Фанфик «И я могу быть храброй | Часть VIII. Потеря.»
Шапка фанфика:
Название: "И я могу быть храброй" Автор: Кристина Эвердинская Фандом: Сьюзен Коллинз, "Голодные Игры" Персонажи/ Пейринг: главная героиня - Примроуз Эвердин Жанр: Джен, AU Предупреждение: возможен OOC Рейтинг: PG-13 Размер: Макси Содержание: Меня зовут Примроуз Эвердин. Мне двенадцать. Я трибут от нашего Дистрикта на Семьдесят четвертых Голодных Играх. Я защитила свою сестру: пошла вместо нее. Ведь... и я могу быть храброй. Статус: в процессе Дисклеймеры: все принадлежит Сьюзен Коллинз, за исключением созданных мною персонажей. Размещение: с разрешения автора
Текст фанфика:
Часть VIII. Потеря.
Однажды Китнисс решила взять меня с собой на охоту. Это было так давно, кажется, целую жизнь назад. Но я помню все до мельчайших подробностей. Потому что это был единственный раз, когда мне удалось побывать там, за ограждением. День тогда стоял пасмурный и прохладный, что вполне характерно для конца сентября. На сестре была отцовская охотничья куртка, на мне - два теплых свитера. Китнисс хотела, чтобы я научилась подстреливать птичек. - Самых маленьких из них можно обменять на катушку ниток и на шнурки для ботинок, - говорила она мне. – Сейчас я стреляю, а ты смотри внимательно. Потом я дам тебе попробовать. Это очень легко, ты быстро научишься. Я кивала, почти не вслушиваясь в ее слова. Мне было невыносимо страшно. Страх почти что лишал меня рассудка. Какой лук, какие стрелы? Я рукой-то не могла пошевелить. Мы находились за ограждением. От одной этой мысли становилось дурно. Всё, чего я хотела – это убраться. Убраться из леса как можно скорее, забыть о нем. Китнисс натянула тетиву, и через секунду с глухим шлепком на землю упала мертвая птица. Я закричала. - Эй, Прим, ты чего? – сестра бросилась ко мне и зажала мой рот рукой. – Нельзя кричать. В лесу нельзя, поняла? Я кивнула, потому что только кивать и могла. А потом присела над мертвой птицей и заплакала. - Ей больно. Китнисс выпучила глаза. - Нет, уже не больно. - Потому что ты её убила, - сквозь зубы процедила я. Эта птица была живым существом, быть может, у нее были маленькие птенчики, а Китнисс просто так взяла и сделала их сиротами. - Прим, ты такая глупая, - Китнисс нагнулась над землей, обняла меня одной рукой, а второй вытащила из птицы стрелу. – Если я подстрелю еще пару таких птиц и поймаю белку, у нас будет хлеб на ужин. Я съежилась. Еще пару птиц? И белку? - Не надо, Китнисс! – я заплакала пуще прежнего. – Не надо, не стреляй в них! Сестра была настолько обескуражена, что просто смотрела на меня и хлопала глазами. А я подняла мертвую птицу на руки и понесла ее под дерево. - Прим, ради всего святого, – Китнисс бросила лук и устремилась за мной, – что ты такое вытворяешь?! - Её нужно похоронить. Я стала выкапывать ямку под деревом прямо голыми руками. Перепачкала весь свитер и светло-серые штаны. Китнисс покраснела, ее лицо раздулось от удивления. - Ты собралась похоронить мои шнурки для ботинок и катушку ниток? – она схватила меня за плечо и потащила прочь от дерева. – Ну уж нет! Такие вещи на дороге не валяются – запомни это! За просто так не получить ничего! И если ты не собираешься помогать мне, то хотя бы не мешай! - Китнисс, пожалуйста! Сестра подняла птицу и привязала ее за хвост к своему поясу. - Успокойся и послушай меня: сейчас я отведу тебя к маме, а потом отлучусь ненадолго. Когда вернусь, сядем ужинать. Завари чай. В шкафчике еще остались ароматные травы. А потом Китнисс приказала мне отвернуться. И когда я это сделала, она подстрелила еще нескольких птиц. Я слышала, как они жалобно вскрикивали, слышала, как их обмякшие тела шлепались на землю. И плакала. С тех пор Китнисс об охоте со мной ни разу не заговаривала. Тогда мне было десять лет, и я боялась даже собственной тени. Но я точно знаю: если бы сейчас неведомые силы перенесли меня домой, я схватила бы колчан и потребовала, чтобы сестра научила меня всему. Я больше не жалела бы мертвых птиц и белок, не боялась бы леса. Раньше я была такой глупой.
