Название: Immortalia Автор: Serpens Subtruncius Фандом: "Пираты Карибского моря" Персонажи: все знакомые и несколько авторских. Пейринг: Уилл/Элизабет, Джек/Элизабет. Жанр: Приключения с романтическим налетом. Сейчас скорее мемуары. Рейтинг: PG-13 Размер: макси Содержание: ПОСЛЕ ПКМ-3! Поиски Источника Вечной Молодости забрасывают... да сами вы знаете, кого и куда. Статус: в процессе. Дисклеймер: автор фанфика отказывается от прав на персонажей Диснея. Фанфик пишется исключительно в развлекательных целях, а не ради извлечения материальной выгоды Размещение: с разрешения автора
Текст фанфика:
Глава III. Perpetua insana.
Месяцы спешили друг за другом. Сентябрьские отвесные дожди и яркие утра сменились ураганами октября. Потом задули жаркие ветры ноября. Не за горами и Рождество. Элизабет с трудом поднималась в Тигов Сарай по старой лестнице. Вторая ступенька сверху дала трещину и всякий раз жалобно вскрикивала под ногой. Каждый вечер Лиззи гуляла вдоль узкого пирса в южной части острова, откуда гнездовье воробьев совсем не просматривалось. Она часами вглядывалась в воды заливчика, угадывая очертания судов, притащенных течением к самому берегу. О судьбах людей, ходивших в море на этих бренных останках, Элизабет старалась не думать. Она только надеялась, что где-то далеко, за черной гранью мира, Уильям найдет потерянные души несчастных и вернет им покой. А здесь она просто наслаждалась красотой бескрайнего моря, за день меняющего все оттенки бирюзы и ультрамарина. И, конечно, – изменчивого неба, то чисто вымытого, то запачканного серыми потеками приближающегося шторма, то сонно-розового, то бьющего в глаза столь пронзительной синевой, что больно смотреть. На фоне двух ярких миров – блистающего сверху и волнующегося внизу – возникали точки, превращавшиеся в очертание перышка, лепестка и, наконец, долгожданного паруса.
*** Заход в Бухту Погибших Кораблей был неудобен и замысловат. Гниющие скелеты кораблей на торчащих из воды оконечностях скал представляли немалую опасность как для неопытных мореходов – но таковые в эти воды не проникали, – так и для людей, просоленных морем до самых костей, если только они не владели картой или не обладали звериным чутьем, или не знали это место по праву рождения. Капитан Джек Воробей никогда не видел карты Бухты, но смог бы начертить ее по памяти. Это была самая крепкая память, данная человеку с момента, когда он начинает познавать мир. Так любое человеческое дитя помнит каждый фрагмент своего первоначального жилища и, сменив десяток адресов и прожив не один десяток лет, где-нибудь под утро, как наяву, ищет дом своего детства и помнит, в каком углу спрятал самое бесценное своё сокровище.
Да, сокровище у него тоже было, и он частенько искал его в ностальгических снах, особенно после тридцати лет. Бесценное собрание самого главного в детской жизни хранилось на старой кухне в сердце Острова Погибших Кораблей. Здесь всегда было прохладно, когда не горел очаг, и хозяйничала ворчливая женщина, некрасивая, но с добрым сердцем. Тогда, впрочем, она была совсем молода, пела матросские песни, ловчее управлялась с кастрюлями, хотя суп бывал пересолен и тесто иногда подгорало. Теперь ей некому петь, и булочки выходят ровные. Джек тоже пел с нею, хотя и редко, в детстве стесняясь писклявого голоса и стыдясь своего несоответствия родительским достижениям в музыкальной сфере. В конце концов, было много прочих моментов, где мальчик мог блеснуть если не знаниями, то сообразительностью или просто улыбкой. Так что чаще всего он молча завидовал миссис Эндрю, прячась от нее под кухонным столом. Он все время боялся, что кухарка найдет его тайник.
Джек рос, но помнил и периодически проверял, на месте ли сокровище. Никому из взрослых, разумеется, не было до него никакого дела, но однажды шкатулки из эбенового дерева на месте не оказалось. Просто пропала – и всё.
