Электрик Ронжин прожил две трети из своей предпенсионной жизни точно так же, как ее проживают все, необремененные высшим образованием русские мужики, не торопясь, не задумываясь, не обижаясь на судьбу, что она определила ему свое счастье жить на краю областного города в рубленной избе, и вот уже два десятка лет вкручивать лампочки и чинить электропроводку всему околотку, получать за это зарплату в жилищно-коммунальной конторе. Бывали у него, и не так уж и редко, шабашки, но эти деньги он жене не отдавал, тратил, в основном, на выпивку, к которой приохотился незаметно для себя самого. Правда, водка еще не взяла над ним верх, и они существовали как бы на равных: то она вдруг без всякого повода понесет его к магазину, то сам он среди застолья вдруг возьмет и заартачится – не буду пить и баста!
- Как не будешь, Леха! – начинали шуметь мужики. – Ты деньгами, как и все, вложился, а теперь как? Отливать тебе твою долю от общей бутылки?.. Нет уж, ты не дури, пей свои сто пятьдесят – и катись на все четыре стороны!
- Другой раз больше плеснете. Меня нынче дома ждут.
- Нет, другого раза не будет, – настаивали собутыльники, но Ронжин, не оглядываясь, покидал компанию, чем вводил, кого в недоумение, а кого в радость оставленной водкой.
Проходил день, другой, иногда и неделя, и Ронжин не брал в рот ни капли, а потом наступали дни, когда он вечером без бутылки домой не являлся, ставил ее на обеденный стол и говорил тревожно поглядывающей на него супруге.
- Сооруди-ка, Мария Кузьминична, на закусочку что-нибудь существенное…
- Борщ на плите, там же котлеты, вермишель, – отвечала жена и уходила в свою комнату, где сразу начинала кашлять и стонать.
Она уже пятый год маялась от затяжной простуды, доктора то находили у нее легочное заболевание, то оно вдруг само собой рассасывалось, но от этого ей легче не становилось. Одышка и слабость в ногах заставили ее расстаться с живностью, а Ронжины держали и коз, и свиней, как, впрочем, и все, кто жил на их улице, которая заканчивалась заболоченным лугом, поросшим осокой, камышом и мелким кустарником.
Вот и сегодня, выпив стаканчик водки, Ронжин до пота хлебал горячий и густой борщ, затем выпил еще стаканчик, спросил супругу:
- Кроли еще не все передохли?
- Кто их знает? – сказала Мария из своей комнаты. – Я из дома не выходила. Сил никаких нет. Еле-еле смогла картошки для борща начистить.
- Ладно, я пойду, гляну, – он поднялся со стула и заглянул к жене. – Тебе что-нибудь надо?
Мария подняла на мужа измученный взгляд.
- Присядь рядышком, Лешенька… В обед я прикорнула и сон видела, что постучался к нам старичок. Я вышла на крыльцо, а он говорит: «Хвораешь, доченька?» – «Хвораю, да так, что сил моих нет!» – «А я за тем и пришел, чтобы помочь твоему горю». Я говорю: «Не руки же мне на себя накладывать?» «Зачем, – говорит старичок, – как только тебе муж скажет, чтоб ты умерла, так и будет».
- Ты часом не чокнулась? – хмыкнул Ронжин.
- Я и сама в этот сон не верю, – тихо сказала Мария. – Но вдруг это правда?
- Что, правда? – не понял Ронжин.
- То, что ты одним словом сможешь избавить меня от мук, – горько вымолвила Мария. – Ведь сил у меня нет, дальше болеть. Болею, болею, а конца-то нет… Чем это я богу не угодила, что он меня не берет к себе?
Жалко стало до слез Ронжину свою Марию, он сглотнул сухой комок в горле, смахнул с глаз слезинки, взял ее руку и прижал к своим губам.
- Не горюй, ты не одна, – прошептал он. – А чему быть, того не миновать.
- Так-то оно так, – вздохнула Мария. – Только больной здоровому плохой товарищ и никудышный помощник. Ты лучше скажи мне это слово. Сразу и я отмучаюсь, и ты.
Ронжин резко встал и, молча, вышел из дома. Сел на крыльцо, закурил и задумался. Затем достал из кармана мобильник и позвонил дочери. Он хотел поделиться с ней тем, что услышал от Марии, но пока шли сигналы вызова, передумал. Дочь была на шестом месяце беременности вторым ребенком, и ее не стоило беспокоить выдумками больной матери. Поэтому спросил первое, что пришло на ум:
- Как вы там?