В небе голосят сойки-пересмешницы. Их пение возвращает меня в реальность, и я с облегчением понимаю, что не оглохла. Просто настолько сильно сконцентрировалась на беге, что теперь посторонние звуки меня почти не задевают. Птицы поют, не умолкая. Повторяют одну и ту же мелодию. Еще раз и еще. Я вслушиваюсь в нее, стараясь не сбавлять темп, и улавливаю слухом некую грусть. Нет, там даже не грусть. Отчаяние. Мольба. Напряжение. Одна такая нотка, лишь одна. Но она есть. Сердце нервно дергается в груди. Это ведь не просто птичья песня. Я понимаю. Это послание. - Рик! – зову я напарника. Он немного меня обогнал, несется впереди. – Рик! - Ага, Рута вызывает! – кричит он в ответ. – Ее, наверное, насторожило, что мы не велели ей разжигать костры. Слава богу, этого не понадобилось! Отвечать не время, ты просто беги! Я слушаюсь и повинуюсь. Разумеется, она беспокоится. Сидит на дереве и сжимает в руках спичечный коробок. Мы бежим еще добрых минут двадцать, иногда прерываясь на ускоренный шаг. Мои ноги давно перестали быть ногами – они просто два куска ваты, которые я с усилием тащу за собой. Легкие разрываются от нехватки воздуха, я дышу, как рыба, открывая и закрывая рот, иногда громко всхлипываю, бывает, кашляю. И только мысль о Руте спасает меня. Так всегда – когда я вспоминаю ее, то в моем сознании автоматически формируется ассоциация – «хорошо». Все будет хорошо. Сейчас мы с Риком доберемся до Руты, поужинаем все вместе (я очень на это надеюсь) и ляжем спать. Рядышком, как обычно, слушая сопение друг друга. Только это придает мне сил. Только это сейчас в моей голове. И я уверена, что по-другому быть не может. Рик вдруг валится на землю и хрипит. - Я думаю, мы оторвались. Все, оторвались. Прим… стой. Я торможу, в бок будто вонзают тысячу иголок. Тело ноет от усталости, чешется и саднит. Сжимаю бок руками и падаю рядом с Риком, ударяюсь лбом прямо о землю. - Все в порядке, мы оторвались, - повторяет Рик. – Все хорошо. Можно перейти на шаг. Я пробую кивнуть, но ничего не выходит – шею свело. А так же ноги, руки - все тело. Меня как будто камнями прижали к земле, как будто положили самый большой булыжник, который только есть в мире, на мою грудь. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Постепенно дыхание выравнивается, и я не подпрыгиваю каждый раз после вдоха. Боль отступает. - Прости, - совершенно неожиданно говорит Рик. – За Пита. Он молодцом оказался. Ты представляешь, нам даже ничего делать не пришлось! Он заливается было смехом, но тут же замолкает. Вероятно, вспоминает пушечный выстрел. Я ничего не отвечаю. - Когда мы доберемся до Руты? Могу думать только об этом. Мой голос звучит как-то странно, по чужому. Я прочищаю уши онемевшим пальцем и повторяю вопрос, чтобы убедиться, что он «дошел» до Рика: - Когда? Подожжённый лагерь профи и услышанный мною после этого грохот пушки сейчас не так важны. Хотя мне все еще безумно страшно. - Минут десять, и доберемся. - Рик переворачивается на спину и корчится. – Дай только дух перевести. Подыхаю. Я смотрю на Рика как на незнакомца. Не думала, что когда-то окажусь круче него. Надо же, он устал еще сильнее, чем я! Эта мысль будто накачивает меня духом, я поднимаюсь на ноги. Так резко, что дивлюсь сама себе. Вскидываю голову вверх. Противные еле-видные облака растворяются в грязно-сером хаосе. Почему-то, глядя на них, я вспоминаю дом, Дистрикт-12, вспоминаю мамино узкое лицо и ее «больную» улыбку. Вспоминаю, как Китнисс, стирая такого же противного серого цвета платье, свое старое платье, которое досталось по наследству мне, напевает грустную песню. Песня. Мысли муравьями разбегаются в голове. А потом постепенно собираются обратно, в единое целое, словно бусины нанизываются на нитку. От одной ассоциации перехожу к другой. Песня. Мелодия. Сойки-пересмешницы. Нам надо «связаться» с Рутой, вдруг она волнуется. Смотрю на Рика – он лежит, как неживой, выкинув язык наружу. Если бы его живот не поднимался и не отпускался в такт дыханию, я бы и вправду поверила, что мой напарник умер. - Надо послать сигнал Руте. - Зачем? Она подумает, что нужно разжигать костры. - Вот черт, - я вздыхаю. – А так она думает, что мы в опасности. - Тогда пошли несколько сигналов подряд. Пока она будет думать, что это значит, мы доберемся до нее и не дадим ей ничего поджечь, - Рик усмехается. – Пусть знает, что мы в порядке. Мое дыхание все еще хриплое и прерывистое, но мне удается взять себя в руки и с горем пополам спеть несколько нот. Я делаю это еще раз, а потом и третий, чтоб уж наверняка, и когда сойки, появившись невесть откуда, подхватывают мои завывания, я задерживаю дыхание и считаю секунды до Рутиного ответа. Одна, две, три, десять, двадцать, пятьдесят. Минута. Моей мелодии уже не слышно. Сойки-пересмешницы замолчали. Значит, и Рута молчит. Я аккуратно толкаю Рика в бок. - Рута не отвечает. Внутри меня мечется искра паники, готовая в любой момент превратиться в пламя. - Не слышит, глухня. - В том-то и дело, что не слышит! Что-то случилось, черт возьми! Хватит валяться, Рик! Вставай, идем! Рик потягивается - я слышу, как хрустят его кости, - присаживается на корточки, протирает глаза