Глава 13. Часть 2
На второй день после разговора Хауса с Кадди, когда рабочий четверг приближался к завершению, в кабинет руководителя ПП уверенной хозяйскою походкой вошел низкорослый худощавый мужчина средних лет с обширной лысиной почти во всю голову и незначительным скоплением волос на затылке. Подвижные черные глаза бегло оглядели уютное помещение, и незнакомец, словно не замечая Кадди, сделал полуоборот назад, к входящим за ним следом восьмерым здоровенным грузчикам, вносившим в кабинет весьма массивные солидные, тщательно отлакированные гробы.
- Осторожнее, дармоеды, - поминутно подбадривал странный посетитель работников тяжелого физического труда, - не поцарапайте их ненароком. Найду хоть одну царапину, останетесь без жалованья!
- Могу я узнать, что здесь происходит? – не теряя самообладания, строго спросила Кадди. – Вход в морг с другой стороны. Джордж, - обратилась она к секретарю, который, разинув рот, с любопытством глядел на невиданное дотоле представление, - проводи, пожалуйста, джентльменов.
Джордж и не шелохнулся, так как опыт работы в ПП подсказывал ему, что «джентльмены» ничего не перепутали и все далеко не так просто, как хотелось бы его шефу.
Главный же из посетителей в эту минуту соизволил снизойти до главного врача и пояснил:
- В этом кабинете теперь будет офис моего похоронного бюро. И гробы предназначены не для морга – о май год, как вы вообще могли такое подумать о моих драгоценных бегемотиках! – а для рекламы услуг моего бизнеса.
- И на каком же основании вы собираетесь превратить мой кабинет в свой офис?
- На законном, - заявил посетитель, вытаскивая из своего дешевого коленкорового портфеля несколько листов формата А-4, накрепко соединенных скрепкой из степлера. Он передал эти страницы Кадди, и в полном изумлении она стала читать договор аренды ее рабочего кабинета.
Мистер Клиффорд Доусон, стоящий перед ней, согласно этому договору, на три года становился арендатором двух больничных помещений – кабинета главврача и приемной, взваливая на себя обязательства своевременного внесения арендной платы, поддержания порядка, чистоты и безупречного лоска в занимаемом офисе. Договор был заключен днем ранее Грегори Хаусом, действующего на основании генеральной доверенности от имени Лизы Кадди.
Кадди с трудом поборола желание порвать эти липовые бумажки, как только она увидела в них имя Хауса и его подпись, весьма схожую с настоящей. Она не знала, смеяться ли ей или рыдать над этим договором, ибо уж кому-кому, а Хаусу отлично известно, что распоряжаться своим кабинетом нет права даже у нее, не то что у самого Грега, подделавшего и договор, и доверенность. И Кадди равнодушно вернула документ Доусону, сообщив ему:
- Вас обманули. Это не договор, а фикция, поскольку ни я, ни доктор Хаус не являемся владельцами этого кабинета, как и любого другого помещения больницы. Вы уже внесли арендную плату за ближайший месяц?
- Нет, была договоренность, что я передам ее вам после того, как размещу образцы гробового искусства в этом кабинете, - ответил на последний вопрос главный из посетителей. И лишь вслед за тем до его разума дошел смысл всего сказанного Кадди, и он рассвирепел: - Обман??? Знать ничего не желаю! Мне нужен офис! Срочно!
- В этом кабинете вашего офиса никогда не будет, - с прежним безмятежным спокойствием в голосе сказала Кадди.
- Так че, командир, - спросил один из грузчиков, - кудыть ставить-то? Надорвемся же держать на руках ваших бегемотов.
- Бегемоты и есть, самые натуральные, - поддакнул другой парень.
- Всем молчать, мне нужно подумать! – прикрикнул на наемных работников Доусон.
- Ваши раздумия ничего не изменят, - насмешливо заметила Кадди, одновременно начиная проникаться желанием размазать Хауса по фасадной стене больницы за его дурацкую выходку, поставившую ее в весьма неловкое положение.
- Я подам в суд! – после минутного скрипения извилинами взвизгнул владелец похоронного бюро.
- Передавайте это дело хоть на суд Всевышнего, - высказала пожелание Кадди. – Вы все равно окажетесь не правы.
- Я еще послушаю, как вы в суде запоете, - угрожающе проговорил Доусон и, обращаясь к грузчикам, распорядился: - Все на выход! Строевым шагом! И поаккуратнее с малышами! Взыщу за каждую вмятину и царапину!
И вся эта похоронная процессия довольно быстро удалилась, оставляя после себя только грохот брани, еще долго доносившийся со стороны приемного покоя.
