Название: Светлячок Автор: София Фандом: Ориджиналы Персонажи/ Пейринг: м/м, одностороннее м/ж (интрига такая интрига) Жанр: Слэш (яой), гет, драма, фэнтези, романтика, психология. Предупреждение: Смерть персонажа, насилие, изнасилование, ченслэш, секс с несовершеннолетними. Рейтинг: Ближе к R Размер: Миди Содержание: Порою случается так, что твоё собственное счастье рушится. И какой же путь избрать в подобном случае: оставить всё как есть - или же всеми силами пытаться удержать в руках ускользающее счастье? Статус: Завершён (2 части) Дисклеймеры: Мир и персонажи принадлежат мне. Размещение: Не стоит без моего разрешения.
Текст фанфика:
Пролог.
- Мама, мама, расскажи мне сказку! Бледная темноволосая женщина с усталой улыбкой нежно гладит по голове крутящегося вокруг неё сына: - Хорошо, но обещай, что после этого заснёшь. - Конечно же! – и малыш, мигом угомонившись, устраивается на своём спальном месте. Пол жёсткий, и подстилка противно колет спинку: но мальчик готов потерпеть ради того, чтобы снова, в который уже раз, услышать от матери своей любимую сказку. - Давным-давно, - медленно начинает говорить женщина, - Жил-был один очень богатый господин. Всего у него было вдоволь: и золота, и серебра, и камней драгоценных. Он мог купить себе всё, что только мог бы пожелать, и иные говорили, что даже дворец его был выстроен из чистейшего золота… Мальчик, приоткрыв рот, заворожено слушает свою мать, как наяву видя этот самый золотой дворец, этого господина, всего увешанного драгоценностями. И так ли уж важно, что вокруг всё та же бедная лачуга, где частенько не бывает и лишнего куска хлеба? Велика сила фантазии, и одной только волей своей могло это дитя перенестись в мир рассказываемой сказки. - Однажды, гуляя у ночного озера, увидел богатый господин маленькие огоньки, что парили в воздухе. Мы-то знаем, что это простые светлячки, но для господина, что всю жизнь провёл в стенах дома своего, показался невероятным и поразительным этот живой свет. Так легко мог представить себе эту картину малыш, и вместе с тем не мог он в силу возраста понять: неужели и взаправду есть где-то такие вот богатые господа? Нет, наверное. Ведь как это можно – лишь будучи взрослым, впервые увидеть светлячков! - Но жаден был тот господин, и решил он, что не должны светлячки светить для всех подряд. Пытался он заставить светлячков по воле своей в его дворце остаться, но не желали они подобного. И тогда повелел тот господин изловить всех светлячков во всём мире и запереть во дворце его, чтобы светили они только для него, и чтобы только он мог этим светом любоваться… «Наверное, сильно обиделись на того господина светлячки, и потому не говорят больше с людьми», - задумывается мальчик, закрывая глаза и вслушиваясь в тихий голос матери: - Но, будучи в неволе запертыми, тускнели светлячки, и вскоре почти совсем перестали светить. Не понимал господин, чего же им не достаёт: в конце концов, решил он поговорить с ними. И сказали ему светлячки, что если он даст им свободу, то станут они светить, как и раньше: если нет, то все они сгинут, и не будет больше в этом мире их света. Натягивая на подбородок покрывало, мальчик вновь глаза открывает: уж на что не впервые слышит он мамину сказку, но всякий раз кажется ему, что может измениться концовка. Но нет, мама, улыбаясь, как и всегда, говорит всё те же слова: - Недолго думал богатый господин: не желая лишиться этого прекрасного света, выпустил он светлячков на свободу, и позволил всем на их сияние любоваться. А светлячки, благодарные ему за освобождение, каждую ночь парили под окнами его – до тех самых пор, пока не оборвалось последнее дыхание его. Закончилась сказка: и мальчик, зажмурившись, пытается уснуть. И его мать, всё так же улыбаясь усталой улыбкой, перебирает его тёмно-каштановые волосы и шепчет: - Спи, мой маленький светлячок. Спи, Хотару.
Глава I: Глаза цвета ненастного моря.
Не особенно долгим был путь, но всё же однообразие этого пути здорово утомляло. Не любил Хитомидзу Хотака покидать свой дом – особенно тогда, когда столь неприятна была ему цель нынешних поисков. Когда-то, будучи ещё юным, по настоянию отца он женился на своей двоюродной сестре Наоко. Но, видимо, воспротивились боги этому союзу – не смогла Наоко подарить жизнь ни одному из их детей: до срока появлялись они на свет, и самый долго проживший из них не прожил даже единого месяца. Быстро остыли и без того не особенно тёплые чувства молодого правителя к супруге: хотя, может, роди она здоровое дитя, наследника, и сумел бы мужчина примириться с присутствием в своей жизни теперь уже давно не любимой женщины. Но что толку о несбыточном думать? Время шло – и вскоре начали многие из его окружение перешептываться, мол, пора бы ему и обзавестись преемником. Время идёт, и не молодеет с годами правитель: и что станется, коли не будет у него сына, готового взять в руки власть вместо отца своего? Сначала не волновали Хотаку досужие разговоры: недаром он часто повторял, что не сойдёт в могилу, земные дела свои не завершив. Не думал он о старости, как о чём-то, что с ним случится может – до тех самых пор, пока однажды не начали седеть волосы его. Несмотря на то, что не чувствовал Хотака пока ещё слабости, что всегда рука об руку со старостью идёт, эта досадная мелочь заставила его всё же задуматься о чужих словах. Так как давно уже утратил он надежду на то, что сумеет родить живое и здоровое дитя его супруга, решено было отыскать в одной из окрестных деревень девушку, что могла бы в этом досадном деле заменить Наоко. Как ни странно, не верил в успех задуманного Хотака. Земля, ещё не успевшая остыть от терзавшей её шесть лет назад войны, была малолюдна и слаба: слишком многих дев во времена той войны убили или угнали в рабство на чужбину. Те же, что остались, либо имели уже мужей, либо были больны, либо сами ещё не успели из детского возраста выйти. Конечно, встречались и более-менее достойные кандидатуры – но отвергал их правитель, не чувствуя ни малейшего к ним расположения. Отказами своими он, к