Это совпало с самым непростым периодом отрочества и произошло вскоре после того, как его мать, донья Франчиска Малефиччино ди Пиза, певичка из итальянской оперы и по совместительству мошенница и воровка, выкрала из сейфа наследника канувшего в неизвестность Понсе де Леона флакон с водой Вечной Жизни.
***
Франчиска была очень миленькой девушкой. Каштановые волосы, темные глаза на пол-лица, точеный носик и до высокомерия честное выражение лица. Ни у одного встречного мужчины ни на секунду не возникало сомнений в чистоте её помыслов и намерений.
Джек давно, лет с тринадцати, разработал для себя теорию, по которой поделил всех женщин на «принцесс», «русалок» и «наседок». Принцессы были высокомерные недотроги со сдержанными манерами, железной волей, четкими целями и, как он позже убедился, тяжелыми комплексами в сексуальной сфере. Русалки манили, завлекали, весь их вид обещал что-то, хотя сами они далеко не всегда понимали, чего хотят. Русалки дарили любовь, как наседки – хлеб. Наседки в детстве опекали младших братьев, в зрелые годы – мужей и любовников, а в старости – детей, внуков и бывших принцесс и русалок.
Его мать Франчиска была типичной принцессой, которая одним щелчком превращалась в русалку, а напоследок окружала жертву путами чисто наседкиного обожания, так что бедолага оставался обобранным до нитки, но с печатью Вселенский Любви на челе. Жертвами её чар пало немало синьоров, месье, джентльменов обычных и джентльменов удачи, попадавшихся на пути гастролирующей труппы маэстро Джанни. Голосок Франчиски, завораживающий слух колоратурами и нежнейшими модуляциями на спектаклях, звенел в ночи, как колокольчик, когда она рассказывала незадачливым кавалерам историю благородной сиротки, вынужденной выступать на подмостках, юной вдовы, ищущей средств к существованию для своего малолетнего сына. Тут в редких случаях демонстрировался Джек, которого специально по этому случаю одевали в неудобные, но совершенно прелестные костюмчики. Он улыбался, взмахивая ресницами налево и направо, после чего его уводили.
Суть этих "парадных выходов" стала ясна значительно позднее, а в детстве Джек был счастлив просто находиться в одной комнате с бесконечно прекрасным ангелом, которым казалась его мать. На самом деле он видел её редко и находился на попечении череды нянек, говорящих на самых разных наречиях.
Отца мальчик видел еще реже, лет до девяти восхищался им, пока в тёмном трюме разбитого галеона, где собиралась вся ребятня острова, ему не поведали страшную историю: его папаша за какую-то провинность отрезал старпому голову, и все до единого знали об этом. Джек искренне испугался. Более того, всю жаркую карибскую ночь он просидел под одеялом, так живо представляя Тига с головой старпома в руке, что под утро его вырвало. Почему-то он сразу и безоговорочно поверил в это. Тиг ни тогда, ни позже так и не понял, что случилось с мальчиком, а возможностей разговаривать с сыном у него было немного. В любом случае, Джек стал еще больше боготворить маму и бояться отца.
Тиг, видимо, относился к Франчиске без слепого обожания, трезво оценивая её достоинства и недостатки, но всё-таки любил её. Она могла быть кем угодно, легко входя в роль бесшабашной пиратки в немногие месяцы, проведенные на его корабле, или перевоплощаясь в даму из общества, попавшую в стеснённые обстоятельства, или упиваясь славой и блеском своего сценического успеха. Постоянная в своем непостоянстве, Франчиска создавала впечатление затейливого цветка, который уверенно рос сорняком на пыльном пустыре, но почему-то оборачивался орхидеей во влажной оранжерее. Вся её жизнь была непрерывной игрой с произвольными правилами, менявшимися в зависимости от обстоятельств.
То, что она заигрывается до умопомрачения, стало понятно далеко не сразу. Актриса начала сбиваться с ритма и застревать в одной роли дольше, чем ожидалось. Её любопытство стало болезненной потребностью собирать и запоминать любую информацию, порой из совершенно непроверенных источников, благодаря чему Франчиска стала попадать впросак, и её слушатели изумленно внимали околесице. Способность незаметно стянуть любую понравившуюся вещь обернулась банальной клептоманией, которую она даже перестала оправдывать выгодой, иногда подолгу разглядывая неизвестно откуда взявшийся предмет. Поначалу медленно, но со временем всё быстрее и быстрее синьора Малефиччино начала приближаться к грани между экстравагантностью и безумием, из-за которой ей было не суждено воротиться.