тыльной стороной ладони и смотрит на меня. - Если бы вместо Голодных у нас были ежегодные игры «Кто кого перепаникует», зуб даю, Примроуз Эвердин, ты взяла бы главный приз. Его взгляд лишь слегка притупляет тревогу и панику во мне, эта искра почти не уменьшается, зато искра влюбленности раздувается и перерастает в настоящий костер. И этот костер сжигает все остальное, поселившееся в моей душе. Дотла. Однажды мой отец сказал маме, что любовь сильнее всего на свете. Он сказал, что ей можно вылечить любую болезнь, заштопать любую рану. Ей можно спасти. Потом он обнял маму, та засмеялась, а следом засмеялись и мы с Китнисс. После у нас был ужин с настоящим, мягким и теплым хлебом. Вспоминая это, я невольно улыбаюсь. Но знаю точно: отец не был прав. Любовью можно вылечить, вот только спасти невозможно, если дело касается Голодных игр. - Рута в порядке? – я щурюсь, в надежде, что гримаса скроет мою неуместную улыбку. – Ты так думаешь? - Ты ее недооцениваешь, - Рик протягивает мне руку. – А меня переоцениваешь. Я, кстати говоря, даже встать сейчас сам не могу. Я хихикаю и помогаю ему подняться. Какая-то легкость струится внутри меня. Стекает от затылка к пяткам. Меня будто выпотрошили; все жуткие воспоминания, страшные до дрожи моменты игр, все кошмары – всего этого больше во мне нет. Только светлые чувства к Рику и Руте, только любимая улыбка Китнисс, мамины теплые прикосновения и блестящие глаза отца. Больше ничего. В этом странность Голодных игр – твое настроение, твои чувства меняются ежеминутно, потому что ты попросту не можешь понять, что творится у тебя в голове, что творится внутри тебя, с тобой. Потому что здесь ты видишь ужас и смерть, здесь ты находишь товарищей и друзей, ты узнаешь настоящую жизнь, ведь жизнь – это Игры. А игры – это жизнь. И смерть. Одновременно.
До того места, где нам предстояло встретиться с Рутой, мы добираемся очень быстро. Минут за десять. Все это время низ моего живота как-то странно подпрыгивает, а сердце вырисовывает в груди восьмерку. Я как будто в ожидании сюрприза, будто чувствую, что вот-вот произойдет что-то необычное. Мне не терпится увидеть Руту, странно ощущать себя вдали от нее. Не терпится рассказать ей про Пита, про лагерь профи. Я точно знаю, что в этот момент разревусь, и точно знаю, что Рута меня обнимет. Мне безумно интересно, что она нашла для ужина и смогла ли добыть воду. Надеюсь, что смогла. Пить хочется дико. Я иду как на пружинах, иногда бегу, время от времени трясусь и поторапливаю Рика. А когда тот говорит: «Почти пришли», моему терпению совсем приходит конец, и я начинаю кричать: - Рута! Рута, мы вернулись! - Подожди, - с нервным смехом одергивает меня Рик. – Подожди пока. А я не слушаю его. - Рута! Эй! Рута, ты где?! Пробежав еще сотню метров, я к своему удивлению узнаю ту самую сосну, возле которой мы прощались с Рутой, уходя «в развездку». Вон те самые кучи веток и листьев, что так и остались незажжёнными. Ричард, словно прочитав мои мысли, говорит: - Мы на месте. Я почему-то представляла себе, что Рута будет сидеть именно на этом дереве и, вцепившись в сумки, смотреть по сторонам. Здесь и безопасно, и видимость хорошая. Но ее на этой сосне нет. И на другой нет тоже. Я не вижу Руты ни на одном из деревьев. - Рута! – Мои руки дрожат. Я бегу к одному дереву, ко второму, оббегаю их вокруг. – Блин, Рута! Ты где? - Вот те раз, - вздыхает Рик. – Мы ведь договаривались, что встречаемся… Он не договаривает. В эту же секунду мы оба застываем на месте, не в силах даже вздохнуть. Так уж получается, что наши взгляды одновременно натыкаются на сумки, лежащие в паре метров от невысокой погнутой сосны. Большой рюкзак с расстегнутой молнией, гораздо меньшего размера котомка и белый чемоданчик. Это наши вещи. Но не это шокирует меня сильнее всего. А то, что происходит в следующее мгновение. Голос, который я слышу. Картина, которая встает перед глазами. - На помощь! Я слышу голос, Рик слышит тоже. И мы оба его узнаем. - Здесь! Я здесь! Помогите! Мне… больно… Спустя еще полсекунды я чувствую, как все мое существо съеживается где-то там внутри, пульсирует и трескается от ужаса. Нет, только не это. Пожалуйста. Только не это. - Рута! – кричит Рик. – Господи, Рута, ты где?! Прежде чем я успеваю прийти в себя, прежде чем я вспоминаю, как дышать, Рик бросается к Руте, ориентируясь на ее голос. А мои ноги вросли в землю. Я вся вросла в землю, по уши. И я никогда отсюда не выберусь. Не смогу. В моей голове проносятся кадры из ночных кошмаров, один за другим в разном порядке: планолет поднимает окровавленное тело Руты и забирает ее у меня; Рута протягивает ко мне свои окровавленные руки, ее посиневшие губы разжимаются. «Мне больно, Прим. Я умираю». Пересилив себя, я срываюсь с места и мчусь за Риком. Глаза жжет, все тело покрывается цыпками, руки холодеют. Все внутри холодеет. Я теряюсь в себе, я не знаю, что чувствовать; еще несколько минут назад мне было настолько легко, что хотелось петь, а сейчас я вернулась в реальность, на арену, на Игры. Я вновь трибут. Я не знаю, о чем думать, но не перестаю мысленно твердить: «Только не это. Только не мои сны. Пожалуйста. Только не Рута».