слову, весьма раздражал старого советника своего, Фуджито Кано, который решительно не понимал, отчего столь привередлив господин. - В конце концов, не жить же вам с этою девицей до конца дней своих! В конце концов, когда появится на свет дитя, что помешает вам прочь прогнать его мать и воспитывать ребёнка с законною супругой, если уж так опостынет вам новая девушка? - Не считаю я, что может здоровое дитя родиться от союза двух людей, что холодны друг к другу, - как и прежде, отвечал Хотака – и вновь устремлялись два одиноких всадника к очередной деревне. Да, никого из свиты, кроме советника, не взял с собой правитель: после окончания войны эта земля стала безопасной, и в сопровождении не видел мужчина особой нужды. - Вы ведь понимаете, что вряд ли мы успеем к сегодняшнему вечеру вернуться, коли дальше этой деревни отправимся? – нахмурился советник. - Советую вам остановить выбор на какой-нибудь из местных женщин: как мне кажется, бессмысленны будут дальнейшие поиски. Тяжко вздохнул правитель – но понимал он, что старик прав. «В конце концов, чем быстрее я с этим разделаюсь, тем лучше, не так ли?» - в печали подумал господин, глядя на виднеющуюся где-то вдали деревушку у реки, - «Мой долг – не оставить эти земли без хозяина, и если так станется, что сгину я, должен быть кто-то, кто моё место занять сумеет». - Думаю, передохнуть нам стоит, - проговорил Хотака. На самом деле, всеми силами пытался он оттянуть визит в деревню. Советник понимал это, но возразить не мог: в конце концов, не имел он права за господина своего решения принимать. Спешившись и привязав коня своего к суку дерева, приблизился мужчина к реке. Там, выше по течению, деревня, одна из обитательниц которой должна будет стать матерью его сына. Даже думать об этом особенно не хотелось: доводилось ему бывать в той деревне, и знал он, что нет в ней дев, что действительно могли бы чувства в его сердце пробудить… Неожиданно послышался шум – и мигом поднял взгляд Хотака, настороженно окидывая взглядом берег реки. В первый миг мелькнула у него мысль, что приблизившийся человек замыслил недоброе, но, увидев источник шума, замер мужчина, точно громом поражённый. У самой кромки воды стояла молоденькая девушка, скорее, даже девочка: не мог он точно определить её возраст, но, скорей всего, не достигла она и пятнадцати лет от роду. Волосы девочки были растрёпаны, точно никогда и не знали нормального ухода, а босые ноги были покрыты множеством ссадин и царапин: видимо, не привыкла она ходить босиком, оттого и причиняло это ей неудобство. Но более всего поразили правителя глаза этой девочки: не чёрные, но тёмно-синие, с длинными тёмными ресницами, они, казалось, заглядывали в самую душу. В этот миг не подумал он ни о чём: ни о том, что слишком уж юна эта дева, ни о том, что, возможно, напугает он её своим приближением. Он сделал шаг в сторону девочки – и она, испуганно отшатнувшись, помчалась в сторону деревни. Быстро она бежала: и пары мгновений не прошло, как скрылась она из виду. Подавив порыв за нею следом броситься, рассудил правитель так: коли живёт она в деревне, то никуда не денется, и отыскать её среди жителей тамошних не составит труда. А там, если поговорить с нею, то, возможно, согласится она… Хотя, разве требуется согласие её? - В порядке ли вы, мой господин? – наконец, подошёл к мужчине Кано, - Вид у вас несколько нездоровый. Вдохнув поглубже, твёрдо произнёс Хотака: - Прекрасно всё. И, думаю, стоит поспешить в деревню: только что видел я одну из девушек тамошних и, думаю, подойдёт она. Удивлённый тем, что умудрился не заметить никакой девушки, пару раз озадаченно моргнул советник. Но приказу повелителя своего подчиниться предпочёл. В деревне, кажется, уже наслышаны были о прибытии правителя: то ли та девочка рассказала обо всём остальным, то ли кто-то другой. Все местные девушки, осведомлённые о цели, с которой прибыл в деревню их господин, постарались себя приукрасить, чтобы обратил он свой взор на них: наверное, видели они себя на месте законной его супруги. Но не было среди них той самой, что видел Хотака у реки – и решил он напрямую у местных спросить: - Видел я девушку молодую с глазами синими, точно море в ненастную погоду. Не знаете ли вы такой? Принялись переглядываться люди в толпе: видимо, никто из них не мог такой припомнить. Затем один мужчина произнёс неуверенно: - Вроде бы есть такая, да только не стоит вам искать её. - Сам я решу, стоит или нет, - подчёркнуто холодно проговорил правитель, и мужчина, оробев, торопливо объяснять принялся: - Она с матерью на окраине деревни живёт; одни они из прежних жителей деревни выжили, из тех, кто ещё до войны в этих местах обитал. Да только мать у ней умалишённая, и девка наверняка ей под стать! Как ни появится в деревне – всё молчком, молчком, ни с кем толком не заговорит, ни слова не скажет. Может, и вовсе немая она! Никто её голоса отродясь не слышал. Если бы не видел Хотака лица этой девочки, задумался бы он о том, стоит ли поиски продолжать: ведь искал господин не только красивую деву, но и такую, чтобы здоровьем не была слаба. Но, ослеплённый странным вожделением, не желал он думать ни о чём, и потому лишь уточнил: - Так где же живёт она? - У реки самой есть лачуга, там они обе и обретаются, - неохотно пояснил мужчина: хотел он пристроить в руки господина этой земли собственную дочь, и не приятно было ему сознавать, что равнодушным остался Хотака к дочери его, зато вниманием своим не обделил уличную девку. И, не слушая ни увещеваний советника, что всерьёз обеспокоен был подобным поведением господина, ни ропота недовольных девиц, направился в указанном направлении Хотака. Уже приближаясь к лачуге, почувствовал мужчина, как острая боль вгрызается в сердце: никогда прежде, даже во времена войны, не доводилось ему видеть подобной разрухи и нищеты. Как могло случиться, чтобы это жуткое место было приютом для столь прекрасной девы? Не мог понять этого правитель этой земли. Отворилась дверь дома – и показалась на пороге та самая девочка. Увидев мужчину, с