- Джордж, - попросила Кадди секретаря, - узнайте, где доктор Хаус. Конечно, время седьмой час, и он наверняка уже давно дома, но уточните на всякий случай.
Джордж с покорной готовностью кивнул, ушел к своему столу, позвонил в диагностическое отделение, и пару минут спустя сказал Кадди, просунув белокурую голову в приоткрытую дверь кабинета:
- Доктор Форман говорит, что доктор Хаус ушел часов в пять, как обычно. Домой или нет, доктору Форману неведомо, потому как доктор Хаус перед ним не отчитывается.
- Спасибо, Джордж, - поблагодарила за исчерпывающую информацию Кадди, быстро подходя к вешалке возле двери, снимая с нее легкое весеннее пальто и поспешно просовывая руки в его рукава. И, прихватив свой портфель с документами и всеми необходимыми мелочами, она столь же стремительно прошла мимо своего секретаря, на ходу застегивая крупные пуговицы верхней одежды.
Кадди не зря так сильно торопилась. Она прекрасно знала, что, позволь она себе хотя бы ненадолго задержаться в кабинете, она в очередной раз простит Хаусу его шалость. Восхитится оригинальностью его выдумки, пожелает оградить его от неприятностей, способных возникнуть, если обманутый арендатор и в самом деле подаст жалобу в суд. И Хаусу снова, как бывало не раз, всё сойдет с рук, не оставив в нем и следа в виде горького и крайне неприятного опыта.
Выходя из Ленд Ровера возле дома Хауса и Уилсона, Кадди почувствовала на своем лице прохладное прикосновение мартовского ветра, задувающего последние тлеющие угольки ее гнева на Хауса. Она постояла некоторое время возле двери подъезда, не решаясь позвонить в домофон, и только мысль о том, что Хаус легко может схлопотать года три тюремного срока, если Доусон окажется очень уж невосприимчивым к юмору, заставила ее нажать кнопку вызова знакомой ей квартиры.
- Хаус, нам нужно поговорить, - сказала Кадди в домофон.
- Он отправился в букмекерскую контору, - весело ответил ей голос Хауса, - просил передать, что будет поздно.
- Хаус, - чувствуя, что гнев закипает в ней посвежевшим и окрепшим, угрожающе сказала Кадди, - либо мы поговорим, либо у тебя больше нет работы!
- Ты же знаешь, я с детства мечтал стать домохозяйкой, - издевательски заявил Хаус. – Это моя мамочка настояла, чтобы я стал доктором и жил для людей.
Домофон в этот миг издал писк открываемой двери, и Кадди прошла в подъезд.
- Ты когда-нибудь перестанешь запугивать меня тем, чего все равно не можешь исполнить? – спросил Грег, едва она перешагнула порог квартиры и прошла мимо него по шахматным клеткам пола на середину гостиной.
- На этот раз я бы исполнила, - неуверенно пообещала Лиза и прибавила значительно тверже: – О чем ты думал, Хаус, когда подписывал этот абсурдный договор аренды? Это же мошенничество, в точности по буквам одной из статей уголовного кодекса!
- Вообще-то это была суперская идея, - с важным видом ответил Хаус. – Я подумал, что наша больница оказывает населению далеко не полный спектр услуг. И получается, что мы делаем очень полезное для общества дело, но делаем его не до конца, так как в случае переезда больного из палаты или операционной в морг, его родственники вынуждены искать погребальную контору где-нибудь на стороне. А это лишние траты времени и сил и без того измученных горем людей.
- Какой трогательный альтруизм, Хаус! – с едкой иронией в голосе похвалила его Кадди.
- Но так как ты, очевидно, указала владельцу похоронного бюро на дверь, мои наилучшие побуждения обернулись мошенничеством и теперь, бесспорно, это подсудное дело.
- До чего любопытно выходит! Почему-то всегда виноваты все вокруг тебя, но только не ты!
- Сбрасывая с себя все лишнее, проще жить. А сейчас и вовсе! С меня достаточно одного-разъединого проклятого вопроса: «Почему моя Лиззи меня бросила, предала, низвела сама себя до уровня первобытного орангутанга?»
- Это ты меня предал, Хаус! Это ты пожелал себе общего будущего с первой встречной из Мейфилда!
Хаус резко побледнел, мгновенно постарел лет на двенадцать и переменился в лице так, словно она ударила его чем-то неподъемно тяжелым, а потом еще придавила всею монолитностью обломков всех городов, разрушенных воинственным человечеством за всю историю его победоносного шествия по Земле. Сильно прихрамывая, он проковылял к оранжевому дивану, весьма нелюбимому Уилсоном, и сел на левой его половине. Кадди прошла к порогу, соединяющему гостиную с коридором, прислонилась правым предплечьем к дверному косяку. Она не смотрела на Хауса и отвергала любые его попытки поймать ее сероглазый взор, различить в нем всевозможные оттенки одолевающих ее чувств.