Мы находим Руту неподалеку от наших вещей в кустах камнеломки. Она лежит на земле, свернувшись клубочком, и тихонько постанывает. Ее лицо закрыто кудряшками, и я испытываю какое-то странное облегчение. Я не хочу смотреть на ее лицо. Я не хочу увидеть на нем отпечатки боли. - Рута… - Рик падает на колени рядом с союзницей и аккуратно, медленным движением, словно боясь причинить боль, заправляет волосы ей за ухо. – Рута, что произошло? Ты слышишь меня? Ты можешь говорить? Боже! Я никогда не видела Рика таким. Таким напуганным, таким ошарашенным, таким несобранным. Его глаза вылезают на лоб, лицо белеет с каждым мгновением. Левый глаз дергается. - Были тут. Они были. Я попалась, - выдавливает из себя Рута. – Они… убить, но… он тут оказался. Он. Цеп. Я жмурюсь и пытаюсь сделать невероятное – остановить время. Пытаюсь остановить его и вернуть обратно. Я не хочу, чтобы секунды шли вперед, капали, утекали, сыпались, как песок сквозь пальцы. Я не хочу в следующую минуту. Я не хочу в следующий час. Я знаю, что будет. Я все понимаю. - Профи?! Рута, это были профи? – Рик наклоняется к Руте так близко, что мне кажется, будто он ее сейчас поцелует. Но он не целует, а шепчет ей на ухо: - Если слышишь меня – просто кивай. Рута кивает и вновь говорит ту самую фразу: - Мне больно. В эту же секунду я вижу его. Копье в ее левом боку. Копье и лужу крови, в которой Рута лежит. Кровь. Это ее кровь, много крови. Рутина куртка, Рутины ноги и ее левая ладонь в крови. Я каменею. Я забываю все на свете. Я не знаю, что делать. Мои внутренности просятся наружу. Меня сейчас вырвет, вырвет прямо здесь, прямо сейчас. Я хватаюсь за собственные волосы и дергаю за них с такой силой, что из глаз вылетают брызги слез. - Нет, – это все, что мне удается сказать. – Нет. Не-е-е-ет! Я падаю рядом с напарницей и хватаюсь руками за копье. В моем горле клокочет истерический всхлип, но я глотаю его, засовываю обратно в себя. - Не трогай! – Рик отпихивает меня в сторону. – Не трогай, Прим! Так будет только хуже! Моя напарница начинает хныкать, и в этот самый момент я чувствую, насколько все реально. Ужас проникает в меня, течет по моим венам, колоколом звенит у меня в голове. Ужас уничтожает меня. Это уже не сон. Он настал. Рутин черед. Отчего-то сейчас я вспоминаю свою первую ночь на Играх. Как я лежала в холодной вонючей яме, как чуть не умерла от страха, когда услышала близ себя шорохи, какое облегчение испытала, увидев, что это всего лишь моя одногодка. Какое странное было у меня ощущение, когда мы, взявшись за руки, осторожными шагами уходили вглубь леса. Вспоминаю, как сильно я пугалась, когда Рута, моя самая добрая, самая лучшая Рута оказывалась в опасности. А было это не раз, и даже не два. Сейчас же я чувствую все это, все сразу, и эти чувства давят на мою грудь изнутри, перекрывают кислород. Лучше бы я разорвалась на части. Только чтобы не видеть этого, только бы этого не чувствовать. Я не смогу. Я не переживу. Я сжимаю зубы и с усилием перевожу взгляд на лицо Руты. Оно неестественно бледное; очень страшно видеть союзницу такой. Щеки тоже в крови, под глазами застыли слезы. И в них, в глазах, нет привычной озорной искры. Губы плотно сжаты. А я люблю, когда Рута улыбается. - Рик, - выдыхаю я. Аккуратно беру перепачканную кровью Рутину руку в свою и легонько ее сжимаю. – Рик, она ведь… она не может… Длинные ресницы Руты вспархивают вверх, и взгляд ее устремляется прямо на меня. - Мне больно. – Рута уже не просто хнычет, она плачет по-настоящему. Слезы омывают ее грязные щеки, тело сотрясается от всхлипов. – Я не хочу. Я не хочу. Я чувствую, как ломаюсь. Моя душа складывается пополам и с треском разламывается на две части. Потом на четыре. На восемь, на тысячу, на миллиард кусков. Она не хочет. Никто не хочет. Нас заставляют. - Рута. – Я изо всех сил стараюсь, чтобы мои слова звучали уверенно, но голос не то что дрожит – он бьется в конвульсиях. – Все будет