нескрываемым страхом в глазах посмотрела она на него: - Пожалуйста, не верьте им! Мама никогда бы не сделала ничего плохого, и вовсе она не одержимая, просто болеет! – голос девочки, по-детски звенящий, заставил Хотаку вздрогнуть. Значит, врут в деревне, и не больна она: по крайней мере, разумной выглядит, да и речь сохранила… - Успокойся, дитя. Не трону я ни тебя, ни мать твою. Недоверчивый взгляд синих глаз окончательно заставил растаять сердце господина, и он медленно начал говорить: - Думаю, ничего дурного ты обо мне не подумаешь, если я имя твоё спрошу? - Хотару, - тихо проговорила девочка, нервно теребя прядь каштановых волос. Вполне искренне улыбнулся ей Хотака: - Скажи мне, Хотару, не хотелось ли тебе никогда уехать из деревни этой? Не уставал он любоваться синими глазами девочки, столь большой редкостью был этот прекрасный цвет. Как бы великолепно было, если бы её ребёнок эти глаза унаследовал… - Уехать? Я не могу. Мама… - начала было говорить девочка, и тут из лачуги показалась, шатаясь из стороны в сторону, точно под сильным ветром, немолодая женщина. Ни следа красоты не было в лице её, как не было в глазах и капли разума. Посмотрев на Хотару пустым взглядом, спросила она: - Что ты здесь делаешь? Разве я не сказала тебе, девочка, прочь уйти из моего дома?! - Мама, это же я, - терпеливо проговорила девочка, - Ты ведь меня знаешь, успокойся. - Не знаю я! Нет у меня дочери. Нет, нет, нет! Не обманешь ты меня! – воскликнула женщина, от себя девочку отталкивая. Та закусила губу, и, хотя старалась она сдержаться, видно было, что блеснули в синих глазах слёзы. «Бедное дитя», - с болью в сердце думал Хотака, с каждым мгновением всё больше уверяясь в том, что он правильное решение принял, - «Жить одной, с безумной матерью, и при этом разум сохранить… Похоже, сильна она». Женщина же, спихнув с крыльца девочку, обратно в дом вернулась и дверь за собой закрыла. Хотару опустила глаза и виновато пролепетала, на Хотаку и его советника глядя: - Простите. Мама хорошая, просто она болеет… - И куда же ты пойдёшь, если она тебя домой не впустит? – медленно спросил Хотака, понимая, что не оставит он прозябать в подобном месте это дитя. - Думаю, найду, где переночевать. Не так и холодно на улице, если подумать, да и не в первый раз это, - улыбнулась девочка, и правитель, все церемонии отбросив, решительно произнёс: - Знай, что ищу я среди женщин местных ту, что могла бы полюбиться мне. И знай также, что лишь тебя из всех местных дев я готов принять у себя. Хотару вздрогнула: в её глазах мелькнуло недоумение, и поспешил Хотака заверить девочку: - Ты будешь жить в большом доме, не таком, как этот. У тебя будет всё, что только попросишь. Взамен лишь одного прошу у тебя: стань моей. Быть может, не думала ты о таком, но ты уже взрослая: думаю, позволит мать твоя… - Я не могу. Простите, - тихо пролепетала девочка, и озадаченно посмотрели на неё и правитель, и советник. Старик, решив, что не понимает девочка, кто перед ней, терпеливо принялся разъяснять: - Разве считаешь ты дурным человеком правителя земли, на которой живёшь, ежели не хочешь столь щедрого предложения принять? Хотару опустила голову, и тогда сказал Хотака: - Не прошу я у тебя оставить свою мать в одиночестве: думаю, мой придворный лекарь мог бы прояснить разум её. Теперь в синих глазах сверкнула робкая надежда: и девочка, кусая губы, тихо спросила: - Значит, мама сможет меня вспомнить? - Не думаю, что она до конца вылечится, - терпеливо проговорил Хотака, - Но вспомнить тебя, думаю, она сумеет. Ещё пару мгновений размышляла Хотару. И тогда спросил её господин: - Что тебя пугает? - Я ещё недостаточно взрослая, чтобы с вами быть, - чуть слышен был голос её. Острая жалость впилась в сердце Хотаки: - И сколько же лет тебе от роду? - Двенадцать. Не обращая внимания на советника, прижал правитель руку к груди: - Даю слово, что не коснусь тебя, пока ты станешь старше. - Но, мой господин, вы же… - пытался было что-то сказать советник, но, на яростный взгляд правителя натолкнувшись, промолчать предпочёл. - Даёте слово? – переспросила Хотару. Понимая, что, скорее всего, страшит девочку мысль о близости с мужчиной, грустно улыбнулся Хотака: - Не нарушаю я слов своих. Хотару кивнула: - Тогда я согласна. Уже к вечеру Хитомидзу Хотака вместе с советником, Хотару и матерью её, недоумевавшей, отчего бы ей дом покидать, прибыли в резиденцию клана Хитомидзу.
Глава II: "Ещё придёт моё время".
Нечто холодное, поразительно затягивающее в себя разливалось в воздухе, что витал в коридорах дворца, и никакая роскошная обстановка не могла изменить этой напряжённой атмосферы. У дверей, ведущих во двор, стояла не особенно молодая, но всё ещё красивая женщина. Волосы её – чёрные, точно смоль, - были собраны в высокую причёску и украшены заколкой в виде искусно выполненного цветка. Если бы не переливалась на свету эта заколка, могло бы появиться обманчивое впечатление, будто бы цветок живой: но блеск выдавал то, что сделан этот цветок был из дорогого металла. Изумительно походил цвет заколки на цвет глаз женщины: напоминали они потемневшее от времени, но не переставшее быть драгоценным золото. - Всё ли у вас хорошо, Наоко-сама? – боясь неосторожным словом побеспокоить госпожу, тихо спросила её девушка-служанка. Вздрогнув, точно едва ото сна очнувшись, чрезмерно резко проговорила женщина: - Уйди, Умеко. - Как прикажете, госпожа! – торопливо попятилась к дверям служанка: не хотелось ей под горячую руку госпожи своей попасться. Не менее поспешно зал покинув, поторопилась она во двор, где уже ожидала её подруга: - Как там госпожа наша? - Держится, - тяжко вздохнула Умеко. Никак в голове девушки не укладывалось, как ещё не дала волю слезам правительница: в конце концов, разве в порядке вещей, что твой собственный муж решает замену тебе найти? - Жаль мне её, - вздохнула вторая девушка, и Умеко замахала руками: - Порадуйся, что не слышит она тебя! Где она – и где мы! Думаешь, оценит она то, что даже мы к ней жалость проявляем? Вторая девушка ещё что-то добавить