- Как всегда. Вася патрулем ушел по гарнизону, Олежка спит, а я постирушками занялась. А как ты, как мама?
- Пока живы…
Выключив мобильник, Ронжин подумал, что пора опорожнить очередной стограммовый стаканчик водки и уже начал подниматься на ноги, как вдруг его ожгла мысль, что ведь он не далее, как несколько дней назад на этом же самом месте произнес те слова, которые его только сейчас со слезами на глазах умоляла сказать Мария. Сказал, правда, наедине с самим собой, не прошептал даже, а в уме, но ведь сказал. И пусть никто их не слышал, но он-то об этом знает. Но если знает человек, то об этом неизбежно знает и Бог.
«Черт меня дернул за язык, – сокрушался Ронжин. – Делов-то, кипяточку плеснула случайно на штаны, а как я взбеленился и выматерился и, выбежав на крыльцо, пожелал ей поскорее загнуться. А Марии сегодня сон как раз подоспел, хотя говорят, что сон в руку до обеда, а она после обеда заснула».
Он встал с крыльца и прошелся по двору, пытаясь отвлечься от дурных мыслей каким-нибудь делом. Дом был старым, но еще крепким. Дед срубил его после гражданской войны в родной деревне, где он простоял до конца пятидесятых годов, когда отец, устав маяться с молодой женой в заводском бараке, раскатал его на бревна и собрал на трех сотках земли, которые ему выделили под домовладение на окраине города.
За последующие полвека своего стояния дом оброс всякими постройками – сараем для дров и угля, хлевом, где держали корову, курятником, голубятней, баней и «царским местом», куда хозяева не заглядывали, потому что все удобства со временем были устроены в доме: и ванная с душем, и туалет, и водяное отопление. Дворовые постройки были сколочены из досок и жердей и сильно обветшали, а кое-где и насквозь прогнили, но Ронжин почему-то не сносил их, хотя надобности в них не было. Несколько кроликов содержались в бывшем дровяном сарае, и хозяин сам присматривал за ними.
Мысль о том, что слово проклятия все-таки было им произнесено, поразила Ронжина, и он на какое-то время даже забыл по дороге к крольчатнику, куда направился.
«Как же я это так?» – с недоумением вопрошал он, глядя то в небо, покрытое непроглядной облачной мглой, то упершись взглядом в землю. Ответ на вопрос являлся довольно скоро и без всякой подсказки со стороны.
«Я ведь пожелал худа до того, как ей приснился этот проклятый старикашка! – обрадовался он. – Значит, все, что было до его слов, не имеет силы».
На радостях он хотел остограмиться, почти шагнул на крыльцо, но удержал ногу и мысленно пообещал себе, что никогда не произнесет этого слова – ни во хмелю, ни в трезвости. И в этой клятве не было вранья. Ронжин любил свою Машеньку, но избегал признаваться в этом и ей, и самому себе даже в молодости, когда им случалось сходиться для сладкой потехи. В последние годы из-за болезни жены, это было все реже и реже, а пару лет назад Ронжин и вовсе переселился из спальни в другую комнату, чтобы поставить на этом вопросе супружеской жизни окончательную точку.
Однако повелевают своей натурой только монахи и то не все, а Ронжин был вполне здоровым мужиком, едва переступившим за свое сорокапятилетие, который не гнушался ни горьким, ни сладким. Только где этого сладкого взять, чтобы не попасть впросак перед супругой, которая, нет-нет, да и поглядывала на него испытующим взглядом и со слезой в голосе вопрошала:
- С кем это ты, Лешенька, вчера припозднился?
- Как где, на шабашке был. Проводку на даче ставил с Сережкой. А ты что подумала?
- Тут и думать нечего, – повздыхав, говорила Мария. – На шабашке был, а явился трезвый, как стеклышко.
- Я и сейчас с работы пришел трезвый. Нет, ты говори, что у тебя на уме?
- Ничего у меня там нет, – начинала заливаться слезами Мария. – Дура я, дура!..
В ответ на бабий укор Ронжин уходил в крольчатник, включал свет, усаживался на табуретку и устраивал для успокоения нервов газетную читку вслух.
- Так, как там поживает госпожа Васильева, королева «Оборонсервиса»?..
Кролики прядали ушами, поблескивали раскосыми очами и поначалу вели себя смирно. Однако выдержки хватало ненадолго, зверушки начинали возню, толкотню. Ронжин грозил им пальцем и укоризненно выговаривал:
- И не надоело вам шоркаться день и ночь?.. Вы не в Австралии. Это Россия. Вот выкину на мороз, так сразу поймете, каково здесь жить и размножаться?..