хорошо! Слышишь, миленькая? Только не плачь, не надо! Рута дрожит все больше и больше с каждой секундой, темно-красное пятно ее на блузе разрастается. Я не могу на это смотреть, меня колотит, мутит, бросает то в жар, то в холод. На лбу появляется испарина. - Надо обработать рану и перевязать! Помоги мне, Рик! Я не понимаю, что говорю и зачем. С каждой секундой мне становится все труднее держать себя в руках. Я не знаю, стоит мне верить в лучшее или нет. Но что-то подсказывает, что перевязка не поможет. И помощь не поможет. Никакая. Черт знает, сколько она пролежала здесь с этой чушью в боку. Быть может, полчаса, быть может, больше. Рута истекала кровью. Кричала. А нас рядом не было. - Прим, лучше не вытаскивать копье. – Рик все еще белый, как мука, но его голос абсолютно нормальный. Это меня всегда в нем поражало – голос. Голос Рика никогда его не выдаст. – Копье сдерживает кровотечение. Немного сдерживает. Мне кажется, будто в мою глотку засунули булыжник. Будто меня всю наполнили камнями. Я не могу дышать, я не могу сглатывать, я сжимаю Рутину руку и чувствую, как из правого глаза лениво, словно это я ее заставляю, вытекает огромная слеза. Это все из-за нас. Мы оставили ее одну. - Немного?! – кричу я, и слез становится все больше; они стекают к подбородку, струятся по шее и даже капают на Руту. – А что потом? ЧТО ПОТОМ?! Рик, ты хоть понимаешь, что происходит?! Я смотрю на него так, будто он Бог, будто все зависит от него. В моем взгляде мольба, я умоляю его, я прошу, чтобы он помог мне, чтобы вместе мы спасли Руту. Но Рик не двигается с места. Он просто сидит за моей спиной, он просто смотрит на то, как она умирает. Наша Рута. Часть нашего союза. - Прим, - нежным голоском шепчет она. А потом улыбается сквозь слезы, но видеть такую улыбку невыносимо. Так улыбалась мама в то утро, когда собирала нас с Китнисс на Жатву. Так улыбался Гейл, когда приходил попрощаться со мной, когда шептал мне, что я сильная. Когда сказал, что любит Китнисс. - Рута, хорошая моя, с тобой все будет хорошо! – опять твержу я. – Ты только потерпи, ладно? Срываюсь с места и, утирая слезы, бегу за аптечкой. Когда возвращаюсь обратно, вижу, что из уголка Рутиного рта вытекает алая струйка крови. - Нет! – кричу и понимаю, что потеряла последние крохи самообладания. Мне больше не удержать себя, не справиться с собой. - Рик! Помоги! Помоги же! Я даже не пытаюсь больше сдержать свою истерику, хотя Руту пугать не хочу. Я реву, громко всхлипываю и долблю чемоданом об дерево до тех пор, пока он не открывается и его содержимое не высыпается наружу. Я хватаю бинт, перекись, зеленку, какие-то сухие травы. Меня колотит. Я начинаю сходить с ума, теряю рассудок. Перед глазами все плывет. Бинты, мази и бутыльки вываливаются из моих рук – настолько сильно они трясутся. - Прим, хватит, – твердо говорит Рик. – Прекрати. Он пытается схватить меня за плечи, чтобы усадить на землю, но я отпрыгиваю. Меня разрывает от злости. Почему он просто так сидит, сидит, как скала?! Почему он ничего не предпринимает?! Я хочу дать ему пощечину, но не в силах поднять руку. - Почему ты сидишь?! Ты хоть понимаешь, что происходит?! – я срываюсь на визг. – Ты хоть понимаешь, что… она умирает?! - От нас это не зависит! Прим, прекрати! От нас ничего не зависит! Из моих легких вырывается вопль. Я ненавижу его. Это все из-за Рика. Он виноват. Он во всем виноват. Мы не спасем ее. Мы не успеем. - Даже сейчас, – вдруг произносит Рута, и я готова поклясться, что она хихикает, - даже сейчас вы умудряетесь… ссориться. Не надо. Рик… прав. Бесполезно. Я проиграла. Я швыряю банку с йодом в дерево, и она разбивается вдребезги, брызжа содержимым. То же самое происходит с моей верой. От нее остаются лишь осколки. Но я не должна позволить разбиться вере Руты. Вера может быть бессмертна. Я валюсь на землю рядом с напарницей и сжимаю ее холодную ладошку. Сейчас мне кажется, что Рута намного меньше меня, она будто размером с