хотела, но тут окликнула их старшая из служанок дворца: - Эй вы, бездельницы! Хватит языки чесать, живо за работу! Одновременно ойкнув, разбежались девушки. Но Наоко, которая, в общем-то, услышать их разговор могла, не отреагировала никак на происходящее: занимали её отнюдь не самые прекрасные думы. Едва исполнилось ей десять, когда решила её семья связать девушку узами брака. И не с кем-нибудь, а с её двоюродным братом, Хотакой Хитомидзу, которого до того почти и не знала она. Говорят, порой любовь может расцвести и тогда, когда этого не ожидаешь совершенно: так и случилось, что первое время тяготившаяся ролью замужней женщины Наоко сумела всё-таки полюбить супруга своего. Как ни странно, случилось это лишь через пять лет после их замужества, когда наконец-то до конца осознала тогда ещё девочка, что связана с этим человеком неразрывными узами. Когда они были младше, всё было намного проще: ни пятнадцатилетний на тот момент Хотака, ни десятилетняя Наоко не понимали серьёзности связи своей, и считали то, что приходится им на людях супругами называться, чем-то вроде забавной игры. Даже свадьба их осталась в памяти у Наоко скорее как некое подобие спектакля, нежели как серьёзное действо. Много с тех пор воды утекло: миновали мучительно долгие двадцать пять лет. Почти не могла припомнить Наоко радостных дней в своей жизни: отчего-то в памяти её осталась лишь боль от равнодушия к ней Хотаки, и ещё большая боль – оттого, что всякое живое существо, рождённое ею, неживым на свет появлялось. Помнила она ту боль, что испытала, когда впервые увидела тот маленький, до срока родившийся розово-красный комочек, почти и не похожий на дитя. Она даже не знала, мальчика родила в тот день или девочку: этот маленький бездыханный комочек почти сразу же унесли, небрежно, точно вещь, накрыв каким-то тряпьём. Потом были облегчение и радость, когда на свет родилось живое и вроде бы здоровое дитя, мальчик, четвёртый в череде мёртвых братьев и сестёр. Это был первый из детей их с Хотакой, что родился почти здоровым: да, был он слаб, но не слеп и лишён кистей рук, как рождённая до него и умершая в тот же день сестра, и не имел огромной опухоли в голове, как второй из рождённых мёртвыми младенцев. Наоко не спускала с рук рождённого сына: изо всех сил пыталась она у себя его удержать, словно предчувствуя беду. Но, в конце концов, пришлось отдать ребёнка кормилице – сама Наоко от переживаний не имела молока в груди своей, и не могла выкормить сына. Тут-то и случилось несчастье: кормилица, неуклюжей оказавшись, уронила малыша на пол, но, видя, что он лишь заревел, сочла, что в порядке всё, и отнесла его после обратно матери. Наутро та проснулась, в объятиях держа мёртвого младенца: как сказал после придворный лекарь, возможно, если бы призналась кормилица, можно было бы спасти дитя. Но увы – из-за боязни кормилицы быть наказанной за подобную провинность случилось непоправимое. Своё наказание глупая женщина получила сполна – лично Наоко смотрела на то, как отсекли от шеи её голову. Но не чувствовала она в тот миг ни удовлетворения, хотя бы минутного, ни радости. Не вернуть было подобной жестокостью её единственного малыша, которому позволили боги пусть недолго, но жить. После смерти четвёртого ребёнка окончательно уверилась Наоко в том, что тяготеет над их кланом злой рок. Сколько раз молила она богов о прощении, сколько раз умоляла их даровать им с мужем хотя бы одно дитя! Но оставались боги глухи к их мольбам: пятый ребёнок их родился безруким, безногим и безглазым, и менее всего на человеческое дитя походил. Более Хотака не прикасался к жене своей. Видимо, окончательно оставил он надежду на то, что способна она родить живое и здоровое чадо. Да и сама она не верила уже в это. Но никогда и мысли бы у неё не возникло о том, что Хотака променяет её на другую женщину, по крайней мере, по своей воле. Но сейчас… сейчас понимала она, что, скорее всего, нет выхода иного. «Ничего», - думала Наоко, глядя в сторону ворот, в которые уже въезжал на коне супруг её, - «Когда родится ребёнок, я отыграюсь на той девке, что посмеет на моего мужа покуситься. Да и сам он, я думаю, выгонит её прочь. Зато у нас будет здоровый сын, ребёнок, которого я за своего считать буду…» Старательно отгоняла она от себя мысли, что не сумеет чужое дитя, как своё, полюбить. Особенно если оно, сохрани боги, в мать свою уродится. - Приветствую вас, мой господин, - слегка склонила голову Наоко, глядя на приближающегося супруга: девочку, что рядом с ним шла, она предпочитала не замечать. Но нет-нет, да и скользил взгляд её по юному личику. Зависти не чувствовала Наоко: для своих лет удивительно красива она была, и потому не смущало её прелестное, нежное и юное личико соперницы. Тем более что выглядела девчонка жалкой бродяжкой: одежда её вся была заштопана, а ноги – босы. Вертелся на языке вопрос: «И в какой же куче грязи отыскал ты эдакую красоту?», но понимала Наоко, что негоже ей мужа злить. Да и разве таким образом любовь чужую пытаются вновь завоевать?.. - Приветствую, - холодно проговорил Хотака, после чего, на жену свою и не глядя, обратился к советнику: - Прикажи приставить к Хотару одну из служанок и подготовить ей комнату в восточном крыле. - Как скажете, господин, - советник, понимая, что его присутствие более нежелательно, торопливо ретировался. Наоко, посмотрев на девочку, процедила сквозь зубы: - Что же, здравствуй. Хотару пугливо втянула голову в плечи, испугавшись резкого тона женщины. И тотчас холоднее стал взгляд правителя: - Твой долг – принять эту девушку, как если бы она была роднёй тебе, Наоко. - Как скажете, - склонила голову в почтительном поклоне супруга его: но сердце её в те мгновения разрывалось, точно какие-то чудища, хохоча, рвали бедное сердце когтистыми лапами на части. «Ещё придёт моё время. Ещё придёт», - такими мыслями пыталась успокоить себя Наоко. Эту фразу она повторяла давно, ещё с самой юности, в странной надежде, что когда-нибудь свершится чудо – и станут мечты явью.
Глава III: Никогда не лгать.