Невозмутимый и всё повидавший Тиг в какой-то момент очнулся в холодном поту, услышав над головой страстный шепот леди Макбет и уловив в полутьме блеск собственного ножа. Неизменная красота, молодость и грация Франчиски, поначалу принимаемая как должное, по истечении десяти и двадцати лет стала настораживать, а вкупе с наступающим сумасшествием – попросту раздражать.
К счастью для себя, Джек уже несколько лет как не появлялся в отчем доме и не застал этих губительных метаморфоз. Одно дело – осознавать, что рядом с тобой под маской ангела скрывается опасное существо, а другой – смотреть, как хладнокровная пиратка, воровка и, возможно, шпионка превращается в пациентку Бедлама.
Наконец, настал момент, когда итальянская дива перестала быть принцессой, русалкой или наседкой и превратилась в настоящую ведьму, стерву без возраста, у которой при виде некогда родных лиц начинало клокотать в груди, и она разражалась бранью, перемежаемой насмешками или проклятиями. После приступа она обычно приходила в наилучшее состояние духа и несколько дней была мила с прислугой, выходила на прогулки и заводила разговоры со встречными людьми.
Это было уже вне стен «хрустального сарая» и берегов Острова Погибших Кораблей. По поручению капитана Тига её перевезли в маленький домик на Тортуге. Вокруг жили торговцы и хозяева процветающих заведений портовой стороны: далеко не всем улыбалось жить в борделе или в гремящем кабаке, опять-таки к ночи превращающемся в бордель, – хозяева с семействами жили вдалеке от шумных улиц и даже иногда по воскресеньям ходили в единственную сохранившуюся на острове церквушку.
В ней пару раз в месяц служил католическую мессу некий отец Винченцо по фамилии Раджетти, бледный пропойца и сплетник, тщательно скрывавший общеизвестный факт, что его отец был беглым монахом, мать – шлюхой, а брат и дядя – морскими разбойниками. Падре любил посочувствовать прихожанам, вынужденным жить в мире, переполненном грехом и грешниками, и обнадеживал их грядущим Царством и райским блаженством в пропорциональном отношении к их собственной щедрости. Бывшие и нынешние контрабандисты, пираты и проститутки согласно кивали головами и жертвовали свои лепты в надежде на избавление от подлых грешников-конкурентов. После пылкой проповеди отец Винченцо обычно обменивался приветствиями с прекрасной синьорой Малефиччино ди Пиза, демонстрировал полузабытое знание итальянского и получал за это золотой. Падре взрослел, старел, спивался, и только его прекрасная муза оставалась дьявольски обворожительной.
***
Джек навсегда запомнил день, ровно через месяц после своего десятилетия, когда жизнь обрела новые оттенки и приняла иное направление. Он давно уже принял решение стать капитаном, как Тиг, но и не как Тиг – он не хотел становиться убийцей, не хотел быть ни пиратом (протекция отца - ха! - была ему не нужна), ни воевать на стороне Короны (и тут он был достаточно наивен, чтобы полагать, что его мамочка в лепешку расшибется, лишь бы обеспечить ему достойное будущее). В общем, Джека изрядно баловали, а наказанием ему были скучные занятия, вроде подробного пересказа прочитанной книжки, битьё линейкой по пальцам и лишение сладкого на неделю. Впоследствии, будучи неоднократно битым, истерзанным, сидя в тюрьме, в сыром вонючем трюме, в клетке, в каменном мешке, пройдя все стадии унижения, он вспоминал свое детство как один продолжительный момент райского неведения, этакого блаженного аморфного состояния, когда его ум бесцельно копил знания, сердце билось ровно, а душа дремала.