котенка, и я могу взять ее на ручки, чтобы убаюкать. Я ощущаю, как из нее уходит жизнь, крохотными шажками, утекает по каплям. Я прижимаю ее руку к своему сердцу и молюсь, чтобы мое сердцебиение, чтобы мой пульс, чтобы моя жизнь передалась Руте. Я хочу отдать ей последнее, что у меня осталось, я не хочу, чтобы она уходила. - Нет, – я вкладываю в это слово всю свою ненависть и боль, всю свою любовь к этой девчонке, все свои чувства, всю себя. – Ты не проиграла. Ты выиграла, слышишь? Кажется, проходит целая вечность, прежде чем я вновь слышу слабый голос Руты. Я бы подумала, что она уже перестала дышать, если бы мое ухо не было настолько близко к ее груди. - Выиграла? Мне безумно трудно говорить, но Рута может, значит, и я должна. Должна говорить до тех пор, пока не перестанет она. - Ты обыграла всех нас. Тебе повезло. Тебе больше не придется мучиться. Я смотрю Руте прямо в глаза, превозмогая боль. Ее веки трепещут, и с каждым разом ей все труднее их открывать. А мне с каждым разом все труднее это осознавать. Осознавать то, ее больше не будет. Я должна говорить с ней. Если я буду говорить, она не умрет. - Рута, - начинаю я. – Рута, представляешь, Пит поджег их припасы. Поджег весь их лагерь. Рута тяжело вздыхает, и я пугаюсь, что этот вздох – ее последний. Но нет, она дышит еще. Слабо, но дышит. - Пит? Я киваю и выдавливаю на лице улыбку. Дрожащей рукой тянусь к Рутиным щекам и смахиваю с них слезы. - Он не с ними. Он оказался не с ними, я… - Найди его, Прим, - перебивает меня союзница. А потом кашляет, и я вижу: ее зубы красные от крови, кровь течет прямо изо рта. Жуть пробирает меня до костей, но я не двигаюсь с места. - Найди, и… все будет хорошо. Жаль, что… я… с ним так и не… позна… ко... Рута кашляет; крови становится больше и больше. И тут помимо своей воли я начинаю кричать. Рута вздрагивает и всхлипывает, ее кровь попадает на меня. Я понимаю, что пугаю ее, но не могу остановиться. Я прижимаюсь к ней настолько, насколько это возможно. И кричу, упершись лбом в ее плечо. - Нет! Пожалуйста! – я не плачу, я не рыдаю - я истерю. Пинаю ногами в траву, в воздух, прижимаю Руту к себе. – Пожалуйста, не уходи! Забери с собой, прошу, Рута! Не уходи! - Прим, прекрати! – это Рик. Встает, наконец, со своего места. – Хватит, Прим! Сзади на меня ложатся его руки. Он отдирает меня от союзницы, тянет, но я не могу отпустить ее. Никогда не отпущу. Я покину арену с ней, я умру вместе с ней. Без нее я не справлюсь, без нее я не смогу. - Прим, черт возьми! Прим, хватит! Успокойся! Прекрати! Я уже почти не чувствую Рутиного сердцебиения, когда до меня доходит, что это последние секунды ее жизни, и что своими идиотскими истериками я превращаю их в ад. Сама не понимая, что происходит в моей голове, я перестаю дрыгаться. Рука Рика замирает на моей ноге, но тут же опускается. Я проглатываю слезы и, зарывшись лицом в волосах Руты, начинаю петь:
Забудь про заботы, про все забудь, Глазки закрой и попробуй уснуть. Кошмары ушли, они не вернутся; Волшебные сны к тебе прикоснутся.
Рута выдыхает. В ее дыхании почти нет жизни, оно холодное, такое же, как и руки. Она вся холодеет, дрожит, как осиновый лист. Я срываю с себя куртку и укрываю ей свою союзницу. Вновь обнимаю ее: хочу согреть. Хочу отдать ей все свое тепло. Слезы душат меня, голос становится визгливым и противным, но я продолжаю:
Слезы утри – они не к чему, Возьми, улыбнись Будущему…
Задыхаюсь. Мне не хватает воздуха. Боюсь, что не успею допеть. Рута должна дослушать. Это будет ее последняя песня. Сглатываю новый поток слез и продолжаю, уже громче, вкладывая в песню чувства и смысл:
Звезды горят, Ветерок поет. Скоро утро настанет, Скоро солнце взойдет…
- Больно… - хрипит Рута. – Очень больно. И плачет. Я плачу вместе с ней, я захлебываюсь слезами, тону в них. Сжимаю Рутину ручонку, сжимаю ее всю, согреваю ее. Этого не может быть, это неправда. Рута просто не может умереть. Кто угодно, только не она.