Никоим образом не ждала Умеко, что придётся ей служить новой госпоже. Вот странно: завидовали прочие ей, да только что хорошего в подобной должности? Будучи девушкой с очень живым воображением, нарисовала себе Умеко в голове образ новоприбывшей. «Наверняка она красивая, раз уж выбрал её господин. Да только, чувствую, загордится небось!» - знала Умеко на собственном горьком опыте, что наихудшая госпожа выйдет из той, что из грязи в князи выбилась: такие на всё пойдут, лишь бы показать своё превосходство над теми, кому ещё вчера должна была ноги целовать. И потому заранее со страхом ждала она новую свою госпожу: воображение с каждым мгновением всё ярче рисовало заносчивую молоденькую девицу, которая мгновенно примется помыкать предоставленной ей в личное пользование служанкой, точно дрессированным зверьком из бродячего цирка. Потому и удивилась служанка, увидев вошедшую. Нет, знала она, что новоприбывшая юна – но чтобы настолько… Мелькнула в голове совсем уж глупая мысль, что не как наложницу господин Хотака привёз её во дворец, а как приёмную дочь. Ещё бы: едва ли не во внучки годилась ему появившаяся девочка. Вдобавок, она была одета так плохо, что смотрелась жалкой бродяжкой, невесть зачем пущенной в резиденцию правителя. Но вот чего у девочки не отнять – так это красоту. Удивительно светлая, гладкая кожа, длинные ресницы, ниспадающие на плечи густые волосы… Красавица, да и только. Умеко лишь завистливо вздохнула: вот бы ей столь же очаровательной быть! «Впрочем», - мигом успокоила себя Умеко, - «Тогда бы я, вместо любимого супруга, получила бы нелюбимого старика. А счастье не в деньгах, что ни говори». Но всё же служанка периодически волей-неволей, но поглядывала на девочку с нескрываемыми любопытством и лёгкой завистью. Та, не привыкшая, видимо, к такому вниманию, слегка склонила голову в знак приветствия и смущённо зажмурилась. - Приветствую вас, моя госпожа, - Умеко поклонилась в ответ, и неожиданно услышала тихий, возможно, слегка низкий для такой милой девочки голос: - Прошу вас, не называйте меня госпожой! Меня зовут Хотару. Умеко так и застыла со слегка приоткрытым ртом. Образ, выстроенный ею в воображении, мигом на мелкие кусочки рассыпался. Ну как можно нечистые замыслы заподозрить у столь кроткого и юного создания? - Как скажете, то есть, как скажешь, - торопливо поправилась Умеко: всё же неловко ей было называть новую фаворитку своего господина на «ты». - Спасибо. А могу ли я ваше имя узнать? Невольно ощутила себя невероятно важной особой Умеко: ещё бы, столь высокопоставленная особа, а к служанке уважительно обращается. Хотя, может, не осознаёт она ещё до конца нынешней высоты положения своего? - Меня зовут Умеко, и отныне я полностью в вашем… твоём распоряжении. «Уфф, трудно же, однако!» - слишком увлечённая своими фантазиями служанка никак не могла состыковать придуманный образ с реальностью, и оттого тяжело ей было нормальным образом с Хотару говорить. Но, вспомнив, наконец, о приказе господина своего, принялась кругом девочки хлопотать Умеко: - Думаю, следует уложить волосы, да и переодеться. Господин приказал принести для вас покуда старую одежду госпожи Наоко: не беспокойтесь, это лишь на время, думаю, господин позже прикажет сшить одежду по вашим меркам… Хлопоча, Умеко слегка дотронулась до плеча девочки – и та шарахнулась, точно испуганный зверёк. Недоумённо посмотрела на неё служанка: в конце концов, что тут такого? - Я… можно я сама переоденусь? Мне стыдно перед кем-то тело своё показывать, - неожиданно откровенно произнесла девочка, и Умеко в очередной раз вынуждена была осознать, сколь сильно от придуманного ей образа новая госпожа отличается. Хотела она было снова возразить, но после подумала, что не будет особого вреда, ежели сама переоденется Хотару. - Одежда на кровати. Если настаиваешь, я пойду, - и, не поворачиваясь к новой госпоже спиной, попятилась Умеко к дверям. Так, спиной вперёд, она и покинула спальню. «И всё-таки она славная девочка», - невольно подумалось служанке. Естественно, вслух она подобного себе сказать не позволила.
Всегда, с самого детства, Хотару учили никогда и ни при каких обстоятельствах не лгать. «Но кому станет плохо от этой твоей лжи?..» - украдкой протянул внутренний голос, - «К тому времени, как ты станешь старше, уже, скорее всего, охладеет к тебе господин. И мама твоя вылечится…» Кому станет плохо?! Да всем! Господину Хотаке, его окружению, всем! Ведь ждут они, что станет Хотару матерью для его ребёнка… Грустная усмешка. И вот на пол скользит сотни раз заштопанное платьишко. Оставшись почти вовсе без одежды, Хотару вновь усмехается – всё так же печально. Эта комната – она такая красивая и просторная. Кажется, по сравнению с лачугой, где они с матерью жили, это действительно сказочный дворец. Прямо как тот самый дворец из чистого золота, из любимой в детстве сказки… Разве место здесь, в этой комнате, тому, кто всю свою жизнь, с самого рождения, мужчиной был? Нет, не место. Это женская спальня, и обустроена она для женщины, не для мужчины. И отныне – это его дом. Проведя кончиками пальцев по абсолютно плоской, мальчишеской груди, Хотару поёжился: всё же холодно было обнажённым стоять, но достаточная сила воли ему требовалась, чтобы сей же час, выбежав в коридор, не признаться в обмане своём. С самого детства отличался от своих сверстников Хотару: когда другие мальчишки колотили друг друга и сражались кто на палках, а кто и на купленных родителями деревянных мечах, он тихо сидел в стороне, обнимая свои колени. С детства был он слабым, и прочие мальчишки насмехались над ним, дразня девчонкою. Но у Хотару всегда было, куда пойти: отец с матерью всегда готовы были защитить от чужих нападок своего единственного сына. Отец когда-то говорил, что именно из тех, кто слабее прочих в детстве, могут вырасти великие воины – ведь именно такие слабые люди знают, какова истинная цена силы, знают, что нужно добиваться превосходства потом и кровью. Не знал Хотару, шутил отец или нет: никогда не было у мальчика тяги к военному делу, и в ужас его приводила сама только мысль, что отец может начать обучать его воинскому искусству… А потом была война. Первым ушёл