё снова и снова его избивали, ломали лучевые кости, привязывали к ногам тяжелые железные шары, как этот безумный мальчик неслышным шепотом зазывал охранников подойди к его клетке ругательствами и унижающими словами, криками к матери и красным яблокам.
Внутри покалеченной призмы души царствовал демон.
Не прошло и месяца, как снова его руки сошлись на шее Ангела. На этот раз девочка стряхнула с себя обезумевшего сокамерника и опустила на макушку камень, коих в их камере было завались.
Охранники ничего не узнали, и их кнуты не раскроили его спину на новые рубцы.
Нельзя спать - но как спастись от царящего вокруг ужаса и хаоса?
Ангел плакала, сжимая в пальчиках птичьи перья, не пытаясь скрыть синяки от его странной прихоти. Он сворачивался калачиком на земляном полу, закрывал ладонями уши, чтобы не слышать, как навязчивый шипящий голос бормотал ужасные его мечты, пытаясь вырваться из клетки разума, разламывая череп выматывающей головной болью.
Не спать, так не спать.
Снова каменоломня, крики, удары плетей и кнутов, солёная вода. Люди умирали от холеры и тифа, уродливые разлагающиеся трупы сжигали в крематориях вместе с зараженными, с детьми и стариками. Люди сгнивали заживо, погибая от голода и от мечей охранников.
Миднайт, так нарекла его Ангел, не спал уже год. Мучающие его кошмары были наяву, миражом, тем, что является обычным людям безобразным грёзами. Безумство пыталось выжечь его личность внезапными галлюцинациями наяву, стегало железными прутами усталости, что не оставалось даже плакать, вырывая из памяти крупицы приятных воспоминаний, которые он лелеял и заменял себе на сон. Слипающиеся веки были неподвластны Морфею, прекратившему дарить несчастному ребенку утешающие сновидения. Измученное тело направлялось кнутами к шахтам, строительным насыпям, в крематорий – куда-нибудь, не спать, не спать, не спать.
Девочка напевала, картавя колыбельные, закрывала израненными ладошками ему глаза, готовая к его странностям и сумасшествию, растворяясь временами в своих розовых сладких мечтах о побеге, которые неожиданно сбылись.
Смута, поднятая таким же ребенком, как и они, захлестнула весь остров, остановив поток кораблей. Тогда же и пришел их Отец.
Рухнув к его ногам, обессилившие от бегства дети пытались сказать важное, незыблемое, наболевшее - ему было десять, когда он забылся желанным сном, проснувшись от восторженного крика Отца. Он зажимал рукой бок, разглядывая его, с обожанием и удивлением.
Сумасшествие Миднайта ожило с новой силой. Ему теперь можно было отпускать сидящего внутри зверя, купавшегося в реках крови, в море отчаяния и страдания врагов, раздирающего их его искаженной явью, умертвляя одной лишь иллюзией. Безумие выжидало, накапливала мощь и ярость за те пять лет, попытки справиться сломали хребет тому брошенному пятилетнему ребенку. Судьба опять все перевернула в жизни – теперь он успокаивался тихим крепким сном, баюкая в себе что-то до сих пор непонятное и сильнее его. Что было для него святым и непорочным? Что он до сих пор скрывал? Что ждал и хотел изничтожить?
Цепкие когти безумия хватали его во сне, наяву, в боях и мирных странствованиях, разрывали узкие легкие и сердце, зажатое меж ними, на части плачем ненавистной забывшейся матери и колыбельными Ангела. Оно повелевало им, одолевая пучками разрывающейся внутри головы болью, когда он пытался справиться с ним, когда вновь бродил возле покоев Ангела – её не было, воспользовавшейся свободой сполна, расправившей собственные, слепленные из воска и птичьих перьев крылья, картавость исчезла вместе с колыбельными и её белыми мягкими руками.
Опять чудились всхрапы усталых лошадей, духота трюма и солёная горечь морской воды, разъедающая губы и язык. Опять, видя нового соперника, его сумасшествие затуманивало все молочной пеленой. Опять он возвращался к началу своего бытия.
Спасите его. Он же шептал молитвы Творцу и мечтал построить белую церковь для матери. Избавьте от вечного кошмара. Замените Отца, мать, Ангела.
Кто-нибудь, спасите.
|