- Откуда ты знаешь об этом? – спросил Грег, и Лиза пропустила через сжавшееся сердце то великое усилие, каким достались ему эти слова.
- И это все, что тебя волнует? – ответила она возмущенным вопросом. Она уже жалела, что пришла сюда, что завела этот никчемный, бесполезный разговор, поскольку в результате этой ссоры она, как и до того, окажется тет-а-тет с необходимостью защитить Хауса от справедливых обвинений очередного обиженного им человека. И личные ее счеты с Грегом тут ни при чем, но именно личное не дает ей справиться с зашкаливающими гневными эмоциями и неодолимым желанием заставить Хауса испытать ту же боль, какую пришлось перенести ей из-за его измены.
- Меня очень многое волнует, - справившись с первыми, самыми острыми чувствами, возразил Хаус. – Но чтобы во всем разобраться, надо же с чего-нибудь начать. Так откуда ты знаешь?
- Нолан запретил Уилсону и мне видеться с тобой. Будто бы наркоманам полезно находиться в строгой изоляции от своего ближайшего окружения. Мне было очень тяжело ничего не знать о тебе, и я попросила Лукаса…
- А, ну вот так ты и рассказала ему о моих глюках! – незамедлительно выдвинул встречное обвинение Хаус.
- Я попросила Лукаса, - нечеловеческим усилием воли удерживаясь от мгновенной бурной реакции на его упрек, болезненным пропуском удара отозвавшийся в сердце, продолжила фразу Кадди, - узнать побольше о твоем самочувствии. И он узнал. Но вместе со сведениями о твоем здоровье он доставил мне целый ворох компромата.
- Как ты могла в такое поверить? – внезапно оживившись и словно сбросив с себя весь чрезмерный груз, принялся убеждать ее Хаус. – Да, я говорил Нолану, что хочу общего будущего с… - он запнулся на миг, - ну неважно, будем называть ее первой встречной. И он верил, как самый неотесанный деревенский чурбан! – голубые глаза Грега радостно засверкали при воспоминании о той нелегкой победе. - Но ты, Лиззи, ты! Моя жена, моя избранница, моя исключительная умница! Как могла ты не понять того, где я оказался, каких жертв мог потребовать от меня этот гранитный истукан Нолан! Жертв, попросту несопоставимых с теми, которые я возложил к его постаменту в реальности! Неужели ты не понимаешь, Лиза, что речь шла о том, жить ли мне дальше свободной и многогранной Личностью или позволить превратить себя в отребье, не имеющее право называться человеком, не то что Личностью! И моя интрижка с первой встречной позволила мне самой малой кровью откупиться от моего психиатра, вообразившего, что новые межличностные взаимоотношения – это все, чего мне не достает в моей сытой и примитивной жизни. Я сделал вид, что моя душа открыта перед ним нараспашку, а интрижка и подробности о ней были убедительным доказательством моих искренности и честности. Откажись я от сотрудничества с Ноланом и, стало быть, от интрижки с первой встречной, что я и делал поначалу, я до сих пор был бы в психушке, но только не в Мейфилде, так как Нолан перевел бы меня в другую больницу как чрезмерно конфликтного и не способного на контакт пациента. И меня сломали бы в конце концов, либо уничтожили бы, но и в том и в другом случае я никогда уже не увидел бы тебя. Сломанным я не решился бы вернуться к тебе, потому что поймать твой презрительный или, хуже того, жалостливый взгляд для меня было бы острее ножа между ребрами. Так что я ни в чем не раскаиваюсь. И, повторись всё это с самого начала, я снова поступил бы так же.
Если бы в гостиной рядом с Кадди в этот миг вырос бы покрытый белыми цветами куст шиповника, который тотчас же засох бы и вслед затем самовоспламенился, ее и это чудо не потрясло бы столь сильно, как вся эта откровенная, взволнованная речь Хауса, вновь позволяющая ей заглянуть в его душу и сердце.
- Я была больна, когда сказала Лукасу о твоих глюках, связанных со мной, - немного помолчав и все еще стоя шагах в пяти от Хауса, проговорила Кадди. Она чувствовала, как гнев внутри нее вымывается умиротворяющей нежностью, а там, где только что лютовала боль, возводит новые огневые зáмки ее безоглядная любовь. – К вечеру второго дня после того, как Уилсон отвез тебя в Мейфилд, у меня поднялась температура, было сильное нервное потрясение и жар, и в бреду я наговорила Лукасу много лишнего, тогда как он всего лишь собирался отчитаться мне о деталях расследования. Лукас рассказывал, что я принимала его за тебя, и словно бы говорила с тобой, и о многом таком, что для тебя уже давно не новость.
- Вот как, - пленительно улыбаясь, Хаус встал с дивана и почти вплотную подошел к Кадди. - Похоже, бредить мною для тебя уже стало привычным.
- Не могут же глюки быть твоей личной привилегией, Хаус, - присоединяя его улыбку к свету своего ответного сияния, заметила Кадди.
В следующую секунду, едва растаял последний звук его имени, они одновременно соединили объятия и губы. Углубление поцелуя было нетерпеливым и поспешным, словно каждый из них опасался, что другой передумает, и вместо страстно желаемого обмена лаской со своей второй половинкой придется целоваться с пустым и безликим пространством.
Но ни один из них, разумеется, не передумал, а Кадди лишь прижалась к Хаусу теснее в момент кратковременной передышки между двумя долгими и глубокими поцелуями. И стала целовать крепче и неистовее, чем в каких-либо прежних, полуистертых временем и испытаниями днях. Хаус в эти мгновения был неукротимым, никому неподвластным пламенем, лишь жарче пылающим от каждой мельчайшей доли поцелуя и прикосновения Лизы.
- Покажешь мне свою комнату? – чувствуя, как звук неохотно разделяемых губ оставляет длинную, с мелкими зазубринами царапину на сердце, спросила Кадди.
- Ты же видела ее еще раньше меня, - снова соприкасаясь с нею губами, ответил Хаус.
- Но я не знаю, которая из двух спален твоя, - возразила Лиза.
- А спальня Уилсона для тебя недостаточно хороша? – ухмыляясь, отозвался Грег.
- Для меня любая постель хороша, если мы в ней вдвоем, - ответила Кадди, широко улыбаясь и с трудом удерживаясь от смеха – настолько уморительным выглядел Хаус в своем показном негодовании из-за спальни Уилсона, будто бы несправедливо отвергнутой ею. – Но сегодня я предпочла бы лечь с тобой в твою постель.
- Да, солнышко, я обязательно передам Уилсону, что его постель жестче асфальта и колючая, как подстилка из сосновых иголок, - продолжал веселиться Хаус, одновременно на несколько мгновений прижимаясь лбом к ее лбу, ненадолго замирая в таком положении, а после помогая Лизе снять пальто и уводя ее за руку в сторону своей спальни.
В полумраке комнаты Хауса Грег с Лизой укрыли паркетный пол лихорадочно сброшенной одеждой и отправили одеяло вдогонку составить ей теплую компанию. Они безжалостно смяли синюю простынь своими горячими, с избытком набравшими неутолимо-исступленного желания телами. Снова пылко и глубоко поцеловались, осознавая на безотчетном интуитивном уровне, что их недавние страстные поцелуи в гостиной были едва заметным волнением широкой глади открытого океана; всего лишь мельчайшей рябью переливающейся на солнце поверхности.
Теперь же низко нависшие тучи не позволяли ни одному, даже самому шустрому лучику пробиться сквозь их плотные слои, и океан яростно взбунтовался, передавая все свои необозримо бескрайние владения в полон дождю, шквальному ветру и девятым валам. Двое влюбленных, подхваченные на краю океанского простора наиболее робкою волною шторма, постепенно стали смещаться к центральной воронке бесчинствующей непогоды.
- Долгожданный мой, - прошептала Лиза, подаваясь навстречу Грегу при его начальном проникновении внутрь нее на всю растревоженную страстью пульсирующую твердую длину.
- Мы снова вместе, - ответил ей горячий шепот Хауса, проникнутый нежностью и ликованием.
Таящиеся в подсознании инстинкты подсказывали им, что пережить столь сильный затяжной шторм возможно только вместе, накрепко схватившись друг за друга. Выпустить свою половинку из объятий означает обречь обоих на неминуемую гибель. Громадные, взмывающие на дыбы до неизмеримой высоты волны захлестывали их, и словно наяву они чувствовали на коже, на губах и перед глазами эти горько-соленые брызги щедрого на такие дары океана.
Волны девятого вала бездумно перебрасывали их с одного подвижного водного хребта на другой, неуклонно подталкивая их к своему родовому гнездовью, где было на удивление тихо, спокойно и веяло негой. И здесь же, где рождались самые яростные волны, завершало свой короткий век наиболее яркое из всех доступных человеку наслаждений.
Но Хаус не выпустил Лизу из объятий ни в финале, ни даже в эпилоге к нему, когда рвущиеся наружу сердца стали умерять свою ретивость, а выбившееся из-под контроля легких дыхание повернуло вспять, к рубежам размеренности. Кадди, положив правую руку чуть левее центра его грудной клетки, лежала рядом с Грегом на животе и, слегка запрокинув голову, смотрела в его глаза, не желая пропустить и малейшей перемены в феерическом, праздничном танце ликующих огненных бесенят[13-3].
Впервые за долгие месяцы Хаус совсем не чувствовал боли и, переплетая пальцы их рук, поднося к губам руку Лизы для поцелуя, он не находил слов для благодарности. Слова переполняли и ум, и сознание, но их было столько, что не высказать и за целую жизнь. Он пытался отыскать в них что-то самое важное, но, едва он решал, что нужно сказать именно это, а не другое, свою неоспоримую значимость обретали уже совершенно иные слова.
- Прости меня, мой Грег, - попросила его Лиза, пока он, не отводя от нее влюбленного взгляда, продолжал блуждать в собственных мыслях. – За все то горе, что тебе пришлось вынести из-за меня.
- Я намного больше виноват перед тобою, - ответил Хаус. – Я дважды мог стать причиной твоей смерти.
- Раз я жива, это не имеет значения.
- Но я не понимаю, Лиз, - помотал головою из стороны в сторону Хаус, - как ты могла набраться решимости вскрыть вот эти, - он очень бережно провел указательным пальцем по ее левому запястью, - тонкие, беззащитные голубые вены. Выплеснуть из них, словно пресную водицу, ту самую кровь, что усиливала свое биение при малейшем моем прикосновении.
- Я уже говорила тебе, - ласково улыбнулась Кадди, - что была очень молода тогда. И жизнь без тебя мне казалась бесконечно длинной и неоправданно жестокой. Себя же после твоего исчезновения я оценивала дешевле полуистлевшего тряпичного лоскутка…
- Не смей говорить мне такое, - сердито оборвал ее Хаус, и несколько следующих минут они были заняты глубокими жадными поцелуями, в идеальной пропорции смешанными с поцелуями дразняще-поверхностными.
- Мне стало значительно легче, когда я пришла в себя в больнице, - продолжила рассказ Кадди, завершая очередной захватывающий дух поцелуй. – Я подумала, что ты того не стоил. Что, как ни цинично это прозвучит, таких, как ты, у меня будут сотни, и на всех просто крови моей не хватит. Словом, вскрытие вен на тот момент полностью излечило меня от любви к тебе. Немного позже я начала понимать, что, кроме чувств, существует физическое влечение, и большинство мужчин в большинстве случаев повинуются именно его дикому зову.
- И это именно то, чего у меня никогда не было по отношению к тебе! – эмоционально возразил Хаус. – Я не руководствовался инстинктом размножения, когда шел за тобою в тот вечер! Ты влекла меня, но это не было бешеным стремлением самца завалить молодую здоровую самку!
Кадди прижала ладонь к его губам и умоляюще поглядела на него, призывая к молчанию.
- Ты пытаешься строить проекции из себя нынешнего к себе тогдашнему. И это напрасная затея, Грег. Давай оставим прошлое там, где его место – в Мичигане. Сейчас за стенами этой квартиры бурлит другой город, и он неоднократно соединял нас. А сегодня снова подарил нам шанс, и от нас зависит, во что мы превратим этот шанс – в хронику потерянных возможностей или в повесть о реализованных желаниях.
- Я готов забыть о Мичигане, - кивнул Хаус, убирая ее руку со своих губ, предварительно поцеловав ладонь, - но не раньше, чем ты согласишься простить меня за то, что я натворил тогда.
- Я прощу не раньше, чем ты простишь меня за все, что я натворила в более близком к нам с тобой прошлом.
- Я слишком люблю тебя, Лиза, чтобы винить в чем-нибудь.
- А я не могу сказать, что люблю тебя. Я считаю тебя смыслом своей жизни.
Они перекатились по постели, и Кадди вновь оказалась прижатой к простыне обеими лопатками. Голубое небо, своим однотонным цветом родственное глазам Хауса, приблизилось к ней всей своею необъятностью, и Лиза почувствовала себя в свободном, упоительном полете, не признающем главенства задиристого встречного ветра. И в то же время все ее тело жаждало подчиниться, отдаться на удалой произвол целующего ее мужчины, все ближе подходящего к моменту возвращения своей твердой и неоспоримой власти.