из дома отец. Ушёл он вместе с прочими солдатами, на прощание сказав встревоженной жене и маленькому сыну, что лишь с победою он войдёт под своды этого дома. Но не победу, а поражение он принёс: наверное, если бы выжил кто-то из армии, где служил отец, заклеймили бы его имя позором. Но не выжил никто: отец же, с трудом до деревни добравшись, на последнем издыхании пытался предупредить всех о том, что войско врага уже рядом совсем. К полуночи он домой вернулся: к рассвету – отправился к богам. Пытались испуганные жители деревни бежать – и не успели. До сих пор не мог отделаться Хотару от навязчивых картин прошлого: полыхающего за окнами пламени, пока ещё не добравшемся до дома их с матерью, и то лишь потому, что возле реки влажно слишком для того, чтобы огонь распространиться мог, криков жителей деревни… И того, как ворвались, наконец, и в их дом. Не помнил Хотару ни одного из захватчиков, да и не было у него шанса разглядеть их. Воспользовавшись тем, что от природы худеньким и хрупким был мальчик, мать спрятала его в мешке, сверху тряпьём укрыв. Сама спрятаться она бы не могла – да и не успела. Не видел Хотару, что делали эти люди, слышал только, как безумно кричала его мама. Больше всего хотелось ему тогда выбраться из проклятого мешка и помочь ей: но от страха ослабело его тело, и не мог он и шевельнутся. Потом кто-то из захватчиков вздумал мешки проверить: видимо, кто-то из соседей тоже пытался таким образом детей своих спрятать. Решали они всё просто: протыкали каждый мешок клинком. Понял это Хотару лишь тогда, когда совсем рядом с ним, чудом бок ему не проткнув, мелькнуло лезвие окровавленного меча. А наутро… что наутро? Ушли те люди, оставив в покое мать Хотару, ибо мёртвой её сочли. Но нет – после всех издевательств выжила женщина. Но, видимо, повредился после всего ум её: с каждым годом всё сложнее ей было вспомнить, кто же этот ребёнок под боком у неё. И однажды наступил день, когда она сказала Хотару: «Сгинь, демон. Нет у меня дочери – только сын. Куда дел ты моего мальчика?!» Женственное, по-девичьи хорошенькое личико подрастающего ребёнка не воспринимал её больной разум: уверяла она себя, что рядом с нею демон, невесть куда укравший родного её сына. Слишком красивое. Слишком уж девичье. Порой ненавидел Хотару собственное лицо, собственное тело. Но теперь они – в кои-то веки – сослужили неплохую службу. Не менее года пройдёт, прежде чем господин Хотака обман раскроет: ведь пообещал он не касаться своей «наложницы». А потом… потом, может быть, мама уже поправится.
Глава IV: "Я люблю тебя."
Время шло – и с каждым днём всё больше привыкал Хотару к новому месту. Вопреки всем страхам его, не так и часто случалось ему оставаться наедине с господином Хотакой: если честно, за миновавшие две недели навестил он свою «наложницу» лишь дважды и всего на пару минут. Видимо, занят он был, и редко случались у него свободные мгновения, когда он мог побыть рядом с «возлюбленной». Хотару, признаться, был почти рад подобному раскладу: ведь чем реже находятся они рядом друг с другом, тем больше шансов, что господин не раскроет его тайну. Вздохнув, мальчик посмотрел на гладь расстилавшегося перед ним небольшого пруда. Всё-таки в саду, раскинувшемся во внутреннем дворе резиденции, очень красиво. И так спокойно, что можно даже представить, будто ничего кругом нет, кроме этой красоты и всеобъемлющей тишины. Редко, редко здесь можно увидеть кого-то, кроме членов семьи Хитомидзу да пары садовников: прочим слугам запрещено показываться в саду. Потому и проводил Хотару большую часть дня именно там, покуда не приходило время отходить ко сну. Несмотря на лёгкую рябь, что шла по поверхности пруда, отражение в воде оставалось поразительно чётким. И видел Хотару в воде юную девушку, облачённую в дорогое шёлковое кимоно, украшенное вышивкой в виде воспаряющих ввысь журавлей. Волосы этой девушки были собраны в пучок на затылке и перевязаны голубой лентой, так прелестно подчёркивавшей цвет её синих глаз. И эта девушка – он сам. По крайней мере, на ближайший год. Ввиду возраста малого, не задумывался Хотару о том, что станет потом, когда раскроется его ложь… Ощутив прикосновение к своим плечам, мальчик вздрогнул. Только сейчас сообразил он – слегка запоздало – что вновь пришёл к нему господин Хотака. - Ты так часто гуляешь в саду, Хотару. Но знай – для меня ты самая прекрасная среди всех этих цветов. Зажмурился подросток: ведь, когда ты не видишь, так легко представить, что касается тебя отнюдь не представитель твоего же пола. Почитая за смущение подобную реакцию «девочки», тепло улыбнулся господин Хотака. Хотару слегка закусил губу: неприятно ему было подобное обращение, но ещё более неприятно было чувствовать себя виноватым перед этим добрым человеком. Ведь, как ни крути, подарил этот господин матери его надежду на выздоровление, на то, что вернётся к ней утраченный разум. Но что бы мог сделать Хотару? Сознаться в обмане для него значило бы окончательно утратить надежду на то, что когда-нибудь снова мама узнает его, снова ему улыбнётся… Господин Хотака же провёл рукой по волосам Хотару: - Отчего ты грустишь, милая моя? Несмело открыв глаза, Хотару пугливо посмотрел на господина. Порыв признаться во всём стал невыносимо сильным: как же можно обманывать человека, в глазах которого – лишь безграничная нежность и доверие? - Всё хорошо. Я не грущу, господин мой. Дует несущий аромат каких-то цветов ветер, и кажется, что лучше было бы улететь на крыльях этого ветра. Мальчик боялся, что если так близко к нему будет господин Хотака, то распознает он обман… - Ты можешь верить мне, Хотару. Знай, я полюбил тебя, едва увидев, и хочу я знать, что тебя тревожит. Тревожить? А что может тревожить девочку его лет? Не знал подобного Хотару: не было в деревне девочек, которые стали бы с ним о своих секретах разговаривать, да и не пускали их играть с мальчишками. Но сейчас срочно нужно было что-то сказать: ведь господин Хотака может что-то не то заподозрить. Вдруг он решит, что неприязнь к нему испытывает «девочка», и отошлёт их с матерью обратно в деревню? - Я скучаю по дому. Да, это показалось для Хотару лучшим выходом: что плохого в