В тот день в порту Кале они с мамой ступили на борт компактного маленького брига, который вскоре оказался в приветливых атлантических водах. Стояла солнечная весенняя погода, ни гроз, ни дождей не ожидалось, и Джек впервые встретил настоящего ангела. Вернее сказать, не совсем впервые, но его мать была ангелом привычным, знакомым с детства, обросшим плотью и земными связями. Это же был совершенно расчудесный и неземной ангел, хотя и откликался на имя Джесси.
Джесси было одиннадцать и она существовала в своем ангельском универсуме, отгороженном от остального бытия невидимой перегородкой. Джека этот мирок не включал. Мальчику пришлось приложить немалые усилия, чтобы быть замеченным, отмеченным и... ожидаемым с нетерпением. Наконец-то ему пригодились вбитые в виде наказания сведения, сюжеты и стихи, так что при отличной памяти он мог кормить соловья... пардон, ангела баснями еще не один месяц.
На второй день знакомства Джесси представила его своему отцу – серьёзному джентльмену, немного замкнутому и мечтательному. Франчиска, казалось, только этого и ждала. Она как бы невзначай возникла за спиной сына и тут же оказалась вовлеченной в разговор... Джентльмен попался. Всё это проявилось в сознании Джека многим позже. Тогда он слышал только шелест небесных крыльев. Десять лет – лучший возраст для любви к ангелам, в неё не просачивается ничего земного.
Дни вытягивались в недели, и вскоре бриг прибыл к северо-западному побережью Эспаньолы. Это была конечная цель путешествия французского судна. Кап-Франсе, «антильский Париж», встретил их тусклым, но теплым дождиком, первым в этом году. Дети простились до скорой, как им казалось, встречи. Папаша Джесси отвесил мадам Малефиччино церемонный поклон, смущенно поцеловал руку, щекоча ладонь париком, еще раз повторил адрес их с Джесси гостиницы и подсадил ласково улыбающуюся даму на ступеньку экипажа.
Доехав до ближайшего угла, Франчиска велела развернуть карету и поспешила обратно в порт. По возвращении она назвала вознице новый адрес где-то на окраине, и вскоре Джек обнаружил себя в тесном домике в компании подозрительной старухи и одноглазого кота. Это общество показалось непоседе отвратительным, и под вечер он отправился на поиски ангелов, благо адрес помнил.
Без труда достигнув точки назначения, в дверях гостиницы он столкнулся с двумя дюжими молодцами, которые волокли носилки. На них угадывалось длинное тело, накрытое простыней, у входа мгновенно собралась группа зевак, сверливших взглядами тело и окна, а провожавшие процессию слуги важно излагали свои версии произошедшего. На крыльцо вылетела растрепанная Джесси, её удерживала за плечи хозяйка гостиницы.
Джек бросился навстречу, в то время как девочка, растерявшая неземную недоступность, вцепилась в его правую руку и, всхлипывая, начала торопливо говорить про какие-то важные бумаги, которые пропали у папы из номера, а может быть их похитили по дороге, а может и на корабле... Что-то секретное, что он должен был доставить на Эспаньолу, поэтому они ехали через Францию. Потом она упомянула исчезнувшие деньги, и даже собственные детские украшения. "Всё так странно, к нам никто не входил, а с папой стало плохо, мадам Жоффруа говорит, что, наверное, удар, – она показала на корпулентную хозяйку, с сочувствием поглядывавшую на девочку. – Я теперь буду ждать известий о папе, меня забирают на ночь в дом вице-губернатора, до выяснения обстоятельств, как они говорят..." – она еще продолжала всхлипывать, заламывая руки, потом её куда-то повели, она торопливо пожала руку мальчика, помахала рассеянно и исчезла. Это был последний раз в жизни, когда Джек наяву видел настоящего живого ангела.
– Помер папаша ейный. Хоть и молодой, а сердце хилое оказалось, – равнодушно сказала пожилая горничная. – Живого под простыней не понесли бы.
Джек оторопело помедлил еще несколько мгновений, потом с трудом оторвал ногу от сырой дороги и без оглядки помчался обратно.
***
Наутро мальчик уже стоял на палубе очередного суденышка, торопящегося на северо-запад, к гостеприимному берегу Тортуги. Путь был совсем близкий, погода стояла восхитительная, дождь исчез без следа, но Джеку было тяжко. Его терзали смутные сомнения, переходящие в подозрения. Единственный человек, входивший в каюту Джессиного отца, был он сам и... Франчиска Малефиччино ди Пиза.
Джек стоял, опершись локтями и подбородком на фальшборт, когда боковым зрением уловил какое-то необычное движение. Она вышла из единственной пассажирской каюты и неожиданно заговорила с незнакомым молодым человеком, поднявшимся откуда-то с нижней палубы. Последний имел совершенно невзрачную внешность, словно он, как патиной, был покрыт тонким слоем белесого пепла или пыли. Разговор длился не более двух минут, молодой человек спрятал что-то за пазухой и исчез.
– Грустишь о подружке? – раздался над ухом воркующий голосок. – А я тебе кое-что принесла. Сюрприз! Вот! – Она торжествующе всунула в правую ладонь серебряную шпильку с птичкой, которой Джесси удерживала волосы.
Джек почувствовал, что в горле формируется какая-то вязкая масса. Он просто не мог говорить.
– Я вечером встретила их с отцом в городе. Она сама вручила этого воробушка и просила передать тебе на память.
Франчиска говорила легко и весело, словно только что сбросила с плеч давящий груз. Джек, однако, от своего груза не избавился. Он смотрел в блестящие темно-карие глаза и пытался сопоставить страшный вечер накануне с этим безмятежным юным личиком.
– А остальные ты... продала той старухе с котом? – Это не кот, а кошка, – Франчиска и глазом не моргнула, но погасила улыбку. – Ступай-ка в каюту, причешись немного и найди свою шляпу.
Свой первый побег Джек осуществил на Тортуге в десятилетнем возрасте.
***
...Чего там только не было. Пара резных костяных бусин и один темно-синий шарик из лазурита. Маленький нож для разрезания бумаги (а может, перочинный), однако, с заточенным лезвием и ручкой виде морского змея. Какие-то особенно закрученные раковины, блестевшие изнутри мутным перламутром. Кусок плотного картона с ладошку величиной, на котором детская рука нарисовала угольным карандашом фигурку в необъятных юбках и с длинными пышными волосами; поверх всего красовались три кривоватые буквы «mom». Ну конечно, кого еще ребенок будет рисовать с такой любовью и, небось, высунув язык от усердия! Одинокая суровая нитка, на которой болталась черная жемчужина неправильной формы – ну как без неё! Смятое на бок кольцо из поддельного золота, судя по всему, свинцовое. Несколько игральных карт из тонких костяных пластин – исключительно с картинками. Куски кораллов «веточками». Какие-то камушки. Монеты испанские, французские, английские, голландские, китайские... Странная серебряная шпилька с маленькой птичкой.
Элизабет с улыбкой закрыла черную шкатулку и убрала её в пустой ящик бюро. Интересно, сколько времени она провалялась в шкафу? Если бы миссис Эндрю не полезла упаковывать зеленое платье, она бы не выкатилась из-под складок тяжелого жесткого бархата. Судя по содержанию, хозяин шкатулки – совсем еще ребенок, но завернута она была в подол женского платья. Случайно ли? Лиззи почувствовала себя невольным кладоискателем, наткнувшимся на настоящее сокровище.
Она вздохнула и вновь начала спускаться по деревянной лестнице. Заныла под ногой вторая ступенька.
Сейчас она стащит с кухни что-нибудь вкусненькое, потом пройдет вниз по дощатым настилам бывших палуб и завернет за угол... Погладит накалившуюся за день южную сторону скалы. Внизу пирс вытянулся тонким языком в глубину бухты. Что там, на горизонте?
Подробности о матери оказались весьма захватывающими. А детская жизнь Джека - это начало, предпосылки его будущей, разгульной жизни. В какой-то степени начинаешь понимать, почему он так относится к Лиззи. Поначалу был в похожих условиях, но чуть хуже. А потом начался ад. Но мать...я честно просто в восторге, вы прекрасно создали персонажа, которого по всем правилам следует ненавидеть, но почему-то хочется восхищаться. Просто неповторимая, яркая, отличительная дамочка. С удовольствием буду ждать следующую главу.)) Спасибо, что пишите.))