Забудь про заботы, про все забудь. Глазки закрой и попробуй уснуть…
- Мне так больно, Прим... Я целую ее ладошку, глажу ее по волосам, по щекам. Я очень хочу ей помочь, хочу сделать что-нибудь. Но не могу. Я бессильна. - Потерпи, Рута. - Мои слова почти неразличимы. – Потерпи немножко. Она громко вздыхает, кашляет и вцепляется в мою руку. Трясется. - Не уходи. Не оставляй меня одну, не бросай… Похоже, она бредит. Я аккуратно поднимаю ее голову и кладу к себе на колени. - Я здесь, - говорю не своим голосом. – Я не ухожу, все в порядке. Рута всхлипывает. Ее веки вновь трепещут; длинные ресницы прямо как бабочки. Постепенно ее глаза тускнеют, взгляд опускается все ниже и ниже. Я зажмуриваюсь и, набрав в легкие воздуха, заканчиваю песню:
Я рядом с тобой Здесь и сейчас. Никто не отнимет друг друга у нас…
Рутина рука обмякает, тело ее вдруг перестает дрожать, а голова медленно наклоняется вбок. Но прежде чем до меня доходит, что это конец, Рута произносит еще одно слово, самое-самое последнее, и я осознаю, что никогда раньше не понимала его настоящего значения. - Спасибо. А потом она застывает. Просто застывает, как кукла. Ее глаза становятся стеклянными, и слезы, которые вытекли из них мгновением ранее, застывают вместе с ней, как бусины. Как крохотные бриллианты. - Рута, - я не просто произношу ее имя, я зову ее. Молюсь, чтобы она ответила, молюсь, чтобы засмеялась и сказала, что пошутила. Я бы даже не подумала злиться на нее как тогда на Рика. Я ни капельки не злилась бы. - Рута, Рута… Но она не повернулась, не засмеялась. Не сказала мне, что это шутка. Она не сказала ничего. И никогда больше не скажет. Я опускаю голову вниз, потому что у меня нет сил держать ее. Ручьи моих слез стекают на Рутино прекрасное лицо. Она умерла. Моя Рута, моя союзница и лучшая подруга умерла. Под грохот пушки я вскакиваю на ноги. Я чувствую себя животным, сильным диким животным, и одновременно ничтожеством, бесполезным барахлом. Я нагибаюсь над землей и вырываю траву. Я хочу, чтобы ей тоже было больно. Я рычу. У меня припадки. Я падаю и катаюсь по земле; делаю это до тех пор, пока Рик не поднимает меня на ноги. - Прим, - шепчет он и отряхивает меня. – Надо уходить отсюда. Идем. Я вижу, насколько он спокоен, и меня возмущает это, я не понимаю его спокойствия, я в ярости. - Она умерла! - из моей груди вырывается истерический вопль. И только спустя секунду я понимаю, что это смех. Я смеюсь, смеюсь истерически и одновременно захожусь от рыданий. – Умерла! Ее убили! А ты не смог ее спасти! А потом я впечатываю Рику кулаком в челюсть. И пока он отходит от шока, я бросаюсь к Руте, хватаю ее за плечи и трясу. - Рута. Рута, не бросай меня. Прошу тебя, не бросай! Я брежу, превращаюсь в сумасшедшую. Я разговариваю с Рутой, молю ее, пытаюсь растормошить. - Прим, прекрати! - Рута, очнись! Пожалуйста, очнись! Этого не может быть. Я не верю! Пожалуйста! - Прим, что ты делаешь?! – Рик уже не просто пытается успокоить, он отдирает меня от союзницы. Тянет прямо за волосы, за капюшон, за что попало. - Рута! Рута! - Мы ей уже не поможем! – Рик обхватывает меня за талию, у него получается отпихнуть меня в сторону. - Она умерла, ее больше нет! Ты что, не понимаешь?! Больше нет! Я не могу понять, я не хочу понимать. Не хочу понимать, что это ждет нас всех, что все мы умрем. И я, и Рик. Не хочу, не могу. Это невозможно. - Мы должны ее отпустить, ведь для нее все закончилось. Ты сама это говорила, помнишь? Она выиграла! Теперь у нее все хорошо! И тут Рик совершенно неожиданно прижимает меня к себе. Так крепко, что я даже не пытаюсь вырваться. А потом он спокойно, как и всегда, присаживается рядом с Рутой и закрывает своей ладонью ей глаза. Я осознаю, что больше никогда их не увижу. Не увижу этих неописуемо красивых глаз цвета растопленного шоколада, который я пробовала в Капитолии. Я никогда больше не увижу игривого огонька в них. - Она спит, - выговариваю я через силу. – Уснула. Я чувствую, как внутри меня постепенно потухает пламя. Только боль никуда не девается – напротив, накрывает еще большей волной. - Именно так, - кивает Рик. – А теперь мы должны уходить. Я уже собираюсь кивать в ответ, когда понимаю, что не могу просто так уйти отсюда. Я хочу сделать еще кое-что. Кое-что для моей союзницы и подруги. Я обхожу Рика стороной и направляюсь к самому пышному и красивому кусту, какой только вижу. Цветы здесь мелкие, но яркие и очень красивые. Я вырываю почти целый куст камнеломки и несу цветы к Руте. Выбираю только распустившиеся и здоровые, а потом ободком