том, что тоскует по своим родным местам юная девушка? И, поверив в слова эти, спросил господин Хотака: - Разве была ты счастлива там больше, чем здесь? Хотару вновь глаза закрыл, и медленно начал говорить, каждое слово подбирая. Не хотелось ему ненароком себя выдать: лишь оттого медленной была речь мальчика. - Там меня не любили, да и не знали. Люди предпочитали не замечать меня: им безразлично было, есть я или нет, жива я или уже умерла. Но я их не виню. После войны всякому было дело лишь до себя и семьи своей, и у нас с мамой то же самое было. Мы просто хотели жить, и неважно, живы или нет те, кто по соседству с нами ранее обитал. Господин Хотака с недоумением на мальчика посмотрел, а тот, решив, что нечто неправильное сказал, умолк. Паузой воспользовавшись, спросил правитель: - Как же вы пережили войну? - Я плохо помню, - уже честно ответил Хотару, - И не хочу о том вспоминать. Вновь тишина, прерываемая лишь шелестом листьев на ветру. И вновь повторённый вопрос: - Значит, счастливее ты была там, чем здесь? - Там я не чувствовала на себе ответственности ни за кого, кроме моей матери, - Хотару уже почти шептал, боясь случайно о себе в мужском роде сказать и тем свою половую принадлежность выдать, - А это место словно давит на меня, обязывает быть не такой, как я привыкла с детства. В общем-то, не были ложью ни на грош эти слова: действительно приходилось мальчику из себя изображать то, чем он не являлся, по сути. Но не уловил господин Хотака скрытого в этих словах смысла, и лишь успокаивающе коснулся руки «любимой»: - Все мы порой вынуждены быть не такими, какими рождены. Таков уж этот мир, что иногда проще одеть на лицо маску, чем явить миру свой истинный лик. Хотару улыбнулся, и была печальна эта улыбка. И впрямь, какой была бы его судьба, узнай господин о своей ошибке? Скорей всего, не случилось бы ничего хорошего. А господин, словно открывая перед мальчиком душу свою, продолжал говорить: - Не бойся, моя милая Хотару. Я понимаю, непривычно тебе подобное внимание, но скоро ты привыкнешь и поймёшь, что ничего страшного в этом нет. Я не позволю кому-то обидеть тебя или, сохрани боги, вред тебе причинить. К горлу подростка подступил ком: этот человек доверял ему. Доверял – и продолжает доверять, свято уверенный в том, что и в словах полюбившегося ему человека нет ни капли лжи… - Клянусь, - неожиданно чётко произнёс господин Хотака, - Клянусь, что сделаю тебя самой счастливой девушкой во всём этом мире. Боясь заплакать, повернулся Хотару и уткнулся лбом в плечо обнимавшего его господина, слабо упираясь руками в его грудь. Только бы не видеть, не видеть этих сияющих любовью глаз… - Я люблю тебя, милая моя девочка, - легко, почти невесомо, коснулся господин Хотака губами виска Хотару. Тотчас мальчик зажмурился, слегка вздрагивая: никогда раньше не доводилось ему чужие прикосновения ощущать. Да ещё и столь тёплые, столь нежные, полные любви… - И я люблю вас, мой господин. Ещё одна ложь. Как же всё-таки больно постоянно лгать тому, кто постепенно начинает занимать всё больше места в мыслях, а то и в сердце…
Глава V: Признание.
Ночь окутывает всё кругом чёрным, почти непроницаемым покрывалом. Там, в саду, лишь переливаются разноцветными огоньками многочисленные светлячки, дарящие свой неяркий свет. Хотару лежал на удивительно мягкой подстилке, глядя куда-то в украшенный рисунками неизвестного художника потолок. Интересно, как там мама? Почти не виделись они с тех пор, как прибыли сюда: всё время проводила женщина с местными лекарями. Но в последнюю встречу она уже не пыталась назвать Хотару демоном: пусть и не признала она в девушке своего сына, но тепло улыбнулась ей. И за эту улыбку, наверное, стоило солгать. С каждым днём, с каждым часом пытался убедить себя Хотару, что так и надо. Но очень было больно осознавать бедному мальчику, что не хочет он позже видеть боли в глазах господина Хотаки. «А ведь ему будет очень плохо, когда он узнает, что я не девушка», - кусая порозовевшие губы, думал Хотару, - «И, конечно же, он сразу меня прочь выгонит…» От мысли, что придётся расстаться с господином, Хотару съёжился, точно у него что-то заболело: пусть и не до конца он это признавал, но в последнее время он сильно привязался к господину Хотаке. Тот ведь был так нежен со своей «девочкой», постоянно обнимал, гладил по голове, утешал… Никогда прежде к мальчику никто не бывал столь ласков, и он уже и сам не знал, ради чего продолжает отчаянно пытаться тайну свою сохранить: ради того, чтобы исцелили больной разум матери его, или ради того, чтобы не уходить от столь заботливого господина… Перевернувшись на левый бок, Хотару принялся смотреть в темноту. Что же делать? Ввиду возраста, не понимал мальчик, что такое любовь и какие чувства к нему господин испытывает: однако понимал то, что очень и очень привязан к этому мужчине. И хотел бы лишь одного: навсегда остановить время, чтобы каждый день был похож на предыдущий. Одинокие часы в саду… Короткие встречи с постепенно выздоравливающей матерью… И тепло. Его тепло, согревающее на холоде… Конечно, порой отравляли душу подростка неприязненные взгляды со стороны супруги господина: но никаких действий в отношении Хотару не предпринимала женщина. Больно было мальчику осознавать, что он – причина чужих страданий. А ведь в будущем придётся стать причиной страданий и того человека, что сейчас делает каждый день Хотару счастливым, наполняет его нежностью и теплом… Неожиданно послышались шаги – и Хотару поспешно запахнул посильнее нижний халат, который предпочитал вовсе не снимать. Ещё бы – вдруг ночью войдёт в комнату кто, да и увидит его обнажённым? Любой ведь поймёт, что не может у здоровой девочки в двенадцать лет вовсе не быть ни малейшего намёка на появление груди – и тогда раскроют его тайну. - Кто здесь? – дрожащим голосом спросил Хотару, пытаясь укрыться покрывалом едва ли не с головой. Вдруг это какой-нибудь вор, или разбойник явился? Но нет, из темноты донёсся голос господина Хотаки: - Не бойся, Хотару. Это я. Хотару продолжал кутаться в покрывало, чувствуя, как приливает краска к его лицу. Как хорошо, что не заметно это в темноте… - Что вы делаете здесь, господин? – пытался