Грег неторопливо провел губами по розовому рубцу в левой части ее ребер, обеими ладонями умеренно-крепкою хваткой сжал ее грудь, чувствуя нарастающее в ней возбуждение, как с каждою секундой она, подобно шкатулке с множеством секретов, постепенно раскрывается перед ним. И оказывается при этом полностью у него на ладонях, будто бы присевшая на его линию сердца доверчивая яркая бабочка, нашедшая на его теплой коже и кров, и уют, и целый мир.
А он в эти мгновения казался Лизе золотисто-черным шмелем, околдованно порхающим вокруг кремово-белого цветка магнолии, задевающего ее лепестки своими крыльями, но от неясности своего диковинного замысла не решающегося пробраться, наконец, к сердцевине, уже приоткрытой, уже источающей лакомый нектар.
Хаус, целуя и лаская Кадди, принимая ее ответные ласки, жалел только о том, что человек устроен очень уж несовершенно и не может одновременно целовать манящее желанное тело и в дополнение к этому непрестанно целоваться в губы. И это мимолетное сожаление в конечном итоге отвлекло его от поцелуев живота Лизы, потянуло к ее губам и незамедлительному погружению внутрь заманчивого распускающегося бутона.
Несколько позже, когда почти весь нектар был собран, а взаимная страсть Грега и Лизы переместилась во владения временного удовлетворения, Кадди положила голову на грудь любимого и стала чутко прислушиваться к биению его сердца, еще не умерившего обороты. Хаус осторожно провел тыльной стороной руки по ее щеке, не прижатой к его груди. Потом скрутил несколько прядок темных волос в причудливое и трудноразделимое единство.
- А все-таки, Лиззи, - ласково улыбаясь, спросил Грег, - почему ты не хочешь, чтобы твой кабинет стал офисом похоронного бюро? Тебе не нравится сама мысль, что вдоль его стен выстроятся гробы, увенчанные траурными венками?
- А где же мне тогда работать? – обворожительно улыбаясь ему в ответ, задала вопрос Кадди.
- Мы могли бы поставить мичиганский стол в моем кабинете, - предложил Хаус.
- Ты же не мог и пяти минут вынести моего соседства в своих рабочих апартаментах, - напомнила Кадди о своей весьма неудачной попытке захватить ненадолго закрепленное за ним помещение.
- Ты, очевидно, забыла, что в тот период мы поселили нашу любовь в игрушечный домик, - выдвинул встречное напоминание Грег, на полминуты прерывая разговор глубоким поцелуем. – И с любопытством ожидали, что произойдет раньше: рухнут пряничные стены мелкого и хрупкого домика от сокрушительной силы наших чувств, либо любовь смирится и сумеет приспособиться к своему неподходящему жилищу. Но сейчас, когда я серьезен, я не был бы против общего с тобой кабинета.
- Как ты не понимаешь нашей вечной тяги друг к другу, - проводя правой рукой по его щетине, возразила Кадди. – И того, что твой кабинет в таком случае очень быстро превратится в нашу общую трудовую спальню, – они вместе засмеялись этому ее предположению. - Работать будет уже невозможно, и даже многочисленные свидетели едва ли станут нам помехой.
В этот момент Кадди случайно посмотрела на часы, стоящие на прикроватной тумбочке и переменилась в лице, резко посуровев.
- Половина девятого! – воскликнула она, покидая объятия Хауса и его постель и начиная собирать с пола свою одежду.
- Мне холодно без тебя, солнышко, - пожаловался Грег, для которого возврат к реальности был не менее внезапным, чем для нее.
- Я уже должна быть дома, Грег, - сказала Лиза, глядя на него с тем же изголодавшимся вожделением, как если бы не было этого полуторачасового упоения близостью. – Я даже не предупредила няню о своем возможном позднем возвращении.
- Няня – это Лукас? – ревниво переспросил Хаус.
- Нет, Грег, - широко улыбаясь и целуя его руку, протянутую для ласки к ее щеке, ответила Кадди, - няня это няня. А Лукас уже неделю занят слежкой за кем-то в Портленде. Обещал вернуться послезавтра. И я сразу поговорю с ним, Грег. Мне нужен только ты.
- Я не хочу и дальше скрывать ото всех, что ты – моя, а я – твой, - Хаус неожиданно затронул тему, со дня их свадьбы пребывавшую под негласным запретом. – Довольно нам быть мнимо свободными и становиться непреодолимым соблазном для тех, кто все равно окажется лишним для каждого из нас.
- Лукас знал, что мы женаты, - сообщила Кадди. – В бреду я развернула перед ним почти целиком изнаночную сторону нашей с тобой жизни. Но ему это знание не послужило препятствием.
- Я не препятствий хочу для новых вероятных охотников за моим сокровищем, - и Хаус с жадностью поцеловал свою жену в губы, - а хочу быть с тобой во всех смыслах.
- Сначала я порву с Лукасом, - поделилась своими ближайшими планами Лиза. – А потом мы решим, что с нами будет дальше. Я хочу, чтобы Лукас обо всем узнал от меня, а не из радиопередачи «больничные сплетни».
Кадди к этому моменту полностью оделась и, еще раз поцеловав Грега на прощание, собиралась пойти к двери. Хаус на миг задержал ее руку в своей и сказал:
- Подожди, я провожу тебя.
И он тоже стал быстро одеваться.
Обнявшись за талию и сияя самыми светлыми торжествующими улыбками, Грег и Лиза вышли из квартиры и направились к лифту. Едва за ними закрылись двери кабины, они вновь заключили друг друга в объятия и соприкоснулись губами, вначале слегка, словно играючи. Затем, набирая чувственности и пыла, этот поцелуй стал одним из завершающих элементов связующего мостика между Хаусом и Кадди. Прекратился поцелуй тесным сближением лбов при звуке расходящихся дверей лифта.
Еще через пару минут они, по-прежнему обнимая друг друга за талию, подошли к черному Ленд Роверу, приткнувшемуся у тротуара в числе нескольких других автомобилей. Хаус прижал Кадди к двери пассажирского сиденья машины и, положив руки на крышу авто, возобновил только что оборванный поцелуй. Лиза обхватила правой ладонью его затылок, левой провела вдоль его позвоночника, притягиваясь к нему, словно наэлектризованная частица к самой подходящей для нее поверхности. Разум в ней схлестнулся со всеми остальными чувствами, и только он один бдительно упрекал ее за малодушное промедление на пути к дочери. Но чувства требовали отдаться Грегу еще раз, прямо здесь и непременно сейчас.
- Мне на самом деле надо домой, - позволяя разуму взять над нею верх и отстраняясь от Хауса, сказала Кадди.
- До завтра, солнышко мое, - не возразил ни словом Хаус. Но тотчас же еще раз поцеловал ее так крепко, что ей заново пришлось собирать все рассыпанные по тротуару и мостовой крупицы своей воли. И все же через несколько минут Кадди села за руль, а Хаус отошел к подъезду своего дома.
Он постоял возле крыльца некоторое время, с любопытством наблюдая за серой городской пылью, поднятой Ленд Ровером и вновь постепенно оседающей на дороге и соседних машинах в ровном свете уличных фонарей. Пыль еще не улеглась окончательно, когда Хаус, так и не справившись с рассеянной задумчивостью, прошел мимо подъезда и направился в ближайший бар.
Ему хотелось напиться до абсолютного бесчувствия. Согреться изнутри, раз Лиза уже не согревает его своим объятием. Заново пройти все стадии опьянения, как если бы они с Кадди в третий раз за вечер заплутали бы в зарослях хмеля, а после заснули бы друг у друга на руках, от усталости утратив способность различать даже силуэты своих многоликих сновидений.
«Бросит ли она его? – начал терзаться сомнениями Хаус, допивая первую порцию отменного бурбона. Он сразу же потребовал налить еще, и, сидя за барной стойкой со стаканом в руке, безжалостно разворошил свои опасения. – Она обещала, и у меня нет причин не верить ей. Сегодня все было так, как я хотел, и даже лучше того, - он пленительно улыбнулся, невольно притянув к себе несколько женских заинтересованных взглядов, не завершенных попыткой знакомства лишь из-за его очевидной отстраненности и полного упоения одиночеством. – Но надежным она считает его, а не меня, ведь мне так и не удалось убедить ее в ошибочности этого мнения. Я так и не смог доказать, что он надежен еще менее, чем почва планеты в период десятибалльного землетрясения. Если она решит жить с ним и предложит мне встречаться с ней ради потрясающего секса, я не уверен, что мне хватит сил отправить ее на все четыре стороны. К тому же, я и сейчас не понимаю, зачем женщинам дети и удастся ли мне в полной мере смириться с присутствием ребенка в ее доме. Что же это за инстинкт такой, способный выдергивать ее из неразрывных объятий? И все же этот инстинкт существует отдельно от ее желания быть со мной, а я, должно быть, пьян уже запредельно, раз сомневаюсь во всем сказанном ее телом и ею самою вслух. Она – моя, как и была всегда. Но почему тогда меня не покидает предчувствие какого-то непоправимого горя? Как будто я выпустил ее из своих рук навстречу всем земным и вселенским бедам?»
Осушенная вторая порция бурбона лишь утяжелила все его тревоги, и Хаус решил вернуться домой, пока не стало хуже. Но и теперь, все ближе подходя к своему дому, он и не вспоминал о своем лучшем друге, чьим гостеприимством пользовался уже который месяц.
Уилсон же в эту минуту ворвался домой схожим с ураганным ветром, жаждущим разметать упорядоченное пространство своей среды обитания, а сразу после убить Хауса. Или хотя бы пошвырять его от стены к стене, пока его лихое мальчишество не испустит последнего вздоха. Не обнаружив Грега в квартире, Джеймс начал понемногу успокаиваться.
Днем раньше Уилсон получил городской почтой извещение, заверенное нотариусом и сообщающее ему о необходимости приехать к 19 часам следующего дня в нотариальную контору в Нью-Йорке, так как в этой конторе хранится составленное на его имя завещание. И, перебирая в уме всех дальних и не очень родственников, весь этот вечер Уилсон провел на шоссе, ведущем в один из главных мегаполисов американского континента. «Туда и обратно» – вспоминался ему неунывающий Толкиеновский хоббит Бильбо. Но если Бильбо в конце пути «туда» было суждено увидеть несметное сокровище, то Уилсона ожидало только понимание, что он в очередной раз блестяще проведен и разыгран своим лучшим другом.
- Хаус, ты где был? – угрожающе спросил Уилсон Грега, как только тот вошел в гостиную и с нахмуренным видом стал снимать весеннее светло-серое пальто. Уилсон подошел к другу поближе, и на него повеяло алкогольными парами, очень слабо выветренными улицей. – Ты что, пил? Мы же сто раз с тобой говорили, тебе нельзя пить!
- Ты мне не мать и не жена, чтоб запрещать, - заявил Хаус саркастичным, смешанным с надменностью тоном.
- Это ты подстроил, чтобы я поехал в Нью-Йорк ознакомиться с несуществующим завещанием несуществующего португальского дядюшки? – задал Уилсон самый главный вопрос этого своего вечера.
- Если у тебя нет дядюшки из Португалии, как он мог написать для тебя завещание? – равнодушно передернул плечами Хаус, которого в этот момент менее всего занимали переживания Уилсона, пусть и спровоцированные им самим.
- Хаус, мне надоели твои выходки! Хотя бы скажи откровенно, чего ты хотел этим добиться?
Не отвечая ему, посуровев еще сильнее, Хаус направился в свою комнату. Уилсон, сам не свой от злости и раздражения, на автопилоте последовал за ним, и через несколько шагов по гостиной и коридору его осенила догадка.
- Ты приводил проститутку? – спросил он Грега, и гневный взгляд друга его самого едва не пригвоздил к стене за подобное предположение.
- Нет! – очень резким, категоричным тоном ответил Хаус, открывая дверь в свою спальню, из-за чего Уилсон смог увидеть лежащее на полу одеяло и серую футболку Грега, выглядывающую из-под него. Весь день на работе эта футболка находилась под рубашкой Хауса, и повторно он не стал ее одевать из-за спешки, вызванной желанием Лизы поскорее вернуться к дочери.
- Конечно, да! – воскликнул Уилсон, заметив обе эти улики. – Но, Хаус, если тебе был нужен секс, ты мог просто сказать мне об этом! Я нашел бы, куда исчезнуть на час-полтора!
- Мне нужно побыть одному! – отрезал Хаус и захлопнул дверь перед носом недоумевающего друга. Уилсон возмущенно помотал головой из стороны в сторону и удалился в свою комнату.
Хаус подошел к своей постели, сел на кровати и, поднимая с пола одеяло, вспомнил, как Кадди уже протянулась к нему, чтобы поднять, но он схватил ее за левое запястье и попросил: «оставь». Она улыбнулась ему и продолжила одеваться.
«Как же я люблю свою женщину», - подумал Грег, перебирая мельчайшие детали этого прекрасного вечера. Он лег на постель, которая еще хранила следы двух тел, лежавших рядом. Ласково провел ладонью по второй половине, оберегающей контур желанного тела. Постельное белье дурманяще пахло им и Лизой, их взаимной любовью, их самым сокровенным. Окутывал и убаюкивал этот запах почти так же, как могла бы Кадди, будь она рядом с ним. И, не утруждая себя раздеванием, не желая и на мгновение убрать руку от примятой простыни, Хаус незаметно для себя безмятежно заснул[13-4].
Предыдущая часть: http://fanfics.info/load/fanfiki_po_serialam/house_m_d/dvojnaja_zhizn/133-1-0-8153
Следующая часть: http://fanfics.info/load/fanfiki_po_serialam/house_m_d/dvojnaja_zhizn/133-1-0-8155