Ох, я даже все слова растеряла. Змейса, это просто шикарная глава, честно. Яркие описания трогают за живое: море, небо, да мама Джека в конце концов. Ты настолько реалистично всё описываешь, и так метко, что кажется, будто всё так и было в каноне. За это я и полюбила твои фанфики. Мама Джека великолепна. Мне почему-то казалось, что именно такой особой она и была: яркой, переменчивой, блистающей, но со своими недостатками. И от этого её недуг ("падение") кажется ещё более трагичным. Не могу не отметить и пару особенно удачных фраз: "Постоянная в своем непостоянстве, Франчиска" - отличный пример грамотно использованной тавтологии, причем эта фраза очень метко отображает характер женщины. "Десять лет – лучший возраст для любви к ангелам, в неё не просачивается ничего земного." - красиво, очень красиво. Самое главное - мы видим становление характера Джека. Удивительно то, что он, побаивавшийся отца в детстве, практически полностью его копирует, будучи взрослым. Также очень удачно приведен сравнение "тягот", которые он перенёс в детстве (лишение сладкого на неделю и пр), уже с настоящими тяготами жизни. Всё познаётся в сравнении. Кстати, помнишь, я как-то спросила "а откуда Джек знает, каково это – выступать на сцене?". Теперь я получила более чем понятный и чёткий ответ на данный вопрос. И шкатулка, которую Элизабет нашла...
Эх, столько ещё не сказала, но просто не поместится же текст, а жаль... Теперь об ошибках, коих здесь немного. Отмечу также, что настолько зачиталась, что могла спокойно пропустить половину. И ведь на два раза перечитала, но всё равно забывалась...
Итак, тапочки: Повторы: "Месяцы сменяли друг друга. Сентябрьские отвесные дожди и яркие утра сменились ураганами октября" - "сменились" повторяешь. И явно ненамеренно. "Бесценное собрание самого главного в детской жизни хранилось на старой кухне в самом сердце" - повтор. "Отца он видел еще реже" - обрати внимание, ты в четырёх предложениях подряд слово "он" повторяешь (это последнее).
Пунктуация: "неопытных мореходов, – но таковые" - запятая в данном случае не нужна. И само предложение, имхо, длинновато.
Прочие замечания: "к грани между экстравагантностью и безумием, перешагнув которую ей было не суждено воротиться." - вот тут у тебя что-то с согласованием... Выделенное предложение в таком виде звучит (возможно, имхо) кривовато. После "которую" просится запятая, но - если ты её поставишь - "ей было не суждено воротиться" потеряет смысл и связь с предложением в целом. "смущенно поцеловал руку, щекоча ладонь париком, чему она улыбнулась" - кто улыбнулся: рука, ладонь или всё же мадам Малефиччино?
Несколько имх: "А здесь она просто наслаждалась красотой бескрайнего моря, за день меняющего все оттенки бирюзы и ультрамарина, и постоянно меняющего выражение неба, то чисто вымытого, то запачканного серыми потеками приближающегося шторма, то сонно-розового, то честно бьющего в глаза столь пронзительной синевой, что больно смотреть." - Змейса, длинновато. Очень красивое предложение, образное яркое, но длинное - тяжело воспринимать. "Здесь всегда было прохладно, когда не горел очаг, а хозяйничала ворчливая женщина, некрасивая, но с добрым сердцем." - вот вообще имхастое имхо, но не смотрится тут союз "а". Ты же не противопоставляешь женщину ничему (или то, что она хозяйничала). "выкрала из сейфа наследника канувшего в неизвестность Понсе де Леона флакон" - тяжело понять, к чему причастный оборот относится. Нет, после некоторого раздумья всё встаёт на свои места в итоге, но воспринимается информация тяжеловато.
И напоследок я скажу... Пиши ещё и не останавливайся. Возможно, это чисто моё мнение, но эта работа достойна беста, да.
P.S. Священник Раджетти - это отец того пирата, да?
P.S. Это его братец Вообще же Пинтел и Раджетти - дядя и племянник. Единственную длинноту оставлю - в последнем предложении, про наследника Понсе де Леона, она намеренная. Остальное сейчас поправлю.
Вообще же Пинтел и Раджетти - дядя и племянник. 