Хотару всеми силами так сделать, чтобы не дрожал его голос, - Ночь уже наступила давно… В узкой полоске лунного света, что снаружи в комнату пробивалась, можно было разглядеть лицо ещё на шаг приблизившегося господина Хотаки – непривычно бледное, словно помертвевшее. Губы его подёргивались, а чёрные глаза – лихорадочно блестели. Обычно аккуратно собранные волосы были растрёпаны – и удивлялся Хотару: отчего явился перед ним господин в подобном виде? - Хотару, милая моя девочка, - шёпот господина напоминал речи безумца, - Понимаешь ли ты, как сильны мои чувства к тебе? Не могу я более… простишь ли ты меня, если… Сообразив, что сейчас может последовать, Хотару шарахнулся в сторону вместе с покрывалом: - Но, господин, вы же обещали, что не станете! - Хотару, милая… - быстро приблизившись, мужчина крепко прижал замешкавшегося мальчика к себе, - Скажи, разве я противен тебе? Молчал Хотару, и господин, видимо, почитая за согласие эти слова, продолжал говорить: - Я понимаю, что не молод уже, и для тебя, наверное, совсем старик. Но всё-таки… скажи, могла бы ты полюбить меня, девочка моя? Скажи, неужто я и впрямь… настолько ужасен? Хотару почти в ужасе слушал эти слова. И, наконец, прошептал: - Вы мне не противны, господин. Совсем нет… Вы хороший человек, но… - Прошу тебя, - точно не слыша слов «девочки», продолжал господин Хотака, - Прошу тебя, позволь мне любить. Я хочу, чтобы ты была счастливой, Хотару, чтобы и ты тоже любила меня так же сильно, как я тебя люблю… В груди словно что-то разом сломалось – и Хотару без лишних слов скинул покрывало и халат, обнажая худую мальчишескую фигуру. - Простите меня, господин. Простите меня. Точно не веря, замер Хотака, разглядывая тощее тело мальчика. Стыдно, конечно, было Хотару стоять полностью обнажённым, но он старался всеми силами держаться, чтобы его прочь не прогнали. - Значит, ты не девушка. Этот голос – холодный, даже слишком, заставил Хотару вздрогнуть даже сильнее, чем мог бы он содрогнуться от ночной прохлады. - И почему же ты мне солгал? – голос господина слишком спокойно, слишком монотонно звучал. Чувствуя, как усиливается страх, Хотару медленно заговорил: - Вы… вы обещали вылечить маму. Я хотел сказать, что я не девочка, но если бы я сказал, то вы бы не стали лечить маму, и… - сообразив, что повторяется, Хотару крепко обнял себя руками. Неужели всё? Конец?.. Теперь его выгонят? И он больше никогда не сможет согреваться в объятиях господина, небрежно склонив голову ему на плечо?.. - Хотару… подойди. «Наверное, он убьёт меня. Но ведь я сам виноват», - стараясь из последних сил не плакать, Хотару шагнул навстречу господину, не открывая глаз. И в следующий миг ощутил, как сильные руки грубо, но вместе с тем так невыносимо приятно обнимают его за талию, а губы почти касаются губ. - Вы… что вы делаете? – испуганно пролепетал мальчик, машинально обнимая господина за плечи. Тот лишь усмехнулся горько: - Один раз я готов простить тебе ложь. Но более – лжи не прощу. - Мне… уйти? Лёгкий поцелуй в щеку заставил мальчика недоумённо вздрогнуть. «Теперь ведь он знает, что я мужчина. Отчего же…» - Видимо, судьбой мне не дано иметь потомков, - вновь усмехнулся господин Хотака, - Если уж случилось так, что более всех женщин полюбился мне ты… Хотару. «Так неправильно. Так просто… отказаться от всего лишь из-за меня?..» - но мигом улетучились эти мысли, когда господин легко коснулся губ подростка своими. В первый миг напрягся Хотару, но затем по телу разлилась странная слабость. Хотелось просто отдаться на волю этих ласкающих рук, этих губ… - Я люблю тебя, Хотару. - И я вас… Господин. И на сей раз не ложью были слова эти. Чувствовал Хотару, что готов что угодно отдать, лишь бы продлить эти мгновения тепла… Руки скользнули чуть ниже спины, слегка поглаживая ягодицы – и мальчик с тихим всхлипом выгнул спину, прижимаясь бёдрами к ласкающему его мужчине. Осторожные, медленные ласки. Похоже, боялся господин Хотака причинить вред юному любовнику, и потому всеми силами сдерживался. Но невозможно сдерживаться вечно – и вскоре Хотару уже отчётливо ощущал чужие руки, ласкающие внутреннюю сторону бёдер, заставляющие одновременно краснеть от стыда и быстро выдыхать сквозь сжатые зубы. Приятно. Тепло… - Я люблю вас, люблю… - так трудно договорить, когда каждое слово заканчивается коротким, тихим стоном. И так страшно, что кто-то войдёт, увидит, услышит… - Люблю.
"- Давным-давно, - медленно начинает говорить женщина, - Жил-был один..." - поскольку в конце авторской реплики стоит запятая, то "жил-был" - со строчной буквы.
"Он мог купить себе всё, что только мог бы пожелать" - повтор, лучше изменить.
"не достаёт" - здесь слитно.
"«Бедное дитя», - с болью в сердце думал Хотака, с каждым мгновением всё больше уверяясь в том, что он правильное решение принял, - «Жить одной, с безумной матерью, и при этом разум сохранить… Похоже, сильна она»" - внутри реплики кавычки не ставятся. И после "принял" - точка, а не запятая. Это не только здесь, проверьте везде оформление прямой речи.
Замечательно грамотное, тонкое и воздушное произведение. Плавное повествование, логичное, нигде не сбивается, с явно выраженным стилем. Кое-где встречаются пунктуационные ошибки (я указала не все, будьте внимательны), но они не мешают наслаждаться чтением. Хотару-светлячок близкий, живой, его понимаешь, ему сочувствуешь. Но сказка - это всего лишь сказка, и когда Хотару поддался домогательствам своего господина - уже возникает чувство, что у этой истории будет несказочный конец... Жаль и Наоко - её вины нет ни в чём, а её страданий и врагу не пожелаешь. Хотя, думаю, умная и сильная женщина (а Наоко предстаёт читателю именно такой) не стала бы дожидаться закономерного итога, то бишь чужой девицы в мужниной постели, а тайком усыновила бы чужого младенца, выдав за своего. Хотака же, несмотря на то, что он в чём-то и прав, симпатии не вызывает. Если уж он не смог слово, данное беззащитной доверчивой девушки сдержать... А если бы Хотару действительно девушкой оказался? Изнасиловал бы, небось. Надеюсь, в конце истории он получит по заслугам))
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. [ Регистрация | Вход ]