выкладываю их на волосах напарницы. Это ее корона. Рик помогает мне. Он тащит цветы охапками – огненно-красные, бледно-розовые и солнечно-желтые, здесь все самые прекрасные цвета мира, и все это для Руты. Я вытаскиваю проклятое копье из ее раны и выбрасываю его куда подальше. Оно не может торчать здесь. Ему тут не место. Я накрываю Руту букетами, словно одеялом. Подкладываю цветы под ее шею, будто это подушка. Рик плетет крошечный венок и надевает его на Рутину руку. Мы усыпаем ее цветами, в то время как зрители в недоумении пялятся в экран. В то время, как Рутина семья пытается не верить в происходящее. Когда мы заканчиваем, Рута оказывается с ног до головы укутанная цветами – видны только ее руки и лицо. Я чувствую себя так, будто сделала что-то важное, и что теперь могу идти дальше. Я чувствую, что отпустила ее. - Я могу идти, - сообщаю я Рику. – Давай уйдем. На мгновение прижимаюсь губами к холодному Рутиному лбу и говорю про себя: «Спасибо за всё». Потом встаю, поднимаю с земли свою куртку и смотрю на союзницу в последний раз. Со стороны Рута и вправду выглядит так, будто спит. Там ей будет лучше. Я убеждаю себя в этом, заставляю себя в это поверить. Мы двигаемся с места. Я с огромным трудом передвигаю ногами, стараюсь не оборачиваться. Но все-таки оборачиваюсь. Тогда, когда буквально чувствую, что сейчас меня показывают на всех экранах страны. Что именно я там, а не кто-то другой. И тогда я останавливаюсь. Мои пальцы - мизинец и большой сами складываются в знакомый жест. Рука сама поднимается к губам, а затем взмывает вверх. Это значит, я прощаюсь с тем, кого люблю. Я почти не удивляюсь, когда Рик повторяет за мной и удивляюсь совсем немного, когда замечаю слезу в его правом глазу. Но он тут же опускает взгляд и твердым голосом говорит: - Идем. Когда мы забираем наши вещи и отходим на пару метров – готова поклясться – я слышу, как на арену опускается планолет. И представляю, как он выуживает Руту из цветов, как поднимает ее… и забирает у меня. Я изо всех сил вцепляюсь в руку Рика, чтобы вновь не обезуметь, чтобы не превратиться в животное, чтобы не завыть от боли, а он не отстраняется. Это было бы глупо. Нам нужно быть вместе. - Тихо, - шепчет он так, будто я - маленький ребенок, у которого только что отобрали конфетку. – Нельзя плакать. Ты ведь можешь не плакать? - Могу, - отвечаю я. И обещаю себе, что буду стараться. Ради Руты.
"Он сказал, что ей можно вылечить любую болезнь... Ей можно спасти" - ею.
"Только боль никуда не деется" - не девается.
"Мы усыпаем ее цветами, в то время как зрители в недоумении пялятся в экран. В то время, как Рутина семья пытается не верить в происходящее" - поскольку Прим этого не видит своими глазами, здесь стоит добавить "наверное".
У вас постоянно меняется написание словосочетания "Голодные игры" - то в кавычках, то без, то оба слова с заглавной буквы, то нет. Придите к одному варианту и пропишите его везде)
Рута значила для Прим куда больше, чем для Китнисс, и гибель её вам удалось показать с пугающей, горькой яркостью. Я восхищена, как ладно вам удаётся совмещать канон и альтернативу. Жаль, что мы так и не узнали, кем был для Руты Цеп - мне казалось, их связывает что-то вроде дружбы как минимум. Прим, конечно, воспринимает всё совсем по-другому, нежели Китнисс, и её горе от гибели Руты безгранично. И здесь усыпание погибшей девочки цветами выглядит немного по-другому - как бессознательный, безумный порыв, а не взвешенное решение. Хорошо, что у Прим есть Рик - его холодноватое спокойствие и сила воли почти идеально уравновешивают пылкую эмоциональность Примроуз. Читать о её чувствах к нему одновременно и радостно, и горько - любви не место на Голодных Играх... Ждём с нетерпением продолжения.
даа, со словосочетанием "Голодные игры" и вправду что-то неладное творится) я посмотрела, как оно прописывается в книге. пропишу везде так же) спасибо.
очень рада, что мне удалось показать все так, как и хотелось. ну, по крайней мере наполовину)) и очень рада, что Вы оценили) Ну, Цеп ведь пытался спасти Руту, напал на профи, не дал им прикончить ее на месте. так что его отношение к Руте такое же, как и в каноне, а именно - дружба. как минимум)
Да, это логичный вывод. Просто мне думается, если их действительно связывала "дружба как минимум", Рута бы упомянула об этом в разговорах с Прим. Она могла не говорить ничего о Цепе Китнисс, поскольку они не были особо близки, но Примроуз для Руты стала лучшей подругой. Ведь Прим немало рассказывала ей о Пите. Но! Это всё - моё личное